Только двух человек я посвятила в свой план. Знала Люси. И еще Лайза Шнайдер.
Доктору Шнайдер я позвонила на следующий день после того, как решила уйти от мужа. Доктор Банкрофт с ней уже связалась, поэтому она ждала моего звонка. Лайзе — мы с ней с первой же встречи перешли на «ты» — было лет пятьдесят пять. Рослая, долговязая женщина, всем своим видом она излучала спокойствие; в ее глазах сквозил ум. Беседуя со мной, она была строго объективна, но всегда проявляла искренний интерес к тому, что я рассказываю о себе, к тому, как страстно я желаю изменить тягостный сюжет своего повествования. Офис Лайзы находился неподалеку от колледжа. Я стала посещать ее раз в неделю, каждую среду в восемь часов утра; в больнице я договорилась, что в этот день моя смена будет начинаться с десяти. Поскольку Дэн был уже на работе к тому времени, когда я отправлялась в Брансуик, он понятия не имел, что я обговариваю с психотерапевтом стратегию выхода из нашего с ним брака и обсуждаю все, что тревожило меня многие годы.
— Почему ты считаешь, что одна из главных причин неэмоциональности твоего мужа — это ты сама?
— Потому что над нашим браком изначально висела тень утраты. Моей утраты, ведь я потеряла Эрика. Дэн знал, что я тяжело переживала его гибель.
— Значит, Дэн принял эту часть тебя, когда вы с ним стали встречаться. Интуитивно он понимал, что ты не любишь его так, как любила Эрика. Но его это не оттолкнуло. Получается, он принял решение побороть твою амбивалентность, которая, по твоим словам, в ваших отношениях присутствовала с первых дней знакомства.
На одном из последующих сеансов, когда я объяснила, что давно уже не испытываю к мужу страстного влечения, а просто притворяюсь, Лайза заметила:
— Но разве ты на протяжении многих лет не старалась быть страстной с ним… несмотря на то что никогда не любила его так, как Эрика?
— Меня все равно гложет чувство вины, потому что я два десятка лет прожила с человеком, за которого не должна была выходить замуж. Соответственно, я впустую потратила и его время тоже.
— Значит, Дэн никогда не допуская возможности, что он может уйти от тебя, никогда не замечая твоей сдержанности по отношению к нему? У него никогда не возникало мысли о том, что он женился не очень удачно?
— Все равно я была ему не самой хорошей женой.
— Ты его отвергала физически?
— Нет. Если он хотел заняться сексом, я никогда его не отталкивала.
— Ты когда-либо критиковала его, относилась к нему так, что он чувствовал себя униженным, никчемным?
— Я всегда старалась поддержать его, подбодрить, особенно после того, как его уволили с работы.
— Ты когда-нибудь, не считая той короткой связи несколько недель назад, изменяла ему?
Я покачала головой.
— Принимая во внимание то, что ты рассказала — про его обособленность, эмоциональную отчужденность, недовольство тобой, — я хочу спросить, ты винишь себя за то, что вступила в любовную связь с другим мужчиной?
Я опустила голову, чувствуя, как мои глаза наполняются слезами.
— Я все еще люблю Ричарда.
— Потому что он дал тебе настоящую любовь?
— Потому что мы подходим друг другу во всех отношениях. И я его потеряла.
— Говоря «я его потеряла», ты как будто подразумеваешь, что это ты виновата в том, что он вернулся к своей жене. Хотя на самом деле, после того как вы оба решили, что уйдете от своих супругов, он просто струсил. Почему же ты винишь себя?
— Потому что я всегда чувствую себя виноватой.
Этот метод психотерапевтического воздействия называют «разговорной терапией». Не знаю, помогает ли такое лечение, потому что каждый раз, когда я проезжала через Бат, на меня накатывал приступ уныния, длившийся часами. Часто в постели с Дэном, когда мы занимались сексом — мы никогда не «предавались любви», — я вспоминала прикосновения Ричарда, его возбуждение, то, как он откровенно желал меня. Бывало, за ужином — особенно в те вечера, когда Салли уходила к Брэду и мы с Дэном оставались одни, — я начинала рассказывать о книгах, представленных в литературном приложении к воскресному выпуску «Нью-Йорк таймс». Дэн пытался проявить интерес, а я сразу вспоминала, с каким увлечением Ричард говорил о литературе, сколь оживленными были наши с ним литературные беседы.
Шли месяцы. Зима отступила под натиском весны. Я выполняла свою работу. Дважды в неделю общалась с Беном по телефону, раз в месяц встречалась с ним. Помогла сыну пережить трудный период, когда он впал в отчаяние от того, что его изумительную абстракцию не взяли на большую выставку художников Мэна, которая должна была состояться в мае, по той причине, что одна студенческая работа Бена уже экспонировалась в музее в прошлом году, и потому его не могли вновь удостоить такой чести. Логика организаторов выставки была ясна, но Бен все равно расстроился. Несколько недель мы ежедневно общались с ним, ибо он снова стал проявлять признаки неуверенности в себе, несколько раз вслух задавался вопросом, достаточно ли он талантлив, чтобы добиться успеха в мире искусства, где царит жесткая конкуренция.
— Ты, безусловно, талантлив, — сказала я ему. — Ты и сам знаешь, как высоко тебя ценят твои преподаватели и сотрудники портлендского Музея изящных искусств.
— Однако мою картину забраковали.
— Никто ее не забраковывал. Ты ведь знаешь, чем было продиктовано их решение. Ты создал фантастическое произведение. Ему непременно где-нибудь найдется достойное место.
— Ты неутомимая оптимистка.
— Едва ли.
— Но, по-моему, ты выглядишь бодрее, чем пару месяцев назад. С папой отношения наладились?
— У меня самой дела налаживаются, — ответила я, тщательно подбирая слова.
Собираясь в скором времени коренным образом изменить свою жизнь, я нашла новую работу — место старшего рентген-лаборанта в Медицинском центре штата Мэн в Портленде. Это — самая престижная больница в штате, куда приезжают работать многие талантливые медики из Бостона, Нью-Йорка и других крупных городов Восточного побережья, прельщенные здешним «стилем жизни», который превозносят на все лады местные журналы. Отделение рентгенологии там значительно больше, чем в нашей скромной больнице в Дамрискотте. Соответственно, мне придется за смену принимать гораздо больше пациентов, то есть во всех отношениях нагрузка будет выше, чем та, с которой я обычно имела дело. Я нашла заведующую отделением. Доктор Конрад, резковатая, требовательная женщина, провела со мной собеседование, и, судя по всему, я произвела на нее впечатление. Перед тем как подать заявление о приеме на новое место работы, я посвятила в свой план доктора Харрилда (зная, что его рекомендация сыграет ключевую роль). И доктор Конрад, предложив мне работу, сказала, что мой «босс» из Дамрискотты дал мне блестящую характеристику. Мне положили жалованье в размере шестидесяти шести тысяч долларов в год — на шестнадцать тысяч больше того, что я получала в больнице Дамрискотты. Я подыскала квартиру в Портленде. Через Люси нашла адвоката в Южном Портленде, и та сказала мне, что, если мой муж не устроит судебный процесс, она сумеет добиться для меня развода примерно за две тысячи долларов. Салли поступила в Университет штата Мэн в Ороно, на факультет предпринимательской деятельности («хочу разбогатеть»). Через неделю после окончания школы Брэд бросил ее, но она, как ни странно, не унывала.
— Я знала, что все к этому идет, — объяснила мне дочь, сообщив про разрыв со своим парнем. — А когда ждешь, что тебя бросят… чего ж потом сидеть и плакать?
А когда не ждешь, что тебя бросят…
Через неделю после этого разговора Салли устроилась на лето вожатой в детский лагерь на озере Себейго в южной части штата. Бен тем временем получил воистину отличное известие: ему предложили на третьем курсе поехать учиться в Берлинскую академию искусств, которая предоставляла стипендию лишь десяти американским студентам в год. Очевидно, его новое полотно произвело впечатление. Бен был на седьмом небе от счастья и уже погрузился в изучение всего, что можно, о Берлине. Чтобы заработать деньги на предстоящий год, он устроился преподавателем живописи на летние курсы в Фармингтоне. А я нашла квартиру в Портленде и договорилась с домовладельцем самостоятельно сделать ремонт в обмен на более низкую арендную плату.
— Так, когда ты спросишь у Бена, будет ли он со своими друзьями делать в твоей квартире ремонт? — поинтересовалась у меня Лайза Шнайдер во время одного из сеансов.
— Когда наберусь смелости сообщить Дэну, что ухожу от него.
— И что тебя останавливает? Салли школу окончила.
— Страх.
— Чего ты боишься? — спросила она.
— Причинить ему боль.
— Возможно, ему будет больно…
— Ему будет больно.
— Тем не менее, это уже его проблема — не твоя. А мой вопрос адресован тебе: ты хочешь уйти от него?
— Безусловно.
— Тогда скажи ему. Разговор будет трудный. Болезненный. Но как только ты ему сообщишь, все останется позади.
Я сделала последние приготовления. На неделе перед 15 июля я потихоньку перевезла кое-какие свои вещи в свободную квартиру Люси, потому что портлендская квартира должна была освободиться не раньше 1 августа. Я надеялась, что уговорю Бена и его товарищей приступить к ремонту где-то в середине августа (когда закончатся занятия на летних курсах). В этом случае я могла бы заселиться в свою новую квартиру ко Дню труда.[53] Я дважды встретилась с адвокатом из Южного Портленда; та уже была готова начать бракоразводный процесс. В тот день, когда я решила сообщить о разрыве Дэну, я также уведомила о своем уходе с работы администрацию больницы, прекрасно зная, что уже к утру весть о моем увольнении разнесется по всему городу. Именно поэтому я подала заявление об уходе за час до возвращения домой. Приготовив для нас ужин, я затем предложила Дэну посидеть со мной немного на крыльце, полюбоваться закатом.
Когда мы устроились на крыльце, я начала разговор. Сказала ему, что я давно несчастна; что наш брак, как мне кажется, обречен; что, на мой взгляд, мы больше не подходим друг другу; что, как это ни тяжело, я просто должна уйти и строить свою жизнь без него.