Пять дней отдыха. Соловьи — страница 35 из 54

Сергей осторожно вылез из-под шинели и стал обходить спящих. Было очень тихо — ни хруста, ни птичьего щебета. И в этой тишине Сергей услышал голоса. «Кто же это?» — подумал он. Из-за широкого ствола старой сосны увидел на поляне ротного Чухонцева и политрука Можаева. Оба сидели, накинув на плечи шинели. Может быть, они и совсем не ложились, потому лица у них были землисто-серые.

— Мы не имеем права, — говорил Можаев и поправлял двумя пальцами очки. — Оружие вручают бойцу после принятия присяги. Наши еще не принимали таковой. Во-вторых, склад кем-то оставлен и при нем часовой. Не можем мы без приказа, не имеем права.

— Как знаете, — хмуро отвечал Чухонцев, — только какая же это рота без оружия? Я, милый мой, финскую прошел. Немножко смыслю. Моя бы воля — приказал раздать винтовки, и точка.

— У нас нет такого приказа, — повторил Можаев.

— Ну, как знаете, — совсем насупился Чухонцев, — только это не порядок в такое время.

Брови его сдвинулись, губы вытянулись в ниточку, он сердито уставился в землю. Можаев поправил на себе шинель, ссутулился и тоже стал смотреть в землю.

Замятин тихо отошел и решил отыскать Калмыкова. Хотелось с кем-нибудь поговорить об услышанном. Но Калмыков уже спал, прижав к себе Изю Левина.

«Не даст винтовок», — зло подумал Сергей о Можаеве. С политруком у него были свои, особые счеты, но никто о них не догадывался. Даже Шишкину Сергей ничего не рассказывал, хотя тот спрашивал: «Что это, Можаев вроде как бы боится тебя? Ты что, знал его раньше?» Сергей сердился и отвечал: «Отвяжись! Никого я не знал», но по глазам Шишкина видел, что тот не очень ему верит.

С первых дней службы Сергей взял себя в руки и подчинился этому человеку, против которого все ощетинивалось внутри. Сейчас, подумав об этом, Сергей решил, что никому не следует говорить о подслушанном разговоре. Что будет, то будет…

А утром прискакал верховой, привез приказ следовать дальше. К Чухонцеву подбежал красноармеец, который встретил их у шлагбаума.

— Нам-то как же, товарищ командир?

Чухонцев не успел ответить, как Можаев, посмотрев сквозь очки, сухо сказал:

— У вас есть приказ. Охраняйте объект. Ясно?

— Ясно, — растерянно козырнул красноармеец…

И вот с того дня рота все шла и шла. Иногда прибивались к какой-нибудь части, рыли ей оборону. Старались копать как можно глубже, тщательно стесывая стенки траншей. Ребята осунулись, почернели и, оглушенные всем, что происходило, жались друг к другу.

Чухонцев ходил лютый, лицо его припухло, глазки еще больше покраснели, и на тяжелом пористом носу то и дело выступали капли пота. На привалах ему старались не попадаться на глаза. Остановится ни с того ни с сего перед кем-нибудь и начинает:

— Обмотки перемотать! Распустился, как баба!

Можаев на привалах собирал всех в кучу и, сверкая очками, говорил:

— Фашисты использовали момент внезапности. Красная Армия сосредоточит силы и нанесет сокрушительный удар. Здесь не Испания!

Говорил он яростно, взмахивал в воздухе кулаками. Его слушали жадно, веря каждому слову.

За деревнями на огородах переспевали огурцы, матово поблескивала капуста. Можаев предупредил:

— Чтоб ни стебелька не срывать. Будем расценивать как мародерство, по законам военного времени… — и кривил узкое лицо.

В конце второй недели ночью вошли в лес и неподалеку от бурлящей дороги повалились на влажную траву. Закурили, пряча огоньки папирос в кулаки и рукава. Едва Сергей вытянул ноющие ноги и с наслаждением затянулся махорочной цигаркой, как у самого уха хрустнула ветка и простуженный голос сипло спросил:

— Закурить найдем, братки?

Сергей приподнял голову. Освещенные луной, стояли три моряка. Через плечи их перекинуты карабины, на широких ремнях висели патронташи и гранаты. Сергей сразу догадался, что эти оттуда — из тех мест, где шли бои. Он рывком сел и ответил:

— Найдется.

Моряки взяли из его рук газетку, коробку с махоркой и по очереди стали крутить цигарки. Первым закурил широколицый с косматым чубом, выбивавшимся из-под бескозырки. Наверное, он был у них за старшего.

— Вы из боев, да? — Сергей спросил, чувствуя, как от волнения перехватило горло. К ним и раньше в пути приставали отбившиеся от своих частей бойцы. И Сергей спрашивал их: «Что там?» Но никто не мог толком ответить и объяснить происходящее. А Сергею нужно было знать, во что бы то ни стало нужно было знать, что делается. В нем от этого незнания порой пробуждалось такое бешенство, что хотелось куда-то бежать, орать во всю глотку — только бы ему ответили.

Моряк сплюнул в сторону и зло выругался.

— Прет, сволочь, на танках и мотоциклах, — захрипел он. — Останови-ка его вот этой дурой, — он хлопнул по ложу карабина.

— Голым кулаком, почитай, против техники, — сказал другой, торопливо глотая дым. — Самолеты. Головы не поднять.

— А немцев видели? — спросил Сергей. То, что сказали моряки, он уже слышал от испуганных, мятущихся по дороге людей. Но ему все верилось — кто-то должен сказать другое, выложить настоящую правду, какой он ее видел: где-то в поле был бой, не бой даже, а сражение, там здорово дрались наши и остановили фашистов.

— Немцев? — переспросил широколицый. — Может, и ты увидишь нынче. Вон, говорят, за Березовку зашли. А она вперед километров двадцать.

Сергей вцепился руками в траву. И потому, что он сейчас утерял надежду хоть что-нибудь прояснить, в нем опять закипело бешенство, доведя его чуть ли не до истерики.

— Врете вы все! — крикнул он, задохнувшись, и сам услышал свой крик. В глубине души даже удивился, что именно он так закричал, но не мог остановиться и, лающе всхлипнув, еще раз выкрикнул:

— Врете, врете! — и стал рвать траву, хотя подсознательно понимал, что делает совсем ненужное и даже стыдное.

— Дурак, — нисколько не удивившись, с жалостливой горечью сказал широколицый и, сплюнув в сторону, позвал: — Пошли, ребята.

Моряки поправили на ремнях карабины, гранаты на поясах и ушли за деревья.

Только они исчезли, как с беспощадным спокойствием Сергей подумал: «И вправду дурак». Стало так досадно и совестно, что он повалился лицом в траву.

Шишкин, который все видел и слышал, мягко тронул его за плечо.

— Уйди, — оттолкнул его Сергей.

— Не надо, — тихо сказал Шишкин. — Это пройдет… Хочешь водички? У меня есть, — и он отвинтил пробку фляги.

Сергей приподнялся, взял флягу, стал пить. Вода была теплая, пахла болотом, но он пил долго.

Они легли, подстелив одну шинель и укрывшись другой. Сергей чувствовал теплую спину Шишкина, лежал, глядя на исполосованный туманными сизыми лучами лес. «Что же это?.. Что же?» — думал он и все не мог найти ответа.

Стояла угрюмая тишина. Сергей и не заметил, как она наступила. Всегда бурлящая дорога примолкла, не слышно было никакого движения. Только сонно ворочались на земле люди, всхрапывали кони.

— Сережа! — вдруг зашевелился Шишкин. — Слышишь?

Сергей приподнял голову.

— Ну, что тебе?

— Ты ничего не слышишь?

Сергей вслушался. В тишине возник тонкий, ломающий воздух звук, он все нарастал и нарастал.

— Самолет, — сказал Сергей, но тут же понял, что это совсем другое.

Звук рос и ширился, стремительно заполняя лес треском. Вздрогнули деревья. И внезапно со стороны дороги хлестнула светящимися пулями очередь. Посыпались ветки. Из темноты вырвался крик:

— Немцы-ы-ы!

Лес зашевелился, зашуршал. И опять ударила очередь, потом другая. Было видно, как вспыхивали, истерично дрожа, язычки пламени. Их было несколько. Весь лес сейчас был захлестнут звоном и гулом.

Сергей, не помня себя, вскочил было, но Шишкин дернул его к земле: «Ложись!» Ядовито, в бешеной злобе впились рядом в сосну пули. Кривящиеся огоньки поползли вправо, стали слабеть и совсем исчезли.

— Ушли, — облегченно вздохнул кто-то. Все поднимались, отряхиваясь, сплевывая, ругаясь. Еще не успели опомниться, как опять возник, нарастая, вибрирующий звук.

— Готовься! — раздалась зычная, пронзительная команда.

Кинулись к подводе, где лежали лопаты. Сергея увлекло общим потоком. Лопаты разбирали быстро. Никто и не подумал, зачем они нужны сейчас.

А звук все нарастал и нарастал. Тогда кинулись навстречу ему. Скатились в яму — то ли кювет, то ли лесная канава. Ткнулись в землю, подчинившись команде «Ложись!».

Вспыхнули на дороге лучи фар и тотчас погасли. Совсем близко, всего в нескольких шагах заплясало пулеметное пламя. Казалось, бьют в упор. И эти частые удары отдавались во всем теле, захлестывая удушливой злобой. Еще немного, и эта злоба подбросила бы Сергея и заставила кинуться на пламя. Вдруг хлопнул разрыв, потом другой, третий. Клубы белого огня взлетели над дорогой.

— Вперед! — закричали истошно. Сергей узнал хриплый голос Можаева.

— Ура-ра-а! — рванулось рядом.



Сергей вскочил, сжимая черенок лопаты, и, ничего более не видя, раздирая в крике рот, побежал. Он выскочил на дорогу, наткнулся на опрокинувшийся мотоцикл. Бросилась в глаза обтянутая зеленым сукном спина немца, вывалившегося из коляски. Сергей с маху всадил в эту спину лопату. Она стукнулась о мягкое, соскользнула. Сергей ударил еще раз и еще и бил, пока под лопатой не осталось нечто рыхлое и бесформенное. Он чувствовал, как оттащили, дернув за плечо. Сергей опять было вскинул лопату, но чужая рука ухватилась за черенок, и Сергей увидел широкое, скуластое лицо моряка, того самого, что просил у него закурить.

— Ты что мертвяка-то! — сказал моряк. — Эх, салажонок.

Сергей посмотрел на опрокинутый мотоцикл, на искореженный труп немца и почувствовал, какими липкими, холодными стали руки. Подступила тошнота. Он едва справился с ней, отвернулся и увидел дорогу. Два мотоцикла горели, освещая ее ярким пламенем. А всего мотоциклов было пять — порубанные, изувеченные. Ребята стояли возле них с лопатами в недоуменном оцепенении, смотрели, как моряки снимали с убитых автоматы. Они переворачивали трупы, будто делали обычную работу. Карабины их были перекинуты через плечо, а гранат на поясах не было.