— Эх, мне бы тот клад найти… — Это Кишторони говорит. И умолкает, не закончив. Уж так оно бывает: один высказывает все, что у него на уме, другой — только половину. Хотя думы у каждого человека бесконечны, как море. Правда, у Сито все его думы вокруг пары волов вертятся, мечтает Сито, как он их погонять будет, покрикивать, как сядет бочком на телегу, колени подтянет, спиной на боковину обопрется, как поедет не спеша по степным дорогам, вдоль полей, по улицам деревни… Картина эта не выходит у него из головы, становится все заманчивее, все красочнее; и уже знает он, что одного вола назовет Шустрым, а другого Хмурым. Потому что так звали волов, на которых ездил он, когда батрачил у богатого мужика. Славные волы были, всегда он их вместе запрягал, Хмурого — слева, Шустрого — справа. В задней паре они у него ходили. А две другие пары, как их ни ставь, все не могли друг к другу приладиться. Плохо подобраны были. Уж он сколько говорил хозяину, все напрасно. Оживают в памяти давние батраческие годы, и кажется, что все тогда было славно и мир был теплым и приветливым… Эх, сейчас бы ему пару волов, он бы показал… Вспоминает он о крохотных своих делянках на выкупных землях: всего-навсего три хольда, не размахнешься… Но если б он сам их пахать мог!.. Младший сынишка шел бы впереди волов, ветерок обдувал бы кожу, рубаху надувал, а баба кидала бы кукурузу по свежей вспашке… Да ведь должны ж были у этих монахов, или как их, деньги быть, черт побери. И с хрустом вгоняет он в землю лопату.
А вот Силади мечтает покончить с крестьянской жизнью, дом купить в Вараде. Уж он бы устроился: стал бы постояльцев держать и жить себе с доходов припеваючи. Видится ему, как вечером идет он в кино, потом еще газету читает в постели, на детей прикрикнет, чтоб спали, не баловались: утром в школу рано вставать…
Господи боже, если бы и вправду им клад найти!.. Уж так бы он им кстати был, и сказать нельзя.
Тарцали, например, тут же съехал бы от тещи, хату купил бы себе, земли… Ведь что ему отец может оставить? Можно сказать, ничего. Всего два хольда земли. А за Пирошкой что идет? Несчастные полклина. Ну, еще хата. Тоже не густо… Да и это — то ли будет, то ли нет. Вишь, теща-то у него почти такая же молодая, как ее дочка; возьмет и замуж выйдет… Да уж вышла б, что ли, не маячила без конца перед глазами… Эх, им бы свою хату! Ничего больше не надо, только хату. Когда женишься, думаешь: ну, теперь заживу; молодая жена под боком, там ребеночек появится — живи не хочу. А тут на́ тебе. Тут вдруг замечаешь, что в доме теща есть еще, которая, что ни вечер, надевает на нос очки, усаживается за стол, под лампу, и читает. И все кого-то ждет в гости. И все кто-нибудь к ней приходит… И вообще, бог знает, чего они там дома делают вдвоем, Пирошка с матерью, пока он работает? Он-то рассчитывал, что вот женится, и Пирошка станет полностью ему одному принадлежать; а оказывается, она еще и материна, как была. Или даже еще больше, потому что раньше они, наверное, друг с другом вслух разговаривали, а теперь то и дело шепчутся, если зять дома. Не нравится ему это, ох, как не нравится. Надо, чтоб молодые и старые отдельно друг от друга жили… Эх, ему бы денег! Тут же купил бы хату, и жили б они с Пирошкой сами по себе… Да когда это у него столько денег будет? Конечно, если бы клад найти… Да здесь, может, вовсе и не церковь была, а крепость. В крепостях же кто живет? В крепостях испокон веков солдаты жили. А у солдат денег, пожалуй, еще меньше, чем у него, у Тарцали. Они вон и в карты-то играют не на деньги, а так, на табак да на щелчки.
Никто, конечно, не надеется всерьез на этот клад. А все ж потихоньку думают про себя: чем, мол, черт не шутит. Думаешь так — и жить вроде веселей. Тачка легче кажется и день короче…
Красный Гоз тоже молча нагружает тачку, впрягается в лямку, катит, опрокидывает, высыпает — а мозг у него работает не переставая, Марика… мать… Ферко Тот… адвокат… ребенок… То по отдельности появляются они у него в голове, то все вместе, запутанным клубком. А над всеми нависает что-то, чему и названия-то нет, — только цвет, угрожающий, мрачный… Потому что к сентябрю должен быть развод во что бы то ни стало. О чем бы ни думал Красный Гоз, что бы ни делал — везде и всегда тяжким камнем давит на него эта забота. Спит — она и во сне его точит; бодрствует — тем более. И сейчас вот — словно от нее тяжелее становится тачка… Если бы и согласился Ферко Тот развестись по-хорошему, и тогда обошлось бы это Гозу не меньше чем в двести пенгё. Да это что! Это еще можно выдержать. И мать помогла бы… А заупрямится Ферко — придется им всего лишиться; тогда и то немногое, что у матери есть и на что вообще-то, если по справедливости смотреть, не она одна и не Йошка, а все ее дети имеют право, — словом, все их бедняцкое достояние прахом пойдет.
Деньги, деньги нужны. Столько денег, что и подумать страшно… целая куча, одним словом.
Вот бы в самом деле клад найти в кургане!
Или если бы эти земляные бабы[19] к концу работ оказались высотой с колокольню, чтоб помещику основательно раскошелиться пришлось… Тогда бы к сентябрю все устроилось. И у ребенка было б законное имя.
Однако Красный Гоз много земли перекидал, перевозил за свою жизнь — и никогда ничего в ней не находил. Так что все это ерунда… Конечно, все может быть. Во всяком случае, сейчас ему это очень было бы кстати.
Да что-то редко попадаются нынче людям клады. Раньше — дело другое. Вот, скажем, Золотой Баи, Тележник Баи, старый Макаи — эти вроде бы вправду клад находили, да и то никто этого не видел, разговоры только идут… А с другой стороны, если уж ты клад нашел, так не звать же свидетелей.
А может, отдала уже земля все свои клады, все сокровища; так что ему, Красному Гозу, не на клад надо надеяться, а копать землю изо всех сил, чтобы прожить. Чтобы Марику прокормить. И не только ее, а еще и ребенка… детей…
Зимой, когда взял он и просто-напросто увел Марику от жениха, казалось, что достиг он всего, чего желал, о чем мечтал. И что большей радости, большего счастья жизнь уже не может ему дать. Что говорить: счастье действительно и было, и осталось; только странная вещь: каждый день, каждую минуту это счастье — другое. Иногда такое огромное, что весь мир может затопить половодьем. А иногда его столько… ну, как если от целого окорока висит на веревочке голая кость с остатками мяса. Вроде бы и есть еще, а на самом деле можно считать, что и нету. Все больше и больше требуется для того, чтоб было оно, счастье. То одно, то другое, то десятое. То пара туфель, то платье, чулки, то платок, то соль, уксус, сахар, дрожжи, мясо, жир, перец, гвоздика… и на все нужны деньги и деньги. А деньги есть лишь тогда, когда работаешь и работаешь изо дня в день, без отдыха, без остановки.
Для счастья надо еще, чтоб и налоги были выплачены: и сельский, и церковный, и налог за собаку, за дым, за дом, за землю; налог за то, что сам он живет, воздухом дышит. А в скором времени нужно платить повитухе, священнику; хорошо еще, если благополучно родится ребенок, без доктора обойдутся.
Самое же главное — надо платить адвокату и в суд, иначе не даст закон развода. А это значит, что Марика хоть и его жена, но перед законом и перед богом — жена Ферко Тота.
И это б еще куда ни шло… Красный Гоз на это еще зимой рукой махнул. Да что будет с ребенком, когда он на свет появится? Нельзя будет его окрестить.
То есть окрестить, конечно, можно… да имя он получит как сын Ферко Тота. А тогда…
Если есть у кого-нибудь в этом мире тяжкая забота, так это у него, у Красного Гоза…
— Эй, Йошка, не копай, оставь бабу! — кричит ему старшой Шандор Силаши-Киш.
— Ладно, оставил… — и оглядывается. Ага, здесь самое высокое место, верхушка кургана. Будь она хоть на два-три сантиметра выше — и то лишних бы кубометра два набежали. Два кубометра, которые мужикам вроде подарка. Ведь эти кубометры дались бы им без пота, без усталости; ради них не надо было б плевать в ладонь, губить дорогое время. Словно бы и вправду наткнулись на клад. Клад, конечно, не ахти какой, но, как говорится, лучше синица в руке… Зато клад этот — верный, осязаемый, потому что он не в фантазиях одних, а в лучах землемерной рулетки, бегущей от верхней точки бабы к краям раскопа. Лучи эти несут с собой хлеб, одежду, курево; они заставляют плясать карандаш в руке эконома, превращаясь в звонкую монету.
Как все землекопы, помещика Красный Гоз представлял таким человеком, у которого денег куры не клюют. Что для него — немножко выше или немножко ниже будут земляные бабы? Пустяк. Для помещика все эти замеры, расчеты вроде правил в игре. А вообще он бы просто мог руку в карман сунуть, вытащить горсть денег и отдать не глядя.
Сентябрь… Марика… адвокат… Борку продавать никак нельзя: на будущий год под ярмо она встанет вместе со старой коровой. Землю бы он выкупил у братьев, уже был об этом разговор. Только ведь земля будет рожать, если обрабатывать ее, удобрять добросовестно: ну, с этим бы он справился. Не возить же ему тачку до конца жизни, как Сито или Шандор Силаши-Киш…
— Эй, а я нашел, — кричит вдруг Сито и подымает что-то из-под лопаты, вертит в руках, очищает от земли.
Словно гром грянул с ясного неба; кольнуло сердце у мужиков. Что делать: завистлив человек, особенно когда другому везет, а ему нет. Ну почему Сито нашел, а не я? Чем он больше богу угодил? Не говоря ни слова, бросают инструменты, собираются вокруг Сито.
— Черепушку нашел… — довольно смеется Сито, будто после удачной шутки.
Вздыхают мужики с облегчением. Ух. Раз Сито не нашел, значит, не все еще потеряно… Но на череп всем интересно посмотреть: выхватывают его друг у друга, вертят, землю с него счищают. А Тарцали хватает лопату, роет в том месте, где был череп — и вот на свет божий показывается огромный человеческий скелет. Видно, закопан-то он был глубоко, да время и плуг основательно стесали курган.
— Сказал я, что здесь крепость была, — говорит Тарцали. Уж такой он человек, правду свою готов до последнего отстаивать.