«Видно, и впрямь, мало жила», - мелькнула мысль.
- Мы с ней чужие люди, духовно, я имею в виду. Она химик, вся в своих
интересах, колбочках, лабораториях, шут его знает, в чем еще. Спорить о
физиках и лириках сейчас, конечно, уже не модно, но суть вещей-то осталась, как тяжелый ил на дне водоема. Просто никто не хочет тормошить этот ил, поскольку сегодня это уже не продуктивно. Однако мне от этого не легче.
Дома, в атмосфере, которая, казалось бы, должна быть для меня теплым
убежищем, чудесным очагом, я чувствую себя, будто на приеме у английской
королевы… Не знаю, поняла ли ты меня.
- Я стараюсь, - тихо ответила Зина.
- И обожаю дни, недели, когда она в командировках, вот как сейчас…
91
- Чтобы безнаказанно принимать у себя молоденьких девушек? – выпалила
Зина и спохватилась.
Повисло неловкое молчание. Она смотрела в тарелку, потупив глаза, он встал, прошелся по кухне и вдруг изо всей силы ударил кулаком в стену. Тупой звук
заставил ее вздрогнуть и осторожно поднять глаза. Константин Генрихович с
укором смотрел на нее, а на его руке пламенели две крупные кровяные
ссадины.
- Прости меня! – вскочила она и бросилась к нему, повисла у него на плече и
все тараторила: - Прости меня, я дура, дура! Я никогда так больше не буду, слышишь, никогда! Веришь мне? – не давая ему ответить, она схватила его
пораненную руку и запричитала: - Что с тобой? Ты ушибся? Тебе больно?
- Поранил о дверной косяк, пустяки, - едва слышно промолвил он. – Больно
от другого…
- Ну прости меня, прости! – умоляла она, понимая, что сказала глупость.
- Я тебя прошу никогда больше так не говорить, слышишь? – он взял ее
обеими руками за голову и пристально смотрел ей в глаза.
- Да, да, - кивала она.
- Никогда! – повторил он. – Иначе я перестану отличать тебя от твоих
подружек-продавщиц, поняла? Я все-таки думал, что ты на несколько
порядков выше их…
- Не буду, не буду, прости… - лепетала она. И вдруг тихо заплакала мелкими
слезами, обняв его и уткнувшись лицом в его широкую грудь.
- Будем считать, что ничего и не было, да? – улыбнулся он и поцеловал ее в
макушку. – Глупенькая какая!
92
Ей стало так хорошо от этих слов, так не по земному легко и свободно, что
она еще пуще разрыдалась – теперь уже от радости, которую не в силах была
перенести…
К вечеру он отвез ее домой, и всю дорогу она ломала голову над тем, что
ответит матери на ее вопрос, где она была. Так ничего и не придумав, Зина
решила, что самое лучшее будет сказать ей всю правду.
- Зиночка, да ты с ума рехнулась, что ли? – ужаснулась мать. Да ведь он, поди, женат.
- Женат, мама, - кивнула Зина, улыбаясь про себя.
- Ну вот, вот… - мать всплеснула натруженными руками, тихо опустилась на
табурет и заплакала, свесив голову к самой груди.
- Мамочка, успокойся, родная! – Зина кинулась к матери, упала перед ней на
колени и положила голову на ее мягкие, теплые колени. – Он обещал
развестись. Он ее давно не любит, ему с ней нелегко!
- Много ты понимаешь в жизни, - всхлипывала мать. – Знаем мы, как они
разводятся! Поиграет с тобой и забудет!
- Не надо так говорить, мама! – дочь поднялась и с укором смотрела на мать.
– Ты его не знаешь!
- А что, он не мужского племени, что ли? – продолжала свое вконец
потерявшаяся женщина. – Все они на один сорт…
- Если у тебя был такой вот, как ты говоришь, односортный, то это не значит, что и у меня такой же! – выпалила Зина и замерла от внезапной мысли: «Вот
как! У меня! Будто присвоила! А что, и присвоила! Присвоила и никому не
отдам!» - И хватит, мама, про это. Вот увидишь, что все так и будет, как я
говорю.
93
- Делай как знаешь, взрослая уже, грамотная, - устало отмахнулась мать, медленно встала и вышла на кухню.
Через два дня ректор подписал ходатайство декана, и приказом по факультету
Зина была зачислена ассистентом на кафедру теории литературы. Константин
Генрихович поздравил ее и преподнес огромный букет бордовых роз –
любимых ее цветов. Зина ставила розы в вазу, когда в ее комнату вошла мать.
Она молча посмотрела на цветы, потом на дочь и спросила:
- От него, что ли?
- От него, мама! – лицо Зины зашлось пунцовыми пятнами, в глазах
искрилась радость.
- Ну, так привела бы его, что ли. Хоть познакомиться, - осторожно
предложила мать.
Не помня себя от радости, Зина тут же позвонила Швецу и передала просьбу
матери. Слушая его ответ, девушка вдруг посерьезнела и только едва кивала
невидимому собеседнику.
- Так вот мама, - сказала она, положив трубку. – Константин Генрихович
считает не вправе знакомиться с тобой, пока он не разведен. Как только это
случится, он не замедлит представиться тебе. И просить моей руки, - она
хихикнула, как девчонка и кинулась целовать мать.
- Знать, из порядочных, - мать отстранила дочь и с нежностью глядела ей в
глаза. – Любишь его, что ли?
- Наверное, мама, - пожала плечами Зина. – Если это то, о чем в книгах
пишут…
- Книги книгами, а вам жить, - вернула ее мать на землю. – А ничего, что он
старше тебя на столько?
94
- Да что ты! Если бы ты знала, какой он крепкий, здоровый, не курит, зарядку
по утрам делает, в теннис играет! – перечисляла Зина все известные ей
достоинства профессора.
- Хорошо, если так, - согласилась мать и уточнила: - А когда он обещал
заявление-то подать?
- Через неделю возвращается из командировки его жена, и он намерен
серьезно поговорить с ней об этом.
- А в институте-то ему ничего не грозит за это? А по партийной линии? – не
унималась мать.
Зина вздрогнула. Вот это да! О самом главном она и забыла! И только сейчас
вспомнилось, как он тогда, в пылу раскаяния, обмолвился об этом, сам
понимая прекрасно, чем грозит развод!
Зина закусила губу и, надув щеки, опустилась на диван. Об этой на первый
взгляд мелочи она как-то и не подумала, совсем упустила из виду. А ведь
действительно, развод Швеца может поставить жирный крест на его научной
карьере. То, что он тогда, в пылу страсти, клялся в том, что перешагнет через
это, нисколько теперь не обольщало Зину: ну кто, добившись солидного
положения и славы, решится наплевать на все это ради мимолетного
увлечения, случайной, в общем-то, связи?
Случайной? Зина снова вспомнила крепкие объятия профессора, его нежные, никогда прежде не слышанные ею слова и подумала: «Может, это только
слова? Как у всех у них, сказала бы мама… Но ведь и я в романах читала, что
мужики могут всякого наговорить, лишь бы добиться своего…»
- Мама, это все не так просто, - промолвила Зина – только для того, чтобы
хоть что-то сказать встревоженной матери. – Он, я думаю, слово свое
сдержит, он человек искренний, - более твердо сказала она, а сама уже
сомневалась в душе. – Коллеги точно его поймут. А с партией… я уверена, 95
что в парткоме института его тоже поймут, не безнадежные же там сволочи
сидят…
- Сволочи, может, и не сволочи, а если установка имеется, они ни с чем не
посчитаются, - не сдавалась женщина. – Вон, на соседнем с нами заводишке
недавно, не слыхала, какой скандал поднялся?
- А что там случилось? – заинтересованно спросила Зина: крупица сомнения, зароненная матерью, разрасталась в ее сердце подобно набухающему зерну.
- То и случилось. Директор-то, достойный человек, орденоносец, можно
сказать завод поднял с нуля, так ведь дернул его нечистый влюбиться на
старости лет! И в кого? В свою секретаршу – есть там у него фря такая,
размазанная с головы до ног. Не знаю, что и нашел-то в ней. Тут ведь как
известно: седина в голову – а бес чуток пониже…
- Мама, ну ближе к сути, пожалуйста, - нетерпеливо перебила дочь.
- Ну вот, влюбился, на развод с женой подал. В парткоме прознали и приняли
меры, как водится. Развестись-то позволили, но тут же приказом
министерства его перевели с директоров - и куда, ты думаешь?
- Начальником цеха? – с надеждой спросила Зина, лихорадочно прикидывая, что если Константина Генриховича из заведующего кафедрой сделают
рядовым профессором, то в этом, наверное, еще ничего страшного нет: те же
загранкомандировки никто не отменял – с именем Швеца поди-ка не выпусти
его на международный симпозиум!
- Если бы в начальники цеха! – разрушила воздушные замки мать. – Даже не
в мастера, а в бригадиры. Сделали его, можно сказать, обычным рабочим.
Так-то! И то, думаю, до поры до времени. А там к чему-нибудь еще
придерутся, с них станется, вовсе переведут в рядовые слесаря. О себе не
думаешь, девонька, так о нем подумай. Хочешь ему жизнь сломать?
96
В словах матери была правда, очевидная, неприкрытая правда. Придавленная
этой очевидностью, Зина не знала, что и ответить матери. В голове
мельтешили разные мысли, но ни одна не несла ни решения, ни успокоения.
- Мама, значит, так, - грустно вымолвила, наконец, дочь. – Я с ним
обязательно поговорю, может, даже и сейчас вот поговорю… только… оставь
меня, пожалуйста, одну!
Мать кивнула головой, едва слышно обронила: «И-и-эх!» и вышла из
комнаты.
А Зина вскочила, кинулась к телефону, потом вдруг остановилась, вернулась
обратно, упала на диван, зарылась лицом в подушку и разрыдалась, давая
волю крупным горячим слезам.
В тот вечер мать частенько подходила к двери ее комнаты и прикладывала ухо
к косяку: все слушала заглушенные рыдания Зины и переживала за дочь. И
только в половине двенадцатого ночи всхлипывания утихли, и мать
отважилась осторожно толкнуть дверь. Она приоткрылась, и женщина вошла