Мялка консервативна: продюсеры торгуют чужим оргазмом, но на чужую боль спроса нет: мялка «Тара Туть татуируется» провалилась. Зря истыкав щёки, дива вернулась к офисной работе.
Мялка то, мялка сё. Но – мечта.
Девчонка скулит по ночам, объедается никудышной наркотой и отдаётся своему обычному мальчику молча и неподвижно. Ей хочется в мялку, на сцену, под луч, ей нужна штука в башке, продюсер и мировая слава, но для начала хотя бы штука.
– Да ты зае.
(девчонка плачет)
– Зае ты.
(девчонка хрюкает и тычется в подушку)
– Ну дам те чвека.
(слёзы сохнут мгновенно – у неё гибкая психика, у девчонки-то)
– Мастер обвеса. Звать Голубь.
– А чо?
– Увишь.
Обвес – это штуки в твоей голове. Настоящий обвес – для богатых. Подвальный в двести раз дешевле, но, если извилина лопнет, некого будет винить. Глупая и быстрая, девчонка не боится за извилины и идёт на радиорынок.
Маме она говорит, что зависнет у подруги, но мама отработала очередную пятнадцатичасовую, и ей, в общем, плевать. Мальчику тоже. Дав контакты Голубя, он надолго пропадает из рассказа, мы встретим его ещё лишь раз, прямо перед убийством.
И девчонка идёт – сквозь дикую вьюгу или вонючий дождь, вам декорацию выбирать. Столько-то лет назад тут торговали транзисторами, и рынок пропах канифолью паяльных ламп. Столько-то лет спустя наступила эпоха нагретой пластмассы, и коробки с пиратскими дисками плавились на солнце. Столько-то лет прошло – диски исчезли, и над кучами китайских телефонов поплыл запах куриного жира: люди ели, торговали, ели.
А завтречка новые запахи. И девчонка идёт, и толпа предлагает миллион удовольствий: вшитый шокер, чтобы покалечить пальцем, бикини-электрини для всяческих забав, радиоприёмники антикварные, что-то странное из мяса, но с кнопками, старомодную стальную собаку с горелыми глазницами. Кричат торговцы, кричит товар – полутрупы без важных органов – кричат забинтованные покупатели. Тут можно вынуть всё и вставить всё, живое и неживое.
Из очередного подвала лезет музыка, и девчонка подпевает хиту:
а у неё во рту таблет-ка
пол-ная го-ре-чи
можно без одеж-ды
как на юууге
дееевочка хооодит
по чужому го-ро-ду
пьяные поют
и заглядыва-ют под юбку
горькая таблет-ка
ночь без о-кон
не ходи за девочкой
удааарит то-ком
дыр-ка в кееедах
бееелое нееебо
чёоорное небо
вдох-выдох иии нету.
Это литературный перевод с завтречкового на наш. Дальше припев, но там совсем непонятно, там что-то про ночь.
Радиорынок почти бесконечен, но однажды параллельные мясные ряды сходятся, и там – Свалка, хаос подвалов и лавок. Даже с окраины рынка можно вернуться без глаза, а на Свалке люди просто остаются навсегда. По частям.
В одном из подвалов сидит Голубь. Он не обычный мясник, а мастер обвеса, он работает только с мозгом, считает деньги, смывает кровь, считает деньги. Голубь улыбается.
– Здравствуй, милая. Чего ты хочешь?
– Хай. Штуку.
– Ещё немного хлама в череп?
– Чо?
– Или какую-то конкретную штуку?
– Шно гришь.
– Это ты смешно говоришь, милая.
– А чо ты Голубь?
Голубь улыбается и сдирает с руки кожу. Это перчатка. Под ней настоящее тело – сизое с радужными разводами, как туловище птицы.
– Нейроэкзема. Побочка. Знаешь, что такое побочка?
– Не.
– Это когда в голове многовато. Так чего ты хочешь, милая?
Девчонка объясняет. Подвал как подвал, серые стены, ниже нуля, обычная нелегальная операционная. Девчонка дрожит и убеждает Голубя, что хорошо переносит обвес, проверялась не раз, а что пустая до сих пор – так не было денег поставить что-то стоящее. Голубь всё улыбается, и девчонка понимает, что это вечная судорога, побочка, грустить он уже не будет.
– Вот тут у меня «глутамат», усилитель вкуса и вообще всего: кончишь от ветерка. Вот «швабра», «дрын», «писин». Обвес на любой вкус, хорошие, приятные штуки. А ты пришла за подвальной копией нейротранслятора последнего поколения. И даже с продюсером не договорилась.
Штуки в лотке похожи на льдинки, девчонке больше сказать нечего.
– Ну, давай свои деньги. Ковыряться в тебе недолго, вечер. День полежишь у меня в морозилке, неделю дома, поболит голова, старайся не есть это ваше говно и не думать о жизни. Вот и вся реабилитация, – говорит Голубь. Он слишком тщательно произносит слишком длинные слова, и девчонке кажется, что она в старом фильме.
Девчонка просыпается. Ей впервые за жизнь легко.
– Извини, милая, но ты хрустальная пуговица.
Голос Голубя. Больше ничего.
– Зрение я тебе скоро верну, голос пока не буду, а вкусы-запахи тебе и не нужны: тут, говорят, не очень вкусно пахнет.
Девчонка орёт, но её не слышно.
– Видишь ли, денег твоих не хватило. Надо поработать. Но ты ребёнок и ничего не умеешь. Короче, я взял твою душу, вынул из тела, а тело сдам внаём.
На полке – девчонка себя не видит, но вы-то, бедный мой читатель, рассеянно наблюдаете со стороны – на полке сплюснутый кусочек чего-то мутного. В самом деле, похоже на пуговицу.
Наоравшись, девчонка понимает: это прыг. Хит сезона, для богатых развлекуха. С тебя снимают как бы слепок и помещают в чужое тело, а предыдущего жильца – в пуговичное хранилище, ну, или в другое тело, так можно сколько хочешь прыгать, но это дорого и мало кто умеет.
Мялка – для всех. Прыг – для лучших. Зачем наслаждаться чужой жизнью дистанционно, если можно – по-настоящему?
Обычно прыгуны договариваются друг с другом, тупо обмен телами. Но это (девчонка снова орёт и снова зря) нелегальный прыг.
Пуговица лежит на полке. Голубь трогает головы, тычет лучами в уши, вставляет и вынимает глаза, время идёт, время, время, мя, ла-ла-ла, вре-ре-ре, трудно его ощутить, когда ты пуговица. Но однажды в дверях возникает особенный человек.
– Явс чен-чен до ска, – говорит он. Даже девчонка не сразу его понимает.
Думай быстро – говори быстро – живи быстро – умри попозже. Простые правила правящих классов завтречка.
– Я вас очень, очень давно искал, – говорит человек.
Он так спешит, что лучше сразу к сути: этот клиент достаточно богат, чтобы прыгнуть. Семь часов работы лазера, скальпеля, или чем там Голубь ковыряется в людях, и вот уже тело клиента лежит в морозилке, а сам он осваивается в девчонке: глупо хохочет и щупает сиськи.
– Хьеть! Хьеть! – восхищается он.
– Не повреди её.
Это странная тема: мужик средних лет в теле школьницы старших классов. Но Голубь смотрит на них с девчонкой с нежностью часовщика.
Ве-ве-ве, ре-ре-ре, мя-мя-мя, время контракта – неделя. В теле, конечно, датчики, и Голубь следит за всем и за всеми. Первый клиент лишь гуляет и целуется с кем попало, видимо, захотелось немного юности.
Голубя нет ни в каких сетях, вообще нигде, за него работают слухи, так надёжней. Кто-то кому-то хвастается, что в сердце Свалки лежит пустая школьница. Теперь к ней очередь на прыг.
Второй клиент три дня трахается.
Третий арендует девчонкино тело на сутки и идёт к матери – та двадцать четыре года каждый день говорила ему, что лучше бы аборт, в крайнем случае – дочка. Ну, вот тебе дочка. Та гонит его – уродец, мол, уродец, – и он досиживает срок и плачет в квартире с видом на выбранные вами декорации.
Пуговица лежит на полке. Пуговица лежит. Входит семнадцатый:
– Де на сма? Стъяща?
Это и без перевода понятно. Хочет знать, где она настоящая, где хозяйка тела. На ладони у Голубя пуговица. Это не хрусталь, конечно. Лишь несколько лабораторий режут эту стеклянную муть, и технически девчонка почти бессмертна, её можно лишь уронить, потерять и забыть, и в моменты ясности она с удовольствием представляет, как её потеряли.
– Хчу штна стре.
Хочет, чтобы она смотрела.
– Я даю людям жизнь, – говорит Голубь. – Новую, всякую, странную. Так что тебя не убьют. Но помни: это дорогой товар. Особенный. Потеряешь её – тебя поломают. Попытаешься разобрать – поломают. Просрочишь контракт – поломают. И будешь так жить, поломанный.
Дело сделано, клиент в морозилке, душа его в теле девчонки, девчонка в пуговице, пуговица на цепочке.
Для начала клиент неумело закидывается наркотой. Плохо танцует, над ним смеются. Ещё наркоты. Платит другой девчонке, почти такой же, за секс. Девчонка болтается на груди у себя же, ей ни хрена не видно. Снова танцы. В общем, его путешествие ценой с дом довольно уныло. Он, кажется, сам это понимает и идёт в мялку. Девчонка с ним.
На сцене Нана Ня. Мнётся четвёртый раз за сутки и двадцать восьмой – за месяц. Фабричная дрочка, которую тысячи одиноких переживают как сказочный секс.
Клиенту наконец-то хорошо. Он потерялся в лабиринте. Внутри чужого чувствует чужое.
Девчонка болтается на цепочке и не чувствует ничего.
На ночь Голубь пускает сквозь пуговицу ток какой-то там частоты, это вырубает девчонкину душу на пару часов, на сон не похоже, похоже на вкл. – выкл.
Ей спать и не нужно, но это хоть какой-то ритм. Без ритма в бестелесном бессмертии можно тронуться (вот почему и в этом рассказе так ритмично).
После очередного вкл. девчонке снова больно.
Это она уже забыла.
Не сильно больно: там царапина, тут потёртость, режет желудок, саднят колени, не сильно.