- Н-нет, с чего вы взяли? – замотал головой Добряков.
- Я вижу это по вашему языку. Или это что-то другое? – хитро
прищурившись, доктор буквально пронизывал собеседника взглядом.
Добрякову стало неловко, он снова опустил глаза, но быстро поднял и
затараторил скомканной скороговоркой:
- Нет, нет, если вы думаете, что я пью… нет… когда мне?.. По трое суток
работаю… Там не терпят пьяниц…
- Да что вы так разволновались? – попытался успокоить его доктор. – Не
пьете, так не пьете. Это хорошо, чего ж тут волноваться? Только знаете… - он
вдруг замолчал и глубоко вздохнул: - Только меня-то обманывать не стоит.
Ведь я прекрасно вижу, что вы в состоянии алкогольного опьянения. Даже
зажевать какой-нибудь жвачкой не удосужились, идя на прием к врачу.
- Да ведь я… по старому знакомству, так сказать… - снова залепетал
Добряков, чувствуя, что краснеет. – Вы ведь тогда предлагали заходить
345
запросто… ну, когда я вам помог… Вот я и решил обратиться… по нужде, так
сказать, другого выхода нет… Снотворное-то просто так не дают…
- За то, что помогли, спасибо вам еще раз, - прервал его словопоток Лазутин.
– Вы, я уверен, неплохой человек. И потому, повторяю, мне очень вас жаль. Я
ведь говорю все это для вашей же пользы.
Добряков молчал, стыдливо опустив голову.
- Скажите, сколько вы уже пьете?
- Не считал, - едва слышно ответил Добряков, слегка разведя руки. –
Наверное, лет двадцать уже… Или больше… Да, конечно, больше.
- Я немного не о том, - уточнил врач. – Я спрашиваю, сколько дней вы пьете
сейчас, на данный момент?
- Кто его знает, - пожал плечами Добряков. – Я уже запутался в счете.
- Не хотите пролечиться в больнице? Там неплохо кормят, отдохнете,
успокоитесь, попробуете отвыкнуть от спиртного.
На минуту Добрякову показалось, что это было бы сейчас самым разумным в
его положении, когда нет денег, нет близкого человека. Но привычка… Она
ведь, он знал, вторая натура, и почувствовал, что, несмотря ни на какие его
желания и усилия, эта привычка ни за что не отпустит его, не расцепит своих
крепких когтей, стиснутых на его судьбе. И вздохнув, он обреченно ответил:
- Да нет… Сам попытаюсь. Спасибо.
- Мне почему-то кажется, что у вас ничего не получится, налицо уже
клинический процесс, - и Лазутин еще раз долгим взглядом осмотрел
Добрякова с ног до головы – всю его съежившуюся, неловкую, потерянную
фигуру. – Снотворное я, конечно, выпишу. Но подумайте еще раз,
346
настоятельно вам советую, - он взял ручку и быстро заводил ею по бланку.
Поставил печать и протянул Добрякову:
- Вот, пожалуйста. Очень грустно, что вы не хотите ничего понять. В один
момент все может окончиться весьма плачевно.
Добряков молчал, по-прежнему смотря в пол.
- Ну как хотите. Дело ваше. Не смею настаивать. Впрочем, желаю вам всего
наилучшего.
- Спасибо, - не глядя ему в глаза, сказал Добряков, взял рецепт, повернулся и
вышел из кабинета, забыв даже попрощаться.
В аптеке он купил снотворное. Теперь со спокойной совестью можно было
идти в магазин. Он все-таки послушался голоса разума и решил не
отрываться на всю пенсию, а для начала взять три бутылки водки, три пачки
сигарет, полбатона колбасы и хлеба. На первое время хватит, а там видно
будет. Купил на кассе прочный пакет, сложил туда бутылки, продукты и с
легким сердцем отправился домой. На улице расстегнул три верхние
пуговицы рубашки, чтобы проветриться. Это было весьма кстати: от доктора
он вышел, как из парной.
Вернувшись домой, первым делом выключил мобильник, потом прошел в
ванную и принял горячий душ, чтобы смыть налипший под пристальным
взглядом врача пот, и насухо растерся полотенцем.
«Пора перекусить что-нибудь, а то потом будет не до того», -
предусмотрительно решил он, включил конфорку электроплиты и стал
тонкими кружочками нарезать колбасу и кидать их на раскалявшуюся
сковороду. Масла у него не было, но он специально купил колбасу с жирком, чтобы, растопляясь, он способствовал жарке. А сам тем временем вытащил
из холодильника успевшие охладиться бутылки, налил из начатой полстакана
347
и залпом выпил. Подцепил вилкой кусочек колбасы со сковороды, подул на
него и запихнул в рот, похрустывая рдяной корочкой. Решив, что колбаса
готова, переставил сковороду на холодную конфорку и переложил колбасу на
тарелку.
«И это все? – подумал он, усаживаясь за стол перед дымящейся колбасой и
тупо уставившись в тарелку. – И это все, что осталось?» - мысли о Зине
вернулись к нему непрошено – жестокие, безжалостные. К ним примешалась
выпитая за утро водка, и через минуту Добряков плакал, как безутешный
ребенок. Понемногу успокаивался, выпивал полстакана водки и снова ревел
навзрыд, терзая душу ее именем и осознанием своего окончательно
погибшего счастья.
Это счастье стоило пышных похорон, и в течение трех дней, трех вечеров и
трех ночей Добряков пребывал в состоянии, которое трудно было назвать
жизнью. Эта жизнь ограничивалась кухней и кроватью. Даже в туалет ему не
хотелось, поскольку каждое утро просыпался облитый потом с ног до головы, спотыкаясь и лихорадочно трясясь, ковылял на кухню, запивал похмелье
полным стаканом водки, возвращался в комнату, валился в кровать и снова
засыпал тяжелым, но спасительным сном.
Утром четвертого дня он проснулся, как обычно, в половине пятого,
негнущиеся ноги кое-как донесли его до кухни. Он захотел сесть и не смог –
ноги уже не слушались его. Поразительно, но в тот момент (это он хорошо
запомнил) ему вдруг пришла в голову одна мысль, за которую он вдруг
ухватился, как за спасительную соломинку. Мысль эта была – «не пить,
остановиться». Он помнил, что эта мысль не вызвала, вопреки обыкновению, сопротивления его организма, требующего водки. Странно, но на грани,
казалось бы, полнейшего забытья он вдруг почувствовал приближающееся
спасение, еще где-то неясно и призрачно брезжившее, но уже уверенно
заявлявшее о себе. Он вспомнил доктора Лазутина, его слова при прощании
348
тяжким молотом заколотили в больном мозгу. Пора было прекращать – это
было ясно. Но резко бросать нельзя. Налил в стакан совсем немного, на
палец, водки и выпил. Потом взял из аптечки в серванте две таблетки от
головной боли и две таблетки снотворного, выпил и запил струйкой воды из-
под крана. Вернулся в комнату, лег и с головой укутался одеялом. Он знал, он
твердо знал, что сон обязательно придет…
К вечеру он проснулся – практически совсем свежий, только в голове еще
немного колотилось дневное возлияние. Он поднялся с кровати и сам
удивился, до чего легко это было сделать. Выпил еще две таблетки от
головной боли и снова лег. Интересно, что делать всю предстоящую ночь?
Ведь уснуть теперь долго не удастся.
Он смежил веки и заставил себя уснуть. Когда-то у него это неплохо
получалось. Но теперь изможденный организм плохо повиновался ему, и сон
не шел. Можно было, конечно, еще принять снотворного, но он где-то
вычитал, что чрезмерное его употребление негативно отзывается, в
частности, на работе сердца.
«Да и что значит «негативно»? – подумал он. – Это ведь смотря какой у кого
организм. Один вон от одной таблетки мертвецки засыпает, а мне уже и две
насилу помогают. Все относительно… Две таблетки на ночь мне, пожалуй,
тоже сегодня не помогут. Ну что ж, значит, выпьем три… А сердце? – снова
подумал он, но эта мысль на фоне общего улучшения самочувствия вовсе не
показалась ему тягостной. – Ерунда! Еще немного медикаментозного натиска
моему моторчику совсем не повредит. Здоровее проснусь назавтра, это уж
наверняка. И я буду не я, если еще хоть раз в жизни возьму в рот хоть каплю
этой гадости!»
Он поворочался еще немного, с полчаса, и посмотрел на часы. Половина
восьмого. Да, идти в ночь, пожалуй, еще рано. Выпьешь снотворное, заснешь
349
– и проснешься опять в половине пятого. Его передернуло от такой мысли, все его утренние похмельные пробуждения в одно и то же время сейчас
казались ему кошмаром, о котором и вспоминать-то не хотелось, не то что
еще раз его пережить.
«Поесть, что ли? – подумал он. Еще часок пройдет, а там можно и на
боковую, в ночь».
Он представил себе жареную колбасу и прислушался к себе. В глубине
желудка что-то едва слышно проурчало. Значит, можно и поесть. Он
поднялся, накинул на плечи старенький халат и пошел на кухню. Порезал
колбасы, снова побросал ее на сковороду без масла. Потянулся было к пачке
сигарет, но почувствовал, что даже курить ему сейчас не хочется. Это
порадовало его, и он стал следить за шипящими кусочками сала,
потрескивающими на раскаляющейся сковороде. Взял ложку, перевернул
каждый кусочек и залюбовался румяной корочкой. Приготовил тарелку,
вилку, выключил плиту и стал выкладывать колбасу на тарелку.
… От внезапного звонка в дверь его рука дрогнула, кружок колбасы, стреляя
раскаленным жиром, сорвался с вилки и упал ему на запястье. Он стряхнул
его и шумно подул на ожог. Раздраженно поставил тарелку возле плиты и
пошел открывать.
«Опять какие-нибудь поборы, - думал по пути. – На консьержа или еще
куда…»
Дважды повернул вертушку замка, рванул дверь на себя – и обомлел. В холе
стояла Зина – растрепанная, тяжело дышавшая, с воспаленными глазами и
свежим запахом алкоголя изо рта. У него даже подумать времени не
оставалось. По хорошему, конечно, следовало бы закрыть перед ней дверь и
никогда ее не впускать в квартиру. Но он так растерялся, что, подсознательно