- Зинаида Николаевна, это вам, - пробормотал он через силу и протянул ей
цветы.
- Спасибо, - растерялась Зина, беря цветы. – Но… почему… Тебе что, некому
больше подарить такую прелесть?.. Ты из какого класса?
- Из десятого уже, - юноша горделиво вздернул голову. – Из десятого «А».
- Ну и что, - Зина уже пришла в себя и улыбалась. – Что же, нет красивых
девчонок в твоем классе? Я не знаю десятых, к сожалению, но уверена, что
там есть красавицы, заслуживающие таких вот подарков!
- Дети они еще! – выпалил подросток и насупился. – А мне вы нравитесь…
Больше всех… Давайте будем дружить, я знаю, у вас никого нет!
- В каком смысле «никого»? – оторопела от такой нескромности Зина.
- Ну, во взрослом смысле никого, - как ни в чем не бывало, спокойно ответил
десятиклассник, нагловато глядя прямо в ее глаза. – Вы же сами понимаете, Зинаида Николаевна.
- Допустим, понимаю, - собралась она. – И что же ты предлагаешь?
- Например, провожать вас до дому, - вполне серьезно начал он, и Зине
показалось, что сейчас он начнет загибать пальцы, перечисляя конкретные
действия, укладывающиеся, в его разумении, в понятие дружбы. – На первый
раз провожать, а то ведь вам далеко ехать.
127
- Не беспокойся, в троллейбусах у нас пока спокойно, - Зина решила
перевести все на шутку. – Итак, эта услуга снимается за ее неактуальностью.
Дальше?
- Зачем вы так, Зинаида Николаевна? – с упреком сказал юноша. – Вы
думаете, что я еще маленький, да? А мне уже семнадцать исполнилось. А вам
двадцать три. Шесть лет разницы – подумаешь! Разве в истории не было
примеров таких браков, когда муж был моложе жены? Сколько угодно! – он
раскраснелся, распахнул пальто и говорил скороговоркой. – Была бы заметная
разница, а то что такое шесть лет? Зато когда вам будет сорок шесть,
например, мне исполнится всего сорок. Разве вам не приятно будет иметь
такого молодого, сильного мужа!..
- Ого-о! Как мы далеко уже зашли, тебе не кажется? – Зина старалась
говорить мягко и ровно, хотя в душе у нее начало клокотать: какой-то не по
годам созревший и озабоченный сопляк откровенно склоняет ее к
сожительству! Этого только ей недоставало в этой жизни! Но резкостью
ничего не возьмешь, поняла она, только обозлишь, а последствия могут быть
непредсказуемы. Кто его знает, какой у него характер, как он отнесется к ее
отповеди. И кто его родители? Не дай Бог, какие-нибудь шишки, в проблемах
завязнешь…
Зина вполуха слушала его лепет и лихорадочно искала выход.
- Тебя как зовут-то? – спросила она, когда юноша, исчерпав запас
красноречия, замолчал.
- Матвей.
- А фамилия?
- Сташевский.
128
- Вот что, Матвей Сташевский, - предложила она. – Я сейчас говорю с тобой, как взрослый человек с взрослым человеком, понимаешь?
Матвей кивнул и навострил уши.
- Так вот, - продолжала Зина. – Прежде всего спасибо тебе за твое чувство, оно мне очень лестно… Теперь что я тебе хочу предложить… Провожать ты
меня, конечно, можешь, но давай договоримся, что пока что этим твои
ухаживания ограничатся, ладно?
Юноша, видимо, не ожидал такой уступчивости и с радостью согласился на
предложение. Они сели в троллейбус и когда стали подъезжать к ее
остановке, Матвей встал с сиденья и предложил ей поднести ее поклажу,
состоявшую из пакета с ученическими тетрадками. Зина улыбнулась и
поблагодарила, но решила завтра же навести самые подробные справки об
этом странном молодом человеке.
Начала с классного журнала. Оценки у Матвея Сташевского были неплохими, заметно преуспевал он в точных науках, но и по другим предметам шел
ровно, без «троек». Зина осталась как-то наедине с классным руководителем
десятого «А» Тамарой Сергеевной и заговорила с ней об успеваемости
учеников. Незаметно переключилась на статус детей, рассказала, что у нее в
классе в основном дети рабочих и служащих. Тамара Сергеевна подхватила и
поведала, что в ее классе тоже преобладают такие, правда, есть один юноша, отец которого работает вторым секретарем райкома партии. Зина
сосредоточилась и затаила дыхание. Расспрашивать было неосторожно,
поэтому она напряглась и ждала, когда же Тамара Сергеевна назовет имя
этого ученика. А та долго рассказывала о хорошей успеваемости ученика, о
его активной комсомольской позиции, о всегдашней готовности помочь
одноклассникам. Зина слушала и все больше убеждалась, что речь идет
именно о Матвее Сташевском. Поэтому когда Тамара Сергеевна назвала
наконец его имя, Зина отреагировала вполне спокойно.
129
«Значит, вот оно что! – обдумывала она ситуацию после разговора. – Отец –
партийный чиновник. Только этого мне еще не хватало! А ну как узнает
родитель, чем его повзрослевший сынок тешится, что будет? Уши ему
надерет, что ли? Скорее всего – меня сгнобят. Скажут, что растлила
мальчонку… Нет, это надо прекращать, и чем скорее, тем лучше…»
В тот день она вышла из школы через запасной выход, а Матвей Сташевский, прождав ее у главного полтора часа, вошел в школу, заглянул в учительскую и
увидев, что она пуста, грустно вздохнул и отправился домой.
На следующий день Зина через четвероклассника снова получила записку,
написанную знакомым почерком. Матвей, ни много ни мало, укорял ее в
непостоянстве, сетовал на изменчивую женскую природу.
Прочитав записку, Зина разорвала ее и пожала плечами: «Скажите на
милость! Мы уже и книжек серьезных начитались!» А когда в очередной раз
ей снова пытались передать записку, она строго сказала посреднику:
- Передай тому, кто тебе это поручил: чтобы больше никаких записок я не
видела! Иначе всем сообщу! Так и скажи этому человеку!
Дня три записок она не получала. А на четвертый школу потряс скандал:
десятиклассник Матвей Сташевский пытался покончить с собой, вскрыв в
ванне вены. Парня удалось спасти, и на больничной койке он во всем
признался матери. Зину вызвал директор и обвинил в совращении
несовершеннолетнего. Она ответила, что это ложь и она подаст в суд.
Директор немного присмирел, но Зина прекрасно понимала, что этим
визитом дело вряд ли кончится. Коллеги смотрели не нее искоса, едва
разговаривали, ей передавали нелестные слова, сказанные о ней
учительницей, которую раздражали педагогические успехи Зины.
Когда отношение учителей к ней стало совсем натянутым, Зина сочла за
лучшее подать заявление об увольнении. Единственным человеком, который
130
воспринял ситуацию адекватно, был, как ни странно, отец Матвея. После
окончания уроков он заехал в школу, дождался, когда Зина выйдет на улицу, подошел к ней, представился и предложил подвезти до дома. Она
согласилась, и этот партийный чинуша, каковым за глаза считала его Зина, оказался вполне интеллигентным и порядочным человеком. Он извинился за
подростковую дурь своего сына, за то, что своим поступком он причинил ей
столько хлопот, а в конце беседы, когда они уже подъехали к дому Зины,
предложил ей не спешить с увольнением.
- Я наслышан о ваших успехах, - говорил он. – Дети вас любят. Оставайтесь.
Я похлопочу, и будьте уверены, никто на вас больше косо не взглянет.
Зина поблагодарила, возразив, что он немного ошибается: педагогом она
оказалась никудышным, а потому увольнение будет самым оптимальным
шагом в этой ситуации.
Отец Матвея оставил за собой право не согласиться и спросил напоследок:
- Вы его не навестите? Он уже дома.
- Извините, но думаю, что нет.
- Что ж, - грустно кивнул отец. – Наверное, так и впрямь будет лучше.
Переболеет, пройдет… Удачи вам! – и, захлопнув дверцу, уехал.
Поставив, может быть, и безосновательно, крест на своей педагогической
карьере, Зина устроилась на работу в продмаг, где всю жизнь проработал ее
отец. Мать обратилась к директору магазина, и тот, в память о покойном, сделал его дочь старшим кассиром.
Зина поблагодарила, выговорила у него небольшой отпуск – и запила. Запой
продолжался неделю и по внешним признакам мало чем отличался от
предыдущего, осеннего. Вот только на душе у Зины было несравненно
тяжелее. Она винила себя в том, что произошло с Матвеем, он ей снился в
131
тяжелых, кошмарных снах, наутро она просыпалась в холодном поту, и в ее
ушах звенел басовитый, с хрипотцой голос подростка, его слова, сказанные
ей в первый раз. Она мучилась и заливала эту муку очередной порцией
спиртного. Помогало это ненадолго и однажды ночью обернулось
жутчайшим кошмаром. В хмельном бреду – то ли во сне, то ли наяву – Зине
привиделся тот самый мужичонка на банкетке в диспансере, о котором все
эти годы она и не вспоминала. А тут – на тебе! Бредовый сон с погонями, диким страхом и кровью вдруг приостановился, картина раздвинулась, и
откуда-то с заднего фона видения, постепенно приближаясь, стала вырастать
угловатая мужская фигура; неловко тряся словно сведенными судорогой
руками, фигура, как в кино, наезжала все ближе, ближе, пока наконец не
вырисовалась в узнаваемую физиономию того самого алкоголика, который в
свое время признал в Зине «свою». Мужичонка ехидно ухмылялся, тыкал в
Зину кривым прокуренным пальцем и шипел шепелявым слюнявым ртом:
«Наша… наша!.. Говорил ведь, что нашей станешь!..»
Она вздрогнула и подскочила на кровати. Ледяной страх сковал ее. Она вдруг
остатками сознания поняла, что выхода из этого нет, что скверный
мужичонка прав и она – самая настоящая алкоголичка. Она схватила со
столика початую бутылку водки, трясущимися руками поднесла ко рту и
сделала несколько жадных глотков. Несколько капель спиртного