Во дворе встречает его необычная суета. Мать вместе с Марикой сидят на корточках посреди двора, а чуть поодаль стоят двойняшки. «Идите, идите ко мне, птички мои, идите», — приговаривает Марика и манит их к себе. Эржебет вдруг делает несколько шагов, почти бегом, пошатываясь. Потом останавливается, смотрит вокруг. Мария пока раздумывает… потом и она срывается с места, идет даже немного дальше, чем Эржебет, тоже стоит, оглядывается с серьезным видом. Мать Йошки сидит немного в стороне, морщины у нее на лице растянулись в ласковой улыбке.
— Смотри, Йошка, смотри, ходят! — радостно кричит Марика.
Красный Гоз присаживается рядом с женой и думаем: жаль, что не высказал-таки он куме самую большую грубость, которую мужчина может сказать бабе.
Понемножку отступая, заставляют они детишек дойти до садовой калитки, потом обратно.
Вот так птицы учат летать птенцов.
Когда занят человек таким делом, время словно бы не движется. А Йошка, хоть и сделал, что хотел, а еще и люцерну собирается сегодня посмотреть на арендованной земле. Да разве есть более важное дело в мире, чем первые шаги твоих детей!
Такое это большое дело, что не умещается в голове. Пусть говорят люди, что хотят, — а понять это может лишь тот, кто хоть когда-нибудь, присев на корточки, манил к себе, все ближе и ближе, своего ребенка.
Калитка стукнула; все оборачиваются. Двойняшки, словно решив, что на сегодня хватит, шлепаются на землю. Где стоят.
Геза Тот входит во двор.
Одет он по-праздничному, будто в церковь собрался или из церкви идет.
— Здравствуйте, — говорит. — Бог на помочь.
— Здравствуйте, — отвечают все втроем. — Спасибо. Сегодня вот пошли у нас двойняшки…
— Пошли? Так быстро? А наш ходит, только если за руку держишь… Поглядите-ка, что дядя вам принес… Что крестный вам принес… — присаживается и он на корточки, роется в кармане. Шелестит бумага, в которую конфеты завернуты. Леденцы это. Детишки очень их любят. Трясет кульком, как погремушкой.
Двойняшки что-то лепечут: вроде бы говорят, да не поймешь что. Ручонки протягивают. А вставать не встают. Не хотят, и все тут. Хватит с них на сегодня. Так что Геза сам к ним прыгает на корточках, как лягушка, и высыпает леденцы им в ладошки. Два-три леденца падают в пыль, да это не страшно. Здоровее будет ребенок, если с пылью конфеты ест. А Геза встает, ладони отряхивает, говорит:
— Так что, кум, кума, я вот зачем пришел. Сегодня вечером пожалуйте к нам на ужин по случаю именин моей супруги…
— Как? Разве сегодня у кумы именины?
— А как же. Правда, ее Лили зовут, да на самом деле она — Йолан. Окрестили ее так. В общем, два имени у нее: Лили и Йолан. Так что два раза можно именины справлять, если захочется.
Йошка и Марика молчат, переглядываются. В свое время, посоветовавшись, согласились они пойти в кумовья к Гезе; ну, а дружбу с ним водить — это уж, пожалуй, слишком. Правда, Геза этот не такой уж никчемный мужик, как многие считают. Тогда ведь и узнаешь человека, когда ближе с ним познакомишься. Одна беда: Тоты — богатые, а они — бедные… Бедные, конечно, рядом с Тотами… а вообще — еще видно будет. По крайней мере Йошка так думает. А еще думает: почему бы и не пойти? Стоит поближе узнать людей, которые из бедняков стали богатыми.
— Ладно, кум. Придем, если ничего не случится.
— Да уж вы постарайтесь, чтобы ничего не случилось.
— Ну-ну, само собой…
Уходит Геза; Йошка полдничать садится. Поев, собирается уходить, да тут приходит Шара Кери.
— А я уже не повитуха! А я уже не повитуха! — кричит от самой калитки. Одета она даже лучше, чем всегда. Раскраснелась от быстрой ходьбы, встает в тень, возле стены. — Ох, дайте сесть куда-нибудь, милые, а то упаду… Совсем нынче уходилась…
Марика выносит скамеечку, в тень ставит.
— Присаживайтесь, вот сюда.
— Ох, спасибо. Как у вас дела-то?
— Слава богу.
— Ну, мы еще поговорим… А я, красавчик, к вам пришла. Трус вы последний. Нет, вы бы видели, как он перепугался, когда близнецы у него родились! Вот уж никогда бы не подумала…
— Постойте, постойте. Дайте я сперва скажу, — подходит к ней Красный Гоз. — Знаете, кто бы из вас вышел?
— Капрал?
— Э, куда там капралу! Прямо-таки ротмистр. На поясе — большая сабля, на голове — кивер, и волосы на уши начесаны…
— Это зачем? Чтобы отбой не слышать?
— Ха-ха-ха-ха…
— Ну, хватит шуток, я по делу пришла. В четверг мы с Вирагом женимся, и вы будете у нас свидетелями, ясно? Это мое условие. Я Вирагу так и сказала. Иначе, мол, не пойду замуж.
— Ну, из-за этого стоит ли?..
— Постойте. Это — одно. А второе — то, что старосту будут скоро выбирать. Моему-то старостой уже не быть… пока по крайней мере. Но что мне с ним делать? Не вечно ж возле моей юбки ему сидеть… Словом, нельзя ли куда-нибудь его пристроить? Можно ведь, я думаю, да не от меня это зависит. Коли от меня бы зависело, все было б сделано. Ну, поругались бы мужики, а потом сказали: мол, черт с ним, что один, что другой… Не такой ведь плохой он, в конце концов. Только зря ввязался в эту историю с участками…
— Знаю, знаю… Другой бы на его месте тоже ввязался… да не в этом дело. В том дело, что я тут ничего не могу поделать. Кто я здесь? Никто. Ни хозяин, ни землекоп. Вроде мерина. Или вроде вола, — говорит Красный Гоз.
— Э, полно вам… вы теперь в деревне самый знаменитый человек. Уж если кого послушают мужики, так это вас. Так что не прибедняйтесь мне тут.
— Это я-то знаменитый?
— Вы, вы, нечего скромничать.
— Ну если я знаменитый, то будет ваш Ференц Вираг в правлении.
— Руку?
— Руку!
Ишь ты… он — знаменитый! И от него что-то зависит!.. Он Вирага уважает — плохого Вираг немного сделал, не больше, чем любой другой староста. Ведь и у святого руки к себе гребут, а не от себя… Ну, не повезло ему, не сумел осторожно действовать… Ладно. Если и вправду от него, от Гоза, что-то зависит, он постарается. Хотя бы потому, что кто-кто, а Шара Кери заслуживает благодарности. Пусть она не повитуха уже… да ведь дело не в этом.
А вечером именины были у Тотов.
Немного опоздали они с Марикой: Красный Гоз на люцерне долго пробыл, а потом детишки разохотились вдруг ходить — было там смеху, радости, чуть весь двор не перевернули, а потом сени, а потом и горницу…
— Сюда, сюда, кум, кума! — вскакивает Геза, завидев их. Два места для них оставлено; хоть и не самые главные, да и не самые последние.
— Лучше поздно… — идет к ним Ребека, жена Ферко, которая, по всему видать, с каждым днем молодеет; нынче она здесь за хозяйку. Лили тоже встает, она тут, пожалуй, единственная, кто в самом деле любит Марику, хоть и непонятно это: ведь у Лили за душой целых четыре класса реального училища. И к тому же на мельнице она выросла… Марика, как всегда, сразу освоилась за столом: кивает ласково и тем, и этим, улыбается, садится. Мужики и бабы, которые здесь собрались, — совсем другой народ, чем тот, с каким встречалась она прежде на именинах, на крестинах. Не те это, с которыми она росла, гуляла, а те, о ком лишь знала, что есть такие; кого видела иногда на свадьбе, с кем танцевала даже, разговаривала… Да как-то не по-свойски это было, без души и без особой радости. Ни для нее, ни для них.
Они, конечно, хоть до утра готовы были плясать с красивой, но бедной девкой. А вот в жены взять — тут бы подумали. Если, конечно, Ферко не считать, беднягу… Любопытно становится Марике, ищет его глазами. Ага, вон он. Сидит в конце приставного стола, улыбается во весь рот, кивает.
Господи, как же все меняется! Ведь два года назад этот мужик был причиной всех ее несчастий. А теперь сидит, такой безобидный, что диву даешься. И уж сердиться-то на него нет охоты…
Стало быть, вот куда чуть не попала она невесткой.
Оглядывает Марика горницу… да, да, та самая. С деревянными полами. С хорошей мебелью. А у нее когда же будет наконец мебель?.. Еще в прошлом году отец обещал, в этом опять обещает…
— Выльем, Йожеф. Подымай, — тянется через стол четвертый выборный, Лайош Ямбор, со стаканом вина.
— Кто вино свое не выпьет… — ораторствует рядом, справа, Шандор Пап, санитарный инспектор и похоронный агент. — Будьте здоровы, будьте здоровы… — чокается то с одним, то с другим. Красный Гоз пьет, а сам посматривает вокруг, пытается сообразить, что к чему. И видит, что дело тут, пожалуй, не в именинах. Неспроста Тоты столько народу к себе назвали… Тут и молодой Эсени с женой, и Фери Такач, брат Лили, тоже с женой, и зять Яноша Багди, здесь и кореш его, Тарцали, с Пирошкой. Словом, молодежь, цвет деревни… Лили шепчет что-то Марике, берет ее за руку, в другую горницу уводит. Горниц здесь хватает. Одна, две, три… и в каждой есть кому жить.
Вот только старую хозяйку нигде не видно.
Старый Тот выходит с вином, причесанный, побритый, усы подстрижены — будто заново родился. Вот, значит, где собака зарыта. В старосты метит Жирный Тот… Для того и именины понадобились.
Но пока об этом речь не идет; пока уговаривают гостей есть да пить. Да закуривать.
Ямбор уже руками машет, громче всех кричит: видно, самым первым сюда пришел. Да не только поэтому он шумит, а и потому еще, что с весны считает себя большим человеком. Умным. Если он чего захочет, обязательно добьется… Но при всем том, конечно, не вредно завести хороших приятелей — вроде Красного Гоза.
— Что, Йожеф? Не идет, что ли, вино?..
— Идти идет. Да куда спешить?
Пьют. Закусывают, Салом закусывают. Окороком.
Да как-то не от души пьется людям, будто прислушиваются все, ждут чего-то. И каждый другого уговаривает пить. А сам — не очень. Даже Лайош Ямбор нынче осторожен. А это значит — дело пахнет керосином… Музыка раздается: цыгане играют в коридоре. Кое-кто из баб подхватывает: мол, они плясать хотят, а там хоть трава не расти. Однако даже музыка не слишком расшевелила гостей…
Уже ближе к полуночи все вдруг головы поднимают: в дверях Геза громко и сердито толкует что-то Красному Гозу, который уходить было собрался, а Геза его не отпускает: