Девушка посмотрела в непонимающие глаза гостя и вздохнула.
– Здесь все зовут его хозяином.
«Мог и сам бы догадаться», – посетовал про себя юноша.
– Да, я попросил его уйти.
Четырехликая бросила на него одобрительный взгляд. Златко поклонился и представился.
– Зови меня Эйлиан, – кивнула она.
Бэррин рассыпался в благодарностях, потом уже хотел перейти к придуманной легенде, но его собеседница подняла руку.
– Я знаю, зачем Гуэнхал отправил тебя ко мне. Но об этом потом. Пошли лучше в дом, расскажешь мне, что ты там придумал насчет Линдалин и ее Чародея. И что за энергия, подходящая для изменения? Я ее чувствую, но мне нужны знания.
Внутри избушка больше напоминала просторный особняк. С высокими потолками и окнами, широкой лестницей на второй этаж и со знакомым запахом трав. Златко понял, что без магии тут не обошлось.
– Но зачем? – вот этого он не понимал. От кого тут скрываться?
Эйлиан повела покатыми плечами, одарила мимолетной улыбкой, но отвечать не стала. Вместо этого усадила за стол и поставила самовар. Через пару минут перед гостем стояли исходящие одуряюще вкусным ароматом ватрушки, малиновое и клюквенное варенье, засахаренные ягоды и множество других лакомств, от которых потерял бы голову и более стойкий человек, что уж говорить о сладкоежке Златко?
Самовар закипел. И к божественным запахам сдобы добавилась кедровая нотка отвара, который поставили перед юношей.
– Ива была бы счастлива, – пробормотал он, сглатывая слюнки.
– Это та девушка, что расшила тебе рубаху?
Златко кивнул. Даже изучив магические способы защиты, Ива не перестала верить в обережную силу вышивок. Собственноручно украсила всей их пятерке несколько комплектов одежды и, разумеется, настояла, чтобы в дорогу они взяли именно их.
– Хорошая работа, – одобрила женщина. – Тут видны поколения знахарок. Или даже ведуний.
– Так и есть, – кивнул Бэррин.
Четырехликая довольно улыбнулась.
– Как ты сказал – Ива? Да?
Он снова согласно наклонил голову.
– Понятно, почему ивы Линдалин за тебя заступились…
– А мне вот непонятно…
– Ты чародей и мужчина. Ты и не поймешь. Лучше угощайся да не стесняйся. У меня редко случаются гости, способные оценить чаи на кедровых шишках. Порадуй хозяйку.
Златко уговаривать не пришлось. Его и так держало только воспитание. Спустя множество сладчайших минут он вынужден был признать, что до такого мастерства Иве еще расти и расти. Эйлиан, как-то незаметно вновь превратившаяся в зрелую женщину, только смотрела на него да по-доброму посмеивалась.
За угощением Златко выложил ей всю историю про камни и про свою идею насчет чародея Линдалин. Как так произошло, Бэррин и сам не понял. Много позже, анализируя свою неестественную болтливость, он только качал головой, списывая такую разговорчивость на особую магию хозяйки терема. Или, может быть, и в чай добавили чего…
– Я обещал Дриши рассказать хозяину, в смысле, Гуэнхалу, – вспомнил Златко. – Не знаю, почему не сказал…
– С Гуэнхалом порой трудно, – вздохнула Эйлиан. – Его решение в Синеборе – это божественный закон. И в том, что касается леса, он всегда и безусловно прав. Но мир лесом не ограничивается. И в том, что происходит за его пределами, Гуэнхал не особо разбирается. Это злит и тревожит его.
– Поэтому он отгородился от мира?
– Он просто защищает то и тех, что ему дорого. Не так уж много добра лес видел от внешнего мира.
– Но тем не менее иногда он пускает к себе.
– Конечно. Порой это необходимо.
– В самом деле? – Златко забавляло то, что они будто поменялись ролями. – Почему?
– Хотя бы потому, что иначе бы в Синебор не пришли бы чародей Линдалин или я.
Бэррин улыбнулся. Он ждал этого аргумента.
– Но ведь вы оба принесли Синебору и его жителям горе.
Женщина отшатнулась как от удара. Долго смотрела в глаза юноши, но он не отвел взгляда.
– Чародей подарил Линдалин счастье.
– А ты подарила Гуэнхалу любовь, – мигом ответил Златко. – И теперь они оба умирают.
Губы Эйлиан дернулись, будто в попытке возразить.
– Я был в сердце леса, – пояснил Бэррин свою мысль. – И видел засохшие деревья. Там холодно, глухо и страшно. Сколько десятилетий ты уже мучаешь его, четырехликая?
– Это…
– Не мое дело, не так ли? – Синекрылый намеренно говорил зло и с напором. На фоне того, что происходило с миром, эта история казалась просто глупой. – А может, дело в том, что твое человеческое сердце не способно любить?
Женщина вскинула голову, пылая негодованием.
– Нет? Тогда что? Что не так? Тебя заколдовала злая колдунья? Ты любишь другого? Гуэнхал тебя обидел?
– Нет, – отворачиваясь и явно сдерживая слезы, покачала головой Эйлиан, – нет. И нет.
– Тогда я не понимаю, – еле удержался от простонародного взмаха руками Златко. – Что не так?
Прекрасная Эйлиан, прекрасная во всех четырех возрастах, которые сейчас менялись один за одним, будто у нее не хватало сил удерживать себя в каком-то одном облике, молчала. Но Златко казалось: она кричит.
– Нет ничего хуже предначертанной судьбы.
Четырехликая поставила перед юношей деревянную шкатулку с прихотливой резьбой и ушла вглубь дома, оставив Бэррину тягостное ощущение чужой обиды. А ведь чародей совсем не собирался ее расстраивать, но другого выхода не нашел. Невольно он проникся к женщине уважением. Златко никогда не видел существ более необычных, чем Эйлиан, однако при этом она была более настоящей, чем он сам.
Могущественные почти как сама Природа, четырехликие могли менять ее, как того хотели. Вырастить любое растение, зиму сделать летом, постареть или помолодеть в одно мгновение, вылечить любое животное и забрать любую жизнь. Но и это еще не всё: каждой из своих любимых дочерей Природа готовила самый главный подарок – суженого. Ими становились такие, как Гуэнхал. Истинные хозяева заповедных земель. Такое существо и четырехликая подходили друг другу как две половинки одного целого и вместе были непобедимы.
Так отчего же Эйлиан не подпускает к себе того, кто предназначен ей самой судьбой?
Златко осторожно, будто неизученный артефакт, приподнял крышку шкатулки. Ничего не взорвалось и не выпрыгнуло изнутри, и юноша рискнул открыть ее полностью. Признаться, он ожидал чего угодно – кристалла, светящегося потусторонним мистическим светом, древнего свитка с неизвестными письменами, черепа неизвестного животного, хрустальный сосуд с искрящимся эликсиром…
Реальность удивила его куда больше.
Что-то подобное было у его мамы… Засушенный цветок, ракушка, рисунок какого-то города, желтоватые, скорее всего, полудрагоценные камни, тонкая нежно-голубая лента.
В детстве Златко и Тони любили сидеть в мамином будуаре, смотреть, как она собирается к ужину. Их пускали, когда Всеслава уже облачилась в одежды, но еще не выбрала украшения и не сделала прическу. На это редко уходило меньше часа. И все это время мальчики трещали как сороки, спеша поведать матушке, как прошел их день, про свои планы и мечты. Тони уже тогда декламировал стихи собственного сочинения, а Златко любил копаться в украшениях, выспрашивая их историю, откуда их привезли или по какому случаю подарили. Добирался малыш и до «шкатулки воспоминаний», как ее называла Всеслава. Также из резного дерева, только с костяными вставками, на которых чья-то искусная рука изобразила черненые фигурки дам и кавалеров.
– Это лепестки одной из роз того, первого, букета, который подарил мне ваш папа, – улыбалась сыновьям и воспоминаниям женщина, сейчас прекрасная как никогда.
Златко вытаскивал картонную карточку с полуистершимся рисунком.
– Это мы с тетей Мирой и Светозарой привезли с морского курорта, совсем еще девочки были.
– С тетей Мирой и тетей Солнышком? – радостно подскакивал на пуфике Тони.
Женщина смеялась.
– Да, с тетей Солнышком.
Солнышко – только так называли в семье младшую сестру Всеславы. Воображение же Златко рисовало ему трех девочек-девушек – двенадцати, четырнадцати и пятнадцати лет – в белых легких платьях, в шляпках с цветами и с зонтиками на берегу искрящегося на солнце синего моря, обнимающихся, смеющихся и заглядывающихся на офицеров с военных кораблей. Вокруг пальмы, горы, аккуратные домики для отдыхающих, храм морских богинь обязательно…
– А это?
– А это первое колечко, которое мне подарили ваши бабушка и дедушка.
– Но… оно же медное!
– Так и мне было четыре года!
– Но почему не золотое или серебряное?
– Златко, ну ты посмотри, шесть лет – и уже такой сноб!
– Сноб? Это кто?
– Потом объясню. Вот смотри, что там на колечке нарисовано?
– Ну-у… это какой-то завиток и… лепесток? Или что?
– Это крылышки и знак воздуха из… помните, я вам сказку читала на ночь? Про фей?
– Она девчачья!
– Вот же ж, не дали боги дочерей… Да, она про маленьких фей. Я в детстве очень любила эту сказку. Однажды мы были на городской ярмарке, и там продавались вот такие колечки, накладные крылышки, якобы волшебные жезлы – в общем, всякое такое, из сказок. Вроде как для маскарадов, но мы потом носили их почти каждый день.
– Мы?
– Да, Мирослава захотела себе обруч на голову, такой… диадемой. А Светозара…
– Тетя Солнышко! – вновь запрыгал на пуфике Тони.
– Тетя Солнышко, да, – накладные крылышки.
– А ты колечко? – сообразил Златко. – Как у феи весенних ветров?
– Да, тогда она была моим любимым персонажем.
– О-о-о, – задумался младший – тогда еще младший – сын.
Его состоянием воспользовался Тони и вытащил из шкатулки сложенный вчетверо платок.
– А это?
– А это тебе еще рано знать!
Вспоминая, Златко невольно заулыбался. Его суровая, такая основательная мама тоже когда-то была милейшей девочкой, любившей сказки про фей и накладные крылышки… Ее шкатулка воспоминаний была наполнена настоящими сокровищами, но они имели ценность только потому, что за ними стояли какие-то истории. Но что за истории стояли за сокровищами Эйлиан?