К концу смены в цехе появился Морев в черном креповом костюме, в белой рубахе с накрахмаленным воротничком и алым галстуком. Морев вел стайку сухопарых дам, по-гусиному вытягивающих шеи и ступавших чуть ли не строевым шагом. Он посмотрел сверху вниз на Замятина, словно на плебея, остановился и рявкнул:
— Господа! — хотя во всей компании он был единственным мужчиной. — Мы находимся с вами в машинном зале. Я объясню вам коротко принцип действия турбин…
Он на одном дыхании выложил длинный абзац о турбинах, по примитивности равный учебнику четвертого класса, и пока лупоглазая переводчица старалась справиться с простейшими терминами, Морев склонился к Замятину.
— Делегация английских женщин, — шепнул он. — Кажется, католички или еще что-то в этом роде. В таких вещах я не разбираюсь.
— Поэтому ты нацепил галстук?
— Становлюсь заправским дипломатом. Еще парочка таких делегаций, и я созрею для международных бесед на высшем уровне… Послушай, старина, через полчаса я еду на машине в город и привезу в Дом культуры знакомую тебе журналистку. Будь здоров и готовься!
Он выпрямился. Переводчица давно закончила, и дамы плотоядно впились в могучую спину Морева. Он солидно повел их дальше.
Смена кончилась. Сева Глебов подошел, сверкая зубами:
— Интересно поработали, шеф. Если так пойдет, ваш самовар закипит через недельку… Однако вы здорово вымазали физиономию машинным маслом. Ничего, это помогает от веснушек. Двигаем в душ! Вы, кажется, сегодня к нам в гости в Дом культуры? Я вас познакомлю с отличными девушками…
— Спасибо, Сева, мне есть с кем танцевать.
— Ого! — Глебов округлил свои младенческие глаза. — Это та журналистка? Радуюсь своей прозорливости.
В Доме культуры на балкончике играл джаз. Этих ребят в ярко-синих пиджаках привезли из городского кинотеатра, и они честно старались создать как можно больше грохота и шума. Девчата смущенно жались у колонн, перешептывались, то и дело одергивая свои отутюженные платьица. Парни щеголяли в черных костюмах и черных рубахах, выставляли напоказ красные носки, скрипели остроносыми ботинками. Инженеры пили пиво и шампанское в буфете, заедая бутербродами с колбасой. В кинозале выступали местные поэты. Они выпаливали стихи о любви и весне, стараясь перекричать грохот джаза. Им неистово аплодировали. Было суетно, шумно и весело уже потому, что в субботний вечер можно было побыть на людях, а не торчать в общежитии или дома.
Замятин нашел Морева и Лену в кинозале. Тощий парень, вытягивая губы, рубил воздух кулаком и читал:
Я в дорогу собрался,
Мне идти далеко,
До звезды, называемой Вега…
Морев сиял. Его розовые щеки лоснились.
— Наш, — шепнул он Замятину, — и физик, и лирик. Лихо!.. По-моему, вполне. Лена, скажите этому сухарю, как специалист.
— Для физика очень неплохо, — улыбнулась Лена.
Морев был польщен. Он потер от удовольствия свои лапищи.
— Хотите, я вам его приведу? Может быть, тисните что-нибудь в газету.
— Не стоит, — остановила его Лена. — Я ведь совсем не этим занимаюсь.
— Жаль, — вздохнул Морев. — Но слушайте, он сейчас еще прочтет. У него там потрясающее место есть: «Поющие электроны».
Он был как большой неуклюжий ребенок — детеныш Гаргантюа. Лена ласково смотрела на него.
Когда тощий парень покинул эстраду, Морев подхватил Замятина и Лену под руки.
— Дальше неинтересно. После наших ребят все здешние поэты — щенки.
Они вышли в фойе, где в полную силу разгорелись танцы.
— Ну, дети, можете выбрыкивать фокстрот, — сказал Морев, — а я в буфет.
— Вы же упорно тащили меня на танцы, — удивилась Лена.
— Милая девушка, — сделав грустное лицо, покачал головой Морев, — я слишком отяжелел. Но даже в глубокой юности я не умел передвигать под музыку ногами… Да вы не беспокойтесь, Леночка. Я отдаю вас в надежные руки. Сережа — отличный кавалер.
Морев пошел к буфету через толпу танцующих, как танк, перед ним вежливо и поспешно расступались.
— Идемте, — сказал Замятин, приглашая Лену. На лице ее мелькнула растерянность, будто она заколебалась. Потом темные глаза взглянули открыто.
Замятин повел Лену в круг, увидел, как Сева Глебов решительно пересек зал. Его черные волосы непокорно щетинились, острые усики, казалось, воинственно разлетались в стороны. Он подошел к колонне и галантно шаркнул ножкой перед девушкой с пышными, как взбитые сливки, волосами. Она болтала с парнем, у которого была свирепая челюсть и мясистый розовый нос. Девушка радостно вспыхнула, подняла на Севу благодарные глаза. У парня отвалилась челюсть. Сева проплыл мимо Замятина с самодовольно тупой физиономией победителя. Увидев Замятина, он вдруг прыснул и подмигнул.
— Нравится вам здесь? — спросил Замятин. Он вел Лену осторожно, чувствуя под рукой теплоту мягкой ткани.
— Довольно мило, — ответила Лена и скупо, будто была в чем-то виновата, улыбнулась.
Его окутало теплой нежностью. Все вокруг начало терять резкие очертания, стушевываясь, будто заволакиваясь туманом. Оркестр гремел, как несущаяся на полной скорости электричка в жаркой ночи. Мелькали освещенные окна. Грохот электрички, ее бешеное движение вызывали отчаянную дерзость, хотелось вскочить на ходу, повиснуть на поручнях и мчаться, мчаться, подставив лицо теплому ветру… Звякнули вагонными буферами медные тарелки. Барабаном отбили дробь колеса на стыках. Вспыхнул красный сигнал. Все смолкло и стало на свои места… Вокруг облегченно переступали ногами. Лена раскраснелась от танца и поправляла волосы.
— Сережа!
Морев кричал из-за столика, уставленного бутылками пива. Он выбрал этот столик у колонны, потому что оттуда хорошо был виден весь зал. Замятин и Лена подошли к Мореву.
— Лихо, — сказал он. — Лихо, лихо! Я вам говорил, Леночка, что он отличный кавалер… Охлаждайтесь, друзья. Пиво замечательное.
Едва Замятин взял стакан с желтоватой пеной, как снова грянула музыка. Подскочил Сева Глебов. Легко пританцовывая, он шаркнул ножкой.
— Сергей Степанович, увожу от вас журналистку. Сегодня моя должность — уводить чужих дам.
— Смотри, не нарвись, — хмуро пригрозил Морев.
— Не в первый раз, — подмигнул Сева.
Лена и опомниться не успела, как он повел ее в круг.
— Садись, Сережа, и не огорчайся. Ей-богу, отличное пиво.
Замятин сел за столик. Он видел, как весело и бойко танцует Сева с Леной.
— Хорошая она девушка, — сказал Морев, и лицо его стало серьезным. — Понимаешь? — Он вздохнул. — Хорошая… И хорошо, что ты ее встретил, Сережа.
Замятин удивленно взглянул на него.
— Нечего пялить на меня глаза, — сердито сказал Морев. — Я все отлично вижу. Такую девушку не часто встретишь… Я люблю смотреть на счастливых людей. Это моя слабость. Но знаешь, чего я не очень люблю? Конечных результатов. Человек бывает по-настоящему счастлив, когда идет к цели. Но когда он достигает ее, кончается бензин, и надо начинать новый путь. А это понимает не каждый. Вот почему для некоторых конец — и вершина и одновременно пропасть.
Он говорил осевшим, глухим голосом, будто сразу охрип. Смотрел на край бутылки, медленно вращая стакан в больших пальцах. Замятин еще не видел его таким.
— Я знаю, старина, не все кончается. Даже любовь. И сама жизнь бесконечна. Но тут еще далеко до телячьего восторга…
Подошла Лена, села за столик. Морев не заметил ее. Он смотрел куда-то далеко.
— Полгода назад, — сказал он, — у меня умер сын от белокровия. Ему было семь лет… — Темно-серые глаза его затянулись туманной пеленой, веки покраснели. — Какой это был мальчик, Сережа! Три месяца… Он болел всего три месяца. Но с первых же дней я знал, чем это кончится. Процесс необратим.
Морев шумно вдохнул в себя с перебоями воздух и пригладил седые волосы.
— Жена не выдержала. Нервное расстройство. И сейчас в больнице. У нас была хорошая семья, Сережа… Самый страшный враг — невидимый. Он бьет наповал, и не знаешь, когда выпустит пулю. Если бы он ударил меня, то все было бы понятно. Но мальчик! Я здоров, как бык. Мне тридцать два года, и у меня отличная кровь. Жена вбила себе в голову, что во всем виновата моя профессия. Но как ей объяснишь!.. Дети ходят по улицам, им покупают фрукты, их поят водой. Никто не знает, где они могут подцепить то, что съедает кровь…
Замятин видел, как Лена прикусила губу. Грохот джаза, шарканье ног о паркет, девичий смех становились невыносимыми. Ему хотелось что-то сказать Мореву или просто встать и обнять его за плечи, но он знал, что ничего сейчас говорить не нужно.
Замятин много раз видел, как люди годами носили в себе едкую горечь утрат и прятали ее за внешней беспечностью, даже весельем, чтобы не расплескать ее яда на других. Он также знал, что это под силу очень большим и добрым. Но даже они не всегда выдерживали. Нужна была отдушина. Человек не может без отдушины, и ему нельзя мешать, когда открывается створка. Наверное, это понимала и Лена. Она сидела молча.
Морев вздрогнул, как от озноба, налил еще пива и выпил залпом. Он посмотрел на Замятина прямо и слабо, с трудом улыбнулся:
— Теперь ты понимаешь, Сережа, почему я люблю смотреть на счастливых людей. Я бы издал специальный указ об охране человеческого счастья. За него слишком дорого платят. И оно должно охраняться законом.
Лена мягко дотронулась пальцами до его руки. Морев повернулся к ней так резко, что хрустнула белая накрахмаленная рубаха.
— О! — воскликнул он, и лицо его порозовело. Видимо, не легко дался ему такой переход и восклицание прозвучало с фальшивинкой. — Вас бросил кавалер?
— Нет, — ответила Лена. — Просто кончился танец.
— Ах, черт возьми. — Морев хлопнул ладонью по столу. Бутылки и стаканы подпрыгнули. — Все-таки я станцую с вами. Как бы это ни было смешно. Идемте!
Он поднялся, одернул пиджак и обнял Лену. Они вошли в самую гущу танцующих. Лена доставала Мореву до подбородка и казалась рядом с ним совсем хрупкой. Морев вел ее бережно. Он сиял. Это был совсем другой Морев — не тот, который только что сидел рядом с Замятиным.