Пять дней отдыха. Соловьи — страница 32 из 54

«Он выкарабкается, — подумал Замятин о Мореве с уважением. — В нем силы на сто жизней. Очень важно, чтобы человек выкарабкался… А я? Сумею ли выкарабкаться я?..»

Замятин насторожился, прислушиваясь к себе. Эта мысль не возникала в нем с той поры, как он сел в поезд в Ленинграде. Опять мелькнули жесткие угольно-черные глаза хирурга, отведенные в сторону… «Надолго, доктор?» — «Я не пророк».

Чепуха! Он отлично себя чувствует. Этот хирург знает свое ремесло. Он хорошо повозился с ним. Главное — верить, что ты еще сумеешь кое-что сделать. Морев прав: счастлив тот, кто ищет. Тогда на все хватает сил…

Он сидел за столиком. Лена танцевала, склонив набок голову, и ее светлые волосы слегка вздрагивали. «Хорошая она девушка», — так сказал Морев. И еще он сказал: «Хорошо, что ты ее встретил, Сережа…»

Мимо пронесся Сева Глебов с той же размалеванной пышноволосой девицей. Замятин перевел взгляд в другой угол. У колонны парень с мясистым носом и свирепой челюстью был теперь не один. Рядом с ним вертелись двое в курточках. У них были пьяные глаза. Они следили за Севой и девицей. Там явно что-то затевалось. Надо предупредить Глебова. Морев был прав, когда грозил: «Нарвешься!» На кой ляд ему эта девица? Глебов всегда лезет на рожон.

Танец кончился. Подошел, отдуваясь, Морев. Лена улыбалась.

— Вы симулянт, — сказала она. — Вы хитрый симулянт… Отлично танцуете. Дай бог, чтоб у нас на курсе нашелся хоть один такой танцор.

Морев громыхнул своим смешком. Этот хлопок гранаты заставил вздрогнуть девчат, сбившихся в кучку. Они с уважительным испугом взглянули на толстяка.

— Ладно, дети, — сказал Морев. — Танцуйте и веселитесь. У меня разболелась голова. Пойду, приму таблетку и полежу в своей каморке. Когда вам здесь наскучит, приходите. Это рядом. Сева Глебов доведет. Он знает. Отвезу вас в город.

Он помахал рукой и пошел через фойе к выходу.

— Мне что-то не хочется танцевать, — сказала Лена. — Давайте просто походим.

Они прошли вдоль колонн. Возле каждой был свой мирок. У одной — девчата, обнявшись, напевали вполголоса, возле другой — кривлялся мальчишка, что-то рассказывая смешное своим приятелям, у третьей парень держал за руку девушку, и они, ничего не видя вокруг, смотрели друг на друга…

В кинозале на эстраде поэтов сменили плясуны. Шло отчаянное соревнование. Плясуны неистово отбивали чечетку.

Замятин и Лена остановились у окна. Отблески, скользящие по стеклу, отражались на ее лице слабыми тенями. Лена стояла задумчивая. Замятину захотелось провести рукой по ее мохнатым бровям, остренькому подбородку, чтоб согнать тени с лица.

— Как по-разному раскрываются люди, — сказала Лена глуховатым голосом. — Мне казалось: Мореву живется легко. Он какой-то прочный весь… И вдруг… Почему так трудно узнавать людей? Вам тоже трудно?

— Это всем нелегко, — ответил он, разглядывая сбоку ее задумчивое лицо. Удивительно, за эти несколько дней оно стало для него таким знакомым, что он знал каждую черточку, и то, как она хмурилась, как говорила, напряженно раздумывая, было очень близко ему, как может быть близким самое родное. Невозможно было объяснить: когда это произошло и почему. Увидев сначала в Лене дочь Шишкина, он потянулся к ней, захлестнутый нежностью. Этот порыв оказался так силен, что как бы перерос сам себя и теперь властно направлял его чувства, освещая их новым чистым светом. Вот почему он мог говорить с ней о том, о чем ни с кем не говорил никогда прежде. — Да, это все нелегко, — повторил он. — Самое важное — понять человека. Вы еще научитесь этому, Лена, ведь у вас будет такая профессия — поездки, встречи.

— Мне это казалось намного проще, когда я выбирала профессию. Да, поездки и встречи. Но ведь надо уметь увидеть. Я почему-то раньше не думала об этом… А теперь… Даже немножко страшно. Я слушаю вас и думаю: вам легче. У вас такая жизнь… Была война, было столько всего. Это приучает остро видеть. А мы живем как-то слишком легко. Наверное, надо самой пройти через многое, чтоб научиться понимать.

— Это лишь наполовину правда. Не всех война научила видеть. И не всякое испытание учит этому. Иногда после него и злобой застит глаза. А понять человека может только добрый взгляд.

Лена внимательно посмотрела на него.

— Наверное, это самое главное… Но прежде я как-то не думала. Скажите, вам всегда легко с людьми?

— Нет. Чаще трудно. Но ведь когда трудно, тогда и интересно. Легкость — это та же пустота.

Лена опять отвернулась к окну.

Все-таки он не выдержал, протянул руку и дотронулся пальцами до ее бровей. Они были мягкими.

— Не надо хмуриться, — сказал он.

Лена вздохнула, но не отвела его руки. Он сам поспешно убрал ее, почувствовав смущение.

— Может быть, нам пора, — сказала она. — У меня тоже здесь начинает болеть голова.

Они прошли в фойе, отыскивая Севу. Он чуть не налетел на них, вращая свою девицу.

— Пора! — крикнул ему Замятин.

Сева затормозил. Девица поскользнулась и вскрикнула.

— Идите в раздевалку. Я сейчас, — и опять подхватил партнершу, при этом у него было такое выражение лица, будто держал сварочный аппарат.

Каким чудом Сева Глебов оказался в раздевалке раньше их, Замятин не понял. Он вырвал из рук гардеробщицы пальто Лены и широко распахнул его, подавая.

— Натанцевался на всю неделю, шеф. Это вроде зарядки. Мне всегда ее хватает на семь дней. Потом опять нужно дрыгать ногами и слушать джаз. Этим я похож на кубинцев. Наверное, поэтому меня туда и тянет? Они, говорят, вообще не мыслят жизни без легкой музыки. А вот взяли и сделали революцию. А их революционные песни! Почему не выпустят сборник всех революционных песен мира? — спросил Сева. — Я бы выучил их наизусть. И заставил бы выучить своих ребят. Представляете, как они ревели бы эти песни?

Они вышли на улицу. От реки дул мягкий ветер, неся с собой запахи свежей зелени, хотя еще нигде ничего не распустилось. Может быть, ветер сумел донести их откуда-то с юга?

— Совсем весной пахнет, — вздохнула Лена.

Улица поселка качалась в серо-желтом сумраке. Дома поблескивали темными окнами, как задумчивые баржи. Стук шагов гулко отдавался на сухом асфальте.

Из-за сосен, что росли возле угла Дома культуры, выпрыгнули на тротуар мягко, по-кошачьи, три тени и преградили путь. Замятин увидел перед собой лицо с мясистым носом. «Все-таки нарвался», — подумал он сердито о Глебове.

— Девочка нам помешает. Разрешите проводить ее назад, — сказал паренек в курточке. У него не было даже признаков растительности над губой, а сивухой несло, как от завзятого алкоголика.

«Придется драться, — холодно подумал Замятин. Ему так не хотелось этого. Разве он мальчишка, чтоб затевать кулачный бой на улице. — Если этот тип дотронется до Лены…» Но тут же мгновенно подумал: «Бить надо того… с челюстью. Остальные — мелкота… Надо первым. Не дать опомниться». Все натянулось в нем.

— Миленькая, — радостно, взахлеб сказал паренек, — топаем назад, — и потянулся к Лене.

— Руки! — гаркнул что есть силы Замятин. Ему было плевать на паренька. Он кричал в лицо тому, со свирепой челюстью. Тот от неожиданности вздрогнул. Этой секунды было достаточно. Замятин сначала чуть пригнулся, потом выбросил кулак, вкладывая в удар всю тяжесть тела. Парень охнул и сел на тротуар. Сева сбил с ног другого, в курточке. Замятин обернулся и увидел прямо перед собой третьего. Тот замахнулся, в руке его что-то блеснуло. «Только бы не в живот», — успел подумать Замятин и пригнулся. Удар скользнул по щеке, и ее остро ожгло. Замятин вскинул ногу. Нападавший завизжал, как щенок, которому отдавили лапу. А с земли уже поднимался носатый парень. «На второй раз меня не хватит», — подумал Замятин. В это время воздух разрезал дребезжащий милицейский свисток.



Из желто-серого сумрака, топая сапогами и придерживая кобуру, бежал милиционер.

— Смываемся! — крикнул Сева и, схватив Лену за руку, шмыгнул за угол. Замятин побежал за ним. Он видел, как Глебов с силой тащил Лену. Ему хотелось крикнуть, чтобы он оставил ее, но Замятину не хватало воздуха. Так они пробежали квартал, свернули в переулок, и Сева втащил их в подъезд.

— Отпустите руку! — крикнула Лена.

В подъезде горела тусклая лампочка.

— Все в порядке, — пробормотал, отдуваясь, Сева.

— Чуть не оторвали мне руку, — сказала Лена, потирая кисть. — Почему вы милиционера испугались, герой?

— Не хотелось, чтобы вы остаток вечера проторчали в отделении и подписывали протоколы… Ого, шеф, вам все-таки задели щеку. Этот младенец бил портсигаром. Ничего умнее не мог придумать… Идемте наверх, я здесь живу.

Они поднялись на второй этаж. Сева достал из кармана ключ, открыл дверь. На всю квартиру гремели мужские голоса.

— Не пугайтесь, — предупредил Сева. — Соседи смотрят телевизор.

Он провел их по узкому коридору в небольшую комнатку с низким потолком. Сразу бросилось в глаза, что вся стена над кроватью завешена журнальными вырезками: женщины смеялись, женщины улыбались, кокетливо выставляя обнаженные плечи, женщины изгибались в танце. Десятка три женских глаз смотрели со стены.

— Разоблачайтесь, шеф. Сейчас мы приведем вас в порядок.

— Где полотенце? — решительно сказала Лена, сбрасывая с себя пальто.

— Все в ванной. Дверь напротив. Там только мое, так что не беспокойтесь.

Глебов посмотрел на Замятина и вдруг прыснул, плюхнулся на стул и, как мальчишка, задрыгал ногами.

— Сумасшедший, — пожала плечами Лена.

— Ах, черт! — восхищенно выкрикнул Сева, вытирая выступившую слезу. — Как вы ему врезали, шеф! Классика!

— Идиот, — ответил Замятин, придерживая щеку. — Если бы они начали первыми, мы бы ночевали в морге.

— Вы, Леночка, видели? Какой удар! Сразу чувствуется школа Шоцикаса. Вы были с ним знакомы, шеф?

Лена сердито вышла и тотчас вернулась с мокрым полотенцем.

— Давайте вашу щеку! — приказала она.

Замятин видел ее темные глаза, чувствовал ее дыхание на своем лбу.