растопырил и ждет. А Бабайка ворчит: «Да кто же так на лопату-то садится?»
17
Жихарка уже тогда начал смекать, что к чему, но прикинулся простачком и
говорит: «Да не знаю я, как садиться, покажи!» Бабайка подивился
бестолковости ребенка и решил показать. Уселся на лопату, руки сложил,
ноги сплел, хвост поджал. А Жихарка не будь дураком – вжик его в печь! И
заслонку закрыл. Бабушка, заканчивая сказку, всегда говорила: «И Бабайка
умер». Наверное, именно так умерли минувшей ночью и дед с бабушкой.
Однако все было не так розово, как представлялось ребенку. Родители вскоре
выяснили, что дед после ухода внука попросил бабушку выставить на стол
литровую бутыль домашнего самогона, который в те времена в редких семьях
не водился в подвалах да в схронах. Приговорив емкость, поспал немного, к
вечеру проснулся и потребовал еще литр. Ну, в честь праздника бабушка не
возражала. Истопила печь углем, накормила мужа, а пока он праздновал на
кухне, прилегла в соседней комнате и задремала. Странный шум разбудил ее.
Она выбежала на кухню и увидела, что супруг лежит возле табурета, на
котором частенько курил у печки. Изо рта старика шла густая кровавая пена, его глаза закатились, он едва дышал. Бабушка испугалась, выбежала на улицу
и стала звать на помощь. Покричала с минуту, вернулась в избу и стала
суетиться над дедом, стараясь привести его в чувство. Однако ничем не
помогла ему, наоборот, вскоре тоже легла рядом. Прибежавшие на крик
соседи застали на полу два трупа.
Как выяснилось, дед до того напраздновался самогонкой, что потерял всякое
чувство реальности. Сидя у печки с папиросой, он вдруг зачем-то вздумал
задвинуть вьюшку1. Может, почувствовал холод из трубы, может, захотел
больше тепла в избе сохранить, - однако сделал это раньше положенного.
Скопившийся в избе угарный газ убил его через пятнадцать минут. Если бы
бабушка, выбежав звать на помощь, не возвращалась в избу, а побыла на
морозце, ее миновала бы такая страшная смерть…
1 Чугунная перегородка в печной трубе для прекращения тяги воздуха.
18
Первые в его жизни похороны запомнились Добрякову навсегда. Морозный
день, искрящиеся на ярком молодом солнце игольчатые снежинки, грай галок
в поднебесье. И два гроба, в которых лежат такие знакомые, но почему-то
удивительно не похожие на живых бабушка и дедушка.
Отец его, главный механик колхоза, был по деревенским меркам человеком
образованным – окончил техникум механизации, любил читать и собрал
неплохую, несмотря на тогдашний книжный дефицит, домашнюю
библиотеку.
И тем не менее ни один красный день календаря не встречал без бутылки.
Уточняем: не только праздники (тут уж, как говорится, сам Бог попускает), но
каждое или почти каждое воскресенье пребывал навеселе. Мать, простая
доярка, украдкой вздыхала, но открыто перечить мужу не смела – очень уж
уважала его и полагала, что образованному человеку такие слабости иногда
позволительны. «Иногда» подразумевало по меньшей мере еженедельно. Но
ведь не запойный же он в конце концов, зарплату исправно приносит в дом.
Выпив, отец становился говорлив, чем никогда не страдал, будучи трезвым.
Щуря осоловевшие глаза на супругу и напустив на себя степенный, как ему
казалось, вид, он поднимался из-за стола, подходил к книжному шкафу и
осторожно, благоговейно открывал дребезжащую слабо закрепленным
стеклом дверцу, вынимал первую попавшуюся книгу, проводил пальцем по
языку и начинал листать страницы и зачитывать матери самые
«вдохновенные», как он выражался, эпизоды. Особенно любил и знал едва ли
не наизусть сцену гибели Аксиньи из «Тихого Дона». Перед чтением не
забывал напомнить, что это «великая книга». По мере чтения голос его
срывался с патетических высот, становился сдавленным, приглушенным, и
через минуту отец уже не читал, а рыдал над раскрытой страницей. Сыну в те
годы казалось, что, открой он книгу на этом эпизоде, наверняка увидит
изъеденные слезами буквы и размытые, пожелтевшие страницы великой
19
книги. Мать слушала некоторое время, потом слабо отмахивалась и,
проронив: «Не ты это плачешь, Павел, алкоголь в тебе плачет», медленно
уходила на кухню. Дела там не переводились никогда. А отец, прижав сына к
себе и гладя его по голове, тряс перед ним раскрытой книгой и всхлипывал:
- Но ты, хоть ты-то понимаешь?
Добряков-младший согласно кивал головой и, подождав, пока отец
успокоится, осторожно высвобождался из его объятий и спешил к матери на
кухню. А отец долго еще возился у книжного шкафа, в который раз том за
томом пролистывая всю эпопею кучерявого донского классика.
Вообще надо сказать, что этот книжный шкаф был гордостью отца: на его
покупку не было потрачено ни копейки из зарплаты. Перебирая однажды
кладовку, отец заметил, что в ней скопилось столько старых газет, что можно
использовать их с определенной выгодой. Они с сыном выволокли из чулана
большие старые сани, представлявшие собой огромное старое корыто,
закрепленное на широких охотничьих лыжах, загрузили их с верхом,
перевязали шпагатом и направились к пункту приема вторсырья. Получив за
первую партию приличные деньги, отец приободрился: дома оставались еще
полтора десятка таких кип. И два дня с утра до вечера Добряков-младший
волочил тяжеленную для десятилетнего ребенка поклажу по проложенному
маршруту. Проваливаясь в подтаявший снег, мальчик упорно тянул сани,
терпеливо дожидаясь, когда отец отблагодарит его за недетские муки. И
впрямь удостоился за свое усердие двадцати копеек на шоколадку «Аленка».
Вскоре после этого отец взял на работе отгул, завел колхозный грузовик и
уехал в райцентр, сказав матери, что вернется не поздно: до города было
всего пятнадцать километров. На все вопросы жены только отмахивался с
хитрой улыбочкой.
- Увидишь, - бросил он. – Это будет сюрприз.
20
Сюрприз так сюрприз, и мать, проводив сына в школу, ушла на ферму. Взять, как муж, отгул, чтобы прокатиться в город, она не могла: от величины надоев
зависела ее квартальная премия.
Вернулся отец и впрямь на удивление быстро. Мальчик, отсидев три урока, едва вошел в дом, как за окном просигналил остановившийся у двора
грузовик. Сын припал к стеклу – так и есть, отец. Мальчик накинул на плечи
старое пальтецо и выбежал навстречу родителю. Улыбаясь во весь рот, тот
размашисто шагал в дом. Скинув телогрейку, он позвонил в гараж и вызвал
двух шоферов. Те быстро явились и за несколько минут перенесли из
машины в большую комнату огромный трехстворчатый книжный шкаф и
установили его в красном углу, чтобы, как пояснил отец, еще с порога были
видны эти «врата учености».
Потом он переоделся, наскоро перекусил и попросил сына помогать ему.
- Теперь мама вздохнет с облегчением, - улыбнулся отец, и работа закипела.
Дело в том, что с недавних пор кипы книг, копившихся под кроватью в
спальне, на шифоньере в прихожей, на подоконниках во всех комнатах, стали
причинять матери нешуточную головную боль. Куда бы она ни ткнулась по
хозяйственным нуждам, всюду ее подстерегали книги. Захочет окно помыть –
тут тебе многотомный Ленин. Ну как над вождем тряпкой трясти? Задумает
пол протереть под кроватью – натыкается шваброй на Большую
медицинскую энциклопедию. Однако открыто не возмущалась, а
осторожненько так, издалека наезжала:
- Паша, а зачем нам эта медицинская энциклопедия? Ты что, врач?
- Я не врач, конечно, - стойко парировал отец. – А вот он (кивок в сторону
сына), возможно, будет врачом. Будешь ведь? – обращался он к мальчику,
словно искал у него поддержки.
21
Добряков-младший, второпях разделываясь с котлетой, меньше всего думал о
своем будущем, но чтобы помочь отцу достойно выйти из спора, громогласно
соглашался. По правде говоря, сын еще не задумывался над тем, кем станет.
Ведь на улице пригревало мартовское солнце, и на стадионе его наверняка
ждали одноклассники.
Но расставить тогда книги в купленном шкафу он все-таки помог.
Сосредоточенно выволакивая толстенные тома из-под кровати, смахивая с
них пыль, мальчик непритворно хотел сделать матери приятное. Он
представлял, как она вернется с работы, замученная, уставшая, и вдруг
увидит, что в доме чисто, уютно и красиво. Он очень любил мать и старался
на совесть. Подносил тяжелые стопки отцу, а тот расставлял их на полках в
соответствии с востребованностью. Серьезную литературу, как он называл
энциклопедии и справочники, ставил повыше, понимая, что сыну еще далеко
до научной премудрости, а советскую классику – пониже, в ближние к
дверцам ряды. В результате за стеклами шкафа впритирку друг к другу
уместились полные собрания сочинений Шолохова, Серафимовича,
Твардовского, Константина Симонова и Шарафа Рашидова.
- Пап, а где те… ну, восточные сказки? – спросил сын, не находя в ближних
рядах симпатичные желто-золотистые томики.
- Да это… неинтересно, - растерявшись от неожиданного вопроса, отец не
сразу нашелся с ответом, а сыну в тот момент прочно запало в сознание:
значит, там что-то такое, что не дозволяют читать детям.
И действительно, несколько лет спустя подросток Добряков, оставшись дома
один (а его комнатой была именно комната с книгами), отыскал в задних
рядах шкафа заветные томики, раскрыл один из них наудачу, пролистал и
задохнулся от неведомого доселе чувства. Кровь бросилась в голову, а его
мужское отличие, этот доселе смирный «петушишко», как, в детстве купая
сына в тазу, натирая губкой и поочередно перечисляя все части тела,