Брекен пересаживается, но по нему видно, что он делает это крайне неохотно. Когда Харпер спрашивает, куда ехать, он бросает небрежное «на юг, а потом на запад» и отказывается делиться подробностями. Харпер выезжает на трассу и поворачивает на юг по дороге, которая привела нас к кемпингу. Проходит пять минут. Непонятно, какой толк от того, что я пересела: Брекен больше не дуется и начинает нудеть о том, как плохо Харпер ведет машину. От его бесконечного бубнежа меня тошнит еще сильнее, чем от его вождения.
– Аккуратнее на том холме, – говорит он.
– Хорошо. – Харпер кивает.
– Слегка нажми на тормоза. Но слегка.
– Все в порядке.
– Может, ты и в порядке. А мы все страдаем. Будто пятиклассник машину ведет.
– Ты о чем вообще?
Брекен просовывает руку между передними сиденьями и показывает сквозь лобовое стекло на дорогу впереди, переводя пальцем слева направо и обратно.
– Да вот! Шатаешься туда-сюда по всей дороге.
– Нет, не шатаюсь.
– Тебя заносит на каждом метре. Разгоняешься на поворотах. Мы точно окажемся в канаве.
– Это ты окажешься в канаве, – бормочет Харпер.
Мы с Джошем смеемся. Брекену это не по душе.
– Ага, смейтесь-смейтесь.
– Да расслабься, – говорит Джош. – Согласись, в прошлый раз не она попала в аварию.
– Ты серьезно? Считаешь, что на мосту я был виноват?
– Нет, конечно, – быстро отвечает Харпер. – Могло быть гораздо хуже.
– Но и лучше тоже, – возражаю я со вздохом. – Ну, если бы мы оказались дома. Было бы отлично.
– А что бы вы делали сейчас, оказавшись дома? – спрашивает Джош.
– Кайла бы точно спала, – бормочет Брекен. – А ты?
– Читал бы.
– Ты читаешь на каникулах? – спрашиваю я.
– Я читаю каждый день. – Джош пожимает плечами.
– А мы смотрим всякую праздничную чушь, – говорит Брекен. – Старые фильмы. «Рождественские каникулы», «Эльф». Если в кино показывают елку или играет «Джингл беллз», отец заставит нас досидеть до конца. Ужасная нелепость.
– Почему нелепость? – спрашивает Харпер.
– Мы евреи.
– Я думала, евреи празднуют Хануку? – спрашиваю я.
– Ну, лично мы празднуем все на свете. Мама украшает дом ко Дню святого Патрика. Дай ей волю, она свои собственные праздники придумывать начнет.
Харпер смеется. Брекен игриво толкает плечом ее кресло.
– Ну а ты?
– Я подписываю открытки и пишу письма. Как и на все другие праздники.
– То есть настоящие письма? – спрашивает Брекен. – От руки?
– Разумеется. Нет ничего лучше.
Я хмыкаю:
– Прости за плохие новости, но в этом году твои письма не дойдут вовремя до адресатов.
– Неважно, – говорит Харпер. – Люди теперь не пишут бумажных писем, а жаль.
– Я пишу, – мягко говорит Брекен.
Мы потрясенно молчим. Лицо Брекена становится непроницаемым. Он вжимает голову в плечи, словно только что признался, что коллекционирует кружевные салфеточки.
– А что? Вы не писали, что ли?
– Ну, я пару-тройку отправил, каюсь. – Джош поднимает руку.
– Потому что девчонкам нравятся письма, ага? – спрашивает Брекен.
Он окидывает взглядом нас с Харпер и даже Кайлу, которая то ли снова спит, то ли не обращает на нас внимания.
– Я что, не прав?
– Прав, – отвечает ему Харпер, едва улыбнувшись.
Однако улыбка у нее искренняя.
– Письма переоценены, – внезапно отвечает Кайла, сложив руки на груди.
Интересно, как давно она слушает наш разговор?
– У меня этот метод особо не срабатывал, – признается Джош, потирая шею. – Но, видимо, у тебя другой опыт?
Брекен, покраснев, запускает руку в волосы.
– Я и не говорил, что метод работает. Я сказал, что думаю, девушкам нравятся письма.
Кайла ерзает на сиденье. Даже не глядя назад, я легко представляю, как она снова упирается лбом в стекло.
– Ну, я думаю, люди часто пишут, просто чтобы написать. По-моему, если уж пишешь такое письмо, то надо искренне.
– А я писал очень искренне, – серьезно говорит Брекен.
– И я тоже, – соглашается Харпер.
– Ну да. – Джош кивает. – В этом ведь весь смысл, да?
– Мира, какой приговор вынесешь? – спрашивает Брекен, мотнув подбородком в мою сторону. – Письма недооценены или переоценены?
Я пожимаю плечами.
– Да не знаю. Если не считать открыток от родителей, мне никто и не пишет.
В машине повисает долгая пауза. По моей шее пробегает волна жара. В этот раз я чувствую на себе взгляды, потому что все в машине и правда уставились на меня.
– Никогда? – осторожно спрашивает Джош.
– Ну, насколько помню, никогда. Думаю, я бы такое не забыла.
– Это правда, – говорит Харпер, гладя меня по руке. У нее довольно потрясенный вид. – Правильные письма надолго западают в душу.
– Может, на это Рождество ты получишь письмо, – ухмыляясь, говорит Брекен. – Если мы доставим тебя домой, к почтовому ящику.
– Может, – соглашаюсь я.
Нет, это вряд ли.
И все же было бы замечательно. Я пытаюсь представить, как кто-то пишет письмо на плотном белоснежном листе. Складывает его, убирает в конверт. Будто слова что-то значат. Что бы я написала в таком письме?
Я разворачиваюсь посмотреть в окно. Снегопад, похоже, заканчивается. Такая красота; словно мир окунули в густую белую глазурь. Вот так и должно выглядеть Рождество. За тем только исключением, что я еду в машине, а мама сейчас одна. Второй год ужасных зимних праздников, и все почему? Потому что я не могла пропустить последний день своей выставки? Я не полетела домой двадцать второго, как делала обычно, и отложила вылет на следующий день.
А ведь я знала, что так делать нельзя. Не стоит искушать судьбу.
– Осторожнее…
Брекен не успевает договорить: машину заносит влево. Искры снега летят из-под колес. Харпер тонко вскрикивает – похоже, слишком поздно. Мой пульс пускается в галоп.
Харпер вращает руль влево, но перебарщивает. Правые шины съезжают с колеи на обочину, в сугроб счищенного снега.
Машина, вздрогнув, резко останавливается. Передние шины глубоко вгрызлись в снег и крутятся вхолостую. Харпер пытается протащить автомобиль вперед; поворачивает руль влево и затем сразу вправо. Безрезультатно.
– Попробуй сдать назад, – говорит Брекен.
Харпер слушается. Мы все поочередно даем ей советы, и она всем им следует. Ничего не помогает.
Мы застряли.
Двенадцать
Джош громко стонет. Я оборачиваюсь и морщусь: он обеими руками схватился за скобу на ноге. Стопа у него неудобно зажата между полом и сиденьем водителя.
– Ты как? – спрашиваю я.
Он шумно выдыхает и поднимает на меня взгляд. Лицо у него совсем красное.
– Ничего.
Закусив губу, он вытаскивает ногу из-под кресла.
– Ну ладно, бывало и лучше.
– Как тебе помочь? Хочешь сесть спереди?
Джош опять стонет.
– Может, вернемся к этому вопросу, когда я не буду умирать от боли?
– И когда мы выберемся из снега на горном склоне, – добавляет Харпер.
– Понятия не имею, как мы отсюда выберемся, – говорит Брекен. – Наверно, придется долбить снег скребком для ветрового стекла.
– Нет, у нас же есть лопата, – возражает Харпер. – В багажнике. В аварийном наборе.
– А, том самом, со сломанными цепями? – спрашивает Брекен, открывая дверь. – Что ж, я возлагаю много надежд на эту лопату.
Однако лопата оказывается в полном порядке. Единственный полезный предмет в наборе. Помимо нее там есть пара сигнальных ракет, оранжевый светоотражающий треугольник, жилетка ему в тон и мешок с инструментами самого дешевого вида. В жизни не видела такого жалкого набора. И все же хорошо, что у нас есть лопата.
Я обнимаю себя за плечи. Зачем я вообще вышла из машины? У нас на троих одна лопата, и Брекен явно справится с работой лучше меня или Харпер.
– Как мне помочь? – спрашиваю я.
– Не знаю. – Брекен пожимает плечами. – Постой тут рядом для красоты.
– По-твоему, на дворе семидесятые? – Харпер резко смеется.
– Ну, зато я тебя рассмешил.
– А меня нет, – говорю я.
– Да ладно тебе! Мы с тобой через многое прошли. Будь умницей, не порть всем настроение, а?
Харпер качает головой, словно Брекен ее непутевый младший брат. Но Брекен-то не ребенок.
Интересно, сколько доли правды в этих его шутках?
Харпер вздыхает.
– Может, намерения у тебя и хорошие, но, когда поступишь в медицинский, больше так не шути.
Брекен опускает взгляд. Вид у него напряженный.
– В медицинском у меня проблем не будет.
Я смеюсь.
– Только потом не плачься нам, когда на тебя подадут жалобу.
– Договорились. А теперь пора копать.
Харпер хмурится. Ветер подхватывает прядь ее темных волос и швыряет ей в лицо.
– Мне кажется, мы никогда не доедем до дома. Как думаешь, может, мне надо было…
– Нет. Ты делаешь все, что можешь. И сама это знаешь. – Брекен сжимает ей плечо. – Ага?
– Ага, – отвечает она.
Я чувствую себя невидимкой. Ох, если бы и правда можно было исчезнуть. Я едва дышу, надеясь, что они меня не замечают. Вот этот долгий взгляд, которым они обменялись… он явно не предназначается для посторонних глаз. Может, Джош и прав. Возможно, они были знакомы до этой поездки.
Но зачем им тогда это скрывать?
Брекен достает из кармана телефон и протягивает Харпер.
– Подержи, чтобы я его не выронил из кармана.
Я приободряюсь: сейчас самое время позвонить домой. Я уже давно не звонила маме, и она наверняка сходит с ума.
– Брекен, можно позвонить с твоего телефона домой?
– Конечно. Только у меня садится батарея. И мне нужно будет зарядиться, когда вернемся в машину.
– Да, обязательно. Спасибо.
Разблокировав мобильный, он протягивает его мне. Я набираю мамин номер и останавливаюсь, не нажав последние две цифры. Конечно, оставлять маму в неведении нельзя, но, если я ей позвоню, что случится тогда? Мне рассказать ей о том, как мы поменяли маршрут? И про аварии? Про то, что магистраль перекрыта? Невидимый кулак сжимает мне сердце. Два года назад я бы позвонила не раздумывая, но сейчас… Когда мы виделись в последний раз, у нее все еще были расшатаны нервы. По телефону голос у нее спокойнее, но я-то знаю свою маму. Я не могу стоять тут полчаса и с чужого номера уговаривать ее не совершать глупостей. Нужно, чтобы она была спокойна. И еще я должна быть уверена, что смогу закончить звонок через пять минут.