обговаривали очередность действий. Добряков уселся на ковре в углу
помещения и понурил голову. Он чувствовал, что все в нем протестует
9 Кири - небольшое селение, состоящее из ближайших родственников.
10 Хауз – бассейн.
193
против уготованной ему роли, но жажда жизни все-таки переборола мерзость
затевавшегося. «Поскорее бы, - подумал он. – А потом застрелиться!»
Долгие и томительные потекли часы. Его кормили чем-то острым и
невкусным. Потом нарядили в афганское одеяние, облачили, как полагается, в
изар, перухан, васкат, на голову натянули пакуль.11 Затем навесили на грудь
пулеметные ленты. Потом, когда стемнело, вытолкнули на улицу и поставили
в колонну вместе с боевиками. Под пронзительную команду Абдулбаки,
молодого воина с орлиным взглядом, колонна медленно выступила из кири и
часа через полтора (Добряков засек время по наручным часам) подошла к
расположению полка, в котором перебежчик служил командиром взвода.
Боевики окружили лагерь полукольцом, рассыпались по кустам,
замаскировались и приготовили оружие. Абдулбаки сказал, что атака
начнется, когда стемнеет.
Как всегда на юге, стемнело быстро. Отряды быстрыми перебежками стали
бесшумно приближаться к лагерю. Добряков бежал рядом с боевиком,
который был приставлен наблюдать за ним, и сжимал в руках тяжелую
винтовку Ли-Энфилд образца 1904 года с примкнутым штыком. «И на кой
черт мне дали эту дуру? – смятенно думал он. – Все равно не умею с ней
обращаться, да и не пристрелянная к тому же». А потом с облегчением
подумал: «Ну и хорошо, что не умею, значит, в горячке боя вряд ли в кого-то
попаду!» Чувствовал, что устал, через каждый шаг спотыкался, потом вдруг
упал, больно ударился о корягу, а тут еще этот чертов душман подталкивал в
спину чем-то острым и все понукал: «Давай, давай, поднимайся!» Насилу
поднялся, ковыляя побежал за боевиками, которые уже ворвались в лагерь и
открыли оглушительную стрельбу.
«Вон твои выбегают! Стреляй, ну! – заорал на него боевик. – А то самого
пристрелю!»
11 Предметы афганской национальной одежды.
194
Добряков приложился, прицелился в бегущего с пулеметом солдата и в тот
момент, когда нажимал спусковой крючок, узнал в нем сержанта Коняхина.
Выстрела в таком грохоте слышно не было, но Коняхин споткнулся, выронил
пулемет, как-то смешно перелетел через него, плюхнулся лицом в землю и
затих.
«Молодец! – кричал в ухо боевик. – Вон еще бегут! Огонь!»
Добряков прицелился еще раз, но произошла осечка. Он передернул затвор, выстрелил снова – опять осечка. С недоумением посмотрев на винтовку, он
отшвырнул ее в сторону. Боевик злобно посмотрел на него и, ругнувшись
сквозь зубы, изо всей силы ударил его по голове прикладом своей М-16…
Очнулся Добряков в том же домишке, где разговаривал с главным
моджахедом. Сейчас тот потрясал перед его носом пистолетом и выкрикивал
ему в лицо непонятные ругательства. «Странно, - подумалось Добрякову, -
почему это я теперь ничего не понимаю? Ведь раньше-то понимал…» И едва
только подумал это, как услышал, как моджахед громко и отчетливо бросил
боевику, сопровождавшему Добрякова: «Голову с плеч!» Тот кивнул,
подхватил обреченного под руки, выволок на улицу и оттащил в какой-то
сырой и темный сарай. Обессилевший Добряков бросился на пучок соломы и
забылся тяжелым сном.
Сколько прошло времени до того, как за ним пришли, он не отследил.
Помнил только томительную ночь, пронизывающую свежесть раннего утра,
восход солнца, бросившего в узкое отверстие в потолке тоненький яркий
лучик. Потом дверь открылась, двое моджахедов вошли и навалились на
Добрякова, тяжелые, вонючие. Один взял его за ноги, другой за руки.
Вынесли из сарая и опустили посреди улицы возле сухого бревна. Потом
подошел третий моджахед, рослый и сильный, знаком приказал Добрякову
положить голову на бревно и вытащил из-за пояса огромный лохар.12
12 Лохар – афганский кинжал-топор с лезвием длиной около 15 см.
195
Выдвинув лезвие, замахнулся над головой Добрякова. Тот едва успел
подумать: «Как же можно таким? Все ж не топор. Больно будет…» - как
здоровяк с шумным выдохом опустил мелькнувшее лезвие на шею
приговоренного…
Добряков вздрогнул, вскочил, как ошпаренный, и, тяжело дыша, осмотрелся
по сторонам. Он сидел на холодном кафельном полу Зининой кухни, в ногах
валялся сбившийся в комок толстый плед. Попробовал подняться и сделал
это с большим трудом. Шатаясь, подошел к окну. За стеклами занималось
яркое весеннее утро.
Оглянулся. Никого. «А где Зина?» - подумал вскользь и приметил на столе
бутылку с остатками водки. Жадно припал к ней и выпил в два глотка.
Поискал, чем закусить, но ничего не нашел и открыл холодильник. Схватил
кусок сыра и, не отрезая, откусил. Прожевал, сел за стол и закурил.
«Куда же все подевались? – подумал еще раз. – Витьке вроде на работу». И
только подумал, как дверь распахнулась и парень влетел на кухню –
растрепанный и встревоженный.
- Матери плохо! – выкрикнул он.
- Где она? – поднялся с места Добряков.
- В ванной, отрыгивает, еле доползла! Задрочили вы пьянкой своей!
Добряков пошел в ванную и еще в прихожей услышал громкие
спазматические звуки. Рванул дверь и увидел Зину, которая в одной ночной
рубашке стояла на полу на четвереньках, изогнувшись над пластмассовым
тазиком. Из ее горла и вырывались те звуки, которые слышал Добряков, а в
тазик из ее рта тоненькими осклизлыми струйками стекала тягучая бордовая
масса.
- Может, похмелиться? – спросил Добряков.
196
Зина посмотрела на него дикими, выпученными глазами, хотела что-то
ответить, но очередной сильный спазм скривил ее лицо и она опять
судорожно затряслась над тазиком, выплескивая из себя бурую слизь.
Влетел Витя, протянул матери таблетки:
- Эти?
Зина оторвалась от тазика, скосила взгляд на ладонь сына и выдавила через
силу:
- С лимоном… в воду…
- Иди на кухню, - налетел Витя на Добрякова, - возьми в холодильнике
лимон, разрежь напополам и выдави в стакан с водой. Давай!
Добряков пошагал на кухню, дивясь про себя и покачивая головой.
«Похмелиться бы, так получше бы стало», - подумал он, но тут же вспомнил, что выпил остатки водки, а потому решил про похмелку речи больше не
заводить. Отжал лимон, принес полный стакан в ванную.
Зина сидела на кромке ванны и трясущимися губами лепетала несвязное:
- Отравилась я… хватит… выльешь потом…
Витя согласно кивал головой и держал на раскрытой ладони таблетки. Когда
вошел Добряков, Зина взяла таблетки, пихнула в рот и запила мелкими
глотками.
- Когда это началось? – спросил добряков.
- С полчаса назад, - ответил Витя. – Я тебя будил, будил. Без толку.
«Так вот кто толкал меня в шею во сне! – догадался Добряков, но потом в
голове у него снова все смешалось: – Но ведь бред какой-то! Неужто я за эти
полчаса и в сарае сутки провалялся, и Коняхина застрелил, и сам погиб?
Ничего не пойму…»
197
- Зина, может, тебе похмелиться, а? – осторожно начал он. – Полегчало бы. Я
бы сбегал…
- Что-о?! – дико взревела она. – Похмелиться?! Да иди ты знаешь куда вместе
с твоим похмельем! Отравилась я, а он – похмелиться! Таблетки вон буду
глотать снотворные да отлеживаться. – Она помолчала немного, опустив глаза
и тяжело дыша, потом сказала уже тише: - А тебе, знаешь, лучше бы уйти.
Дома-то ведь давно не был.
- А как же… вдруг помочь, - заикнулся было Добряков, но Зина резко и
категорично оборвала:
- Незачем мне помогать! Мне помощник теперь – снотворное да постель. Да
и видеть никого не хочу. Вите скоро на работу, так побуду одна в тишине, может, уснуть удастся. Так что ступай, наверное.
- Но… понимаешь… я таким вот путем, как ты, никогда не лечился… -
забормотал Добряков. – Мне постепенно надо бы…
- Похмелиться хочешь? – поняла Зина. – Так разве я тебе мешаю? Только
один, пожалуйста, без меня на сей раз, я покоя хочу, понимаешь?
- Понимать-то понимаю, - снова промямлил Добряков, - но вот… как тебе
сказать-то…
- Да говори уж прямо, что денег нет! – выбросила Зина ему в лицо обидное. –
Только на меня теперь не рассчитывай. И так попили два дня на мои. Хорошо
попили, согласен?
- Да, но…
- Я все сказала, - устало отмахнулась Зина. – Иди домой, я сейчас ложиться
буду, а Вите на работу.
Добряков все еще мялся, но Витя вдруг повернулся к нему вплотную и как-то
угрожающе прошептал, почти прошипел:
198
- Не понял, что ли? Вали отсюда, тебе сказано! Или… - и он угрожающе сжал
кулаки.
- Ты меня не пугай, сынок, - по возможности вежливее предостерег Добряков.
– Я ведь в Афгане служил.
- По мне хоть в двух Афганах! Выметайся, тебе сказано! – наступал на него
Витя, с самым серьезным намерением поднимая кулаки к груди.
- Не напрягайся, я все понял, - кивнул Добряков, развернулся и вышел в
прихожую. Обулся, открыл дверь и сбежал вниз, не вызывая лифта.
«Идите вы все в жопу с вашим гонором!» - в сердцах выругался он. Потом
пошарил рукой в кармане, вытащил скопившиеся от сдач деньги и от радости
даже присвистнул: за два дня он «наварил» ни много ни мало аж около
тысячи рублей.
«Лечитесь на здоровье, Зинаида Николаевна, - злорадно прошептал он. – А я
и без вас как-нибудь не пропаду!»
И, ускорив шаг, направился в ночной магазин.
11
Все утро, до полудня, Добряков поправлялся купленным пивом. Сидел на
кухне, пил небольшими глотками и пускал сигаретный дым в потолок.