Пожалел, говорят, верные волхву часы Иоанн Васильевич и велел он пытки Бомелия прекратить незамедлительно. Сказано — сделано. Объявили злодею царскую милость и определенную Иоанном Васильевичем казнь — быть Бомелию зажаренным на вертеле. Вот тут-то еретик и не смолчал. Заговорил Бомелий. Так заговорил, что у палачей от его слов поджилки затряслись. Да, не в христианском смирении помер злой еретик. В дьявольском гневе помер. Проклял он своего благодетеля и многое страшное предрек ему. А часы Бомелиевы, которые по велению царя были принесены, дабы могли проститься со злым волхвом, все поддакивали своему хозяину: «Так, так, так, так…»
Сказал Бомелий, что недолго жить царю, что помрет он в марте 1584 года, о чем волшебные часы знак дадут. Сделал Бомелий пророчество и о самих часах волшебных.
Спросили волхва: в какой день помрет Иоанн Васильевич и какой знак об этом часы волшебные дадут. Этого Бомелий по злобности своей сказать не захотел — помер.
И так повернулось, говорит легенда, что все, о чем сказал еретик, стало сбываться. И неудачи ратные. И смерть сына от отцовской руки. И унижение великое…
К 1584 году Иоанн Васильевич тяжко заболел. Съехались в Москву лекари, а вместе с ними и волхвы. Лекари лечили. Попы да монахи молились. Волхвы меж собой спорили: под чьим покровительством находится царь — солнца или луны. А бояре — те выжидали…
Нет, не зря из метельной круговерти подмигивал православным продавший черту душу дохтур Бомелий. Не зря. Знал звездочет, что смерть уже где-то недалече.
Проскочила, верно, безносая вместе с ветром через Фроловские ворота в Кремль. Взобралась неслышно на крыльцо Красное и уж по Святым сеням, а то и по Большой золотой палате бродит.
А может, уж и в покоевых хоромах озорница — в Крестовой палате или в опочивальне царя-батюшки, где на витых столбиках под шатром его кровать стоит?
Воет. Надрывается. Криком кричит метель. Улюлюкает, грозится: «Что, испугались? Я вас!..»
В смятении и страхе затаились люди московские. О завтрашнем дне не загадывают — пережить бы сегодняшний.
Только в царских дворах будто ничего и не ведают. То ли не слыхать здесь, что за стенами творится, то ли слышать не желают.
И в Теремном дворце все как положено.
Внятно и истово клянется, косясь на царских опричников, которые теперь и не опричники вовсе, а люди дворовые, новый стольник: «Ничем государя в естве и в питье не испортити, зелья и коренья лихого ни в чем государю не дата, и с стороны никому дати не велети, а лиха никакого над государем никоторыми делы и никаторою хитростью не делать…»
Вроде бы ни к чему присяга: и захотел бы стольник, да не смог бы навредить царю. Каждое блюдо спервоначала отведывал повар в присутствии дворецкого или стряпчего. Затем его принимали ключники. Потом его пробовал дворецкий, а перед тем как поставить на стол перед Иоанном Васильевичем — кравчий.
Но порядок есть порядок. Каждый при своем деле. И каждый опасается попадаться на глаза государю…
Грозней прежнего царь. И лицом потемнел, будто и не русский царь, а эфиопский какой.
Плохую весть услышал Иоанн Васильевич от волхвов вещих, доставленных из глухих поморских деревень любимцем царским Бельским. Не снять им заклятия Бомелиева. Ждет смерть царя и великого князя. И придет она за ним через неделю — 18 марта.
А 18 марта, в тот самый день, на который волхвы поморские смерть ему предопределили, проснулся Иоанн Васильевич бодрым да здоровым. Будто и не хворал вовсе. Ел и пил обильно. Приказал мовным истопникам мыленку истопить да по полкам и лавкам душистых трав и цветов положить, а по полу можжевельник разбросать. В мовных сенях, где в переднем углу — поклонный крест и икона, перекрестился — и в мыленку. Час, не менее того, в мыленке парился. Румяный вышел, с просветленным лицом.
Долго беседовал с Богданом Яковлевичем Бельским, коего прочил по смерти своей в помощь скудному разумом Федору Иоанновичу.
Много было у Бельского врагов и всего лишь один покровитель. Зато звали того покровителя царем и великим князем Иоанном Васильевичем. Верно служил ему оружничий: и за страх, и за совесть.
Радостный стоял перед царем Бельский: по всему видать, отступилась смерть. Испугалась, верно. Не зря Иоанна Васильевича Грозным прозвали.
Многих лет тебе, великий государь!
Выходит, своровали против тебя волхвы-злодейники, измыслив, что сегодня тебе помереть суждено.
Ну погодите, бесстыдники!
И поняв, о чем думает его верный слуга («Покуда верный», — поправил сам себя Иоанн Васильевич), послал царь Бельского к волхвам сказать, что быть им за злочестивое предсказание на костре сожженными или живьем в землю зарытыми.
Только не испугал волхвов тем царским повелением Богдан Яковлевич Бельский. Поднялся неспешно с лавки самый старый волхв со снежными волосами — сам будто из снега вылепленный — и молвил:
— Не гневайся понапрасну, боярин! День только что наступил, а кончится он солнечным закатом…
Понурил голову Бельский и вышел из палаты волхвов, где царем и великим князем был не Иоанн Васильевич, а древний старец со снежными волосами.
Иоанн же Васильевич тем временем, сидя в кровати в своей опочивальне, шахматные фигурки, из кости резанные, на доске расставлял. Все расставил. Кроме короля черного… Не стоял король на доске — падал.
Шесть раз ставил его Иоанн Васильевич. А когда поставил в седьмой, звонко, во весь голос закричал в опочивальне петух. Да так громко, что всюду его услышали: и в тереме царицы, и в Казенном дворе, и в Житном, и в Конюшенном. И в мастерской палате, и в портомойне.
Откуда же петух в царской опочивальне?
Сбежались слуги. Глядят — нет петуха. И только тогда поняли, что то не петух кричал, а часы злого волхва Бомелия. Знак часы подавали, что пришла смерть за Иоанном Васильевичем.
— Ки-ки-ри-ки-и-и! — вновь закричали часы. Закудахтали, захохотали так, что мороз по коже. И смолкли. Ни звука. Даже тикать перестали.
Глянули люди на кровать — и увидали за отдернутым пологом златотканым Иоанна Васильевича. Лежал поперек кровати, запрокинув голову, бывший царь и великий князь всея Руси и сжимал в мертвой руке шахматного короля… Так и не успел утвердить его на доске Иоанн Васильевич: смерть помешала… Чего ей не терпелось, безносой?!
Так говорится в легендах о царевой кончине.
И вновь закрутилась, завертелась метель. Вприсядочку пошла снежная по холмам, по рвам да по колдобинкам. И-и-эх! И вновь из снежной круговерти словно бы выглянуло лицо Бомелия. Только не злобился и не кривлялся злой волхв. Улыбнулся людям московским — не робейте, мол, ребята! — и исчез. Навеки исчез. Будто его никогда и не было.
Погребли Иоанна Васильевича, как и пристало царям, в Архангельском соборе, рядом с убитым им сыном Иоанном Иоанновичем. А вдове Бомелия, за которую самолично королева Елизавета просила, разрешили покинуть Русь, не учиняя ей никакого бесчестия.
Уехала она в Аглицкое королевство, откуда родом была. И увезла с собой волшебные часы казненного мужа. В том ей не препятствовали. Ни к чему такие держать. Одно беспокойство от них. А за временем можно следить и по «воротным» часам, что на ворот вешают, и по «гирным», что на стенах в хоромах висят.
Да мало ли во дворце часов всяких!
— А теперь поговорим о легендарных пророчествах Бомелия, — сказал Василий Петрович. — Мы с вами еще не исчерпали их. Самые интересные, имеющие непосредственное отношение к столику, который стоял между двумя окнами в «ларце времени», я оставил напоследок. Помимо уже перечисленных мною пророчеств, врач и астролог Грозного предрек также, что часы после его смерти семь раз сменят своего хозяина и каждому принесут несчастья. Зато ярким факелом вспыхнут в жизни восьмого, объявив о рождении дивного часовщика, которому не было равных в мире.
Так что нам с вами предстоит вкратце ознакомиться с приключениями этих часов.
Итак, первым владельцем часов после волхва стал русский царь и великий князь Иоанн Васильевич. Как мы уже убедились, это приобретение ничего, кроме неприятностей, ему не принесло.
Не дали часы радости и вдове Бомелия. Вернувшись в Лондон, где она некогда обручилась с астрологом из Вестфалии, и не имея средств к существованию, вдова решилась на продажу привезенных из России часов.
Часами Бомелия заинтересовался известный лондонский антиквар Джон Стоу, прирожденный, а главное — бескорыстный коллекционер, доступ к коллекции которого был открыт для всех желающих.
Стоу не собирал часов, но для этих он сделал исключение. По его мнению, они являлись прекрасной иллюстрацией истории часового дела и… истории папства.
Папа Сильвестр II был ученым-богословом, механиком и… часовщиком, которому приписывают изобретение колесных механических часов. Правда, последнее многократно ставилось под сомнение.
В свободное от основных дел время папа сконструировал и собственноручно изготовил великолепные часы с необычным восьмиугольным циферблатом и знаками зодиака, с помощью которых можно было предсказывать судьбу.
Не берусь судить, как и на основании каких именно примет Джон Стоу установил авторство Сильвестра II, да, видимо, это не так уж и важно. Но часы Бомелия, по его убеждению, принадлежали некогда Сильвестру. Поэтому взамен часов вдова астролога получила круглую сумму.
Но эти деньги ее не спасли и не могли спасти. Своим семи владельцам часы, по предсказанию Бомелия, должны были принести несчастье, и они не собирались подводить своего бывшего хозяина…
Через несколько лет, когда деньги кончились, вдова вынуждена была нищенствовать.
А в те годы нищенствовать в Англии строго запрещалось. Каждый англичанин обязан был или благоденствовать, или тихо и благопристойно умирать где-нибудь на задворках, не оскорбляя лохмотьями и гнусным видом своих более удачливых сограждан.
Ежели он пренебрегал законом, то вначале его подвергали клеймению и отдавали в рабство на два года. При вторичной же поимке ему угрожало вечное рабство или смертная казнь. Но вдове повезло: повесить ее не успели — она скончалась от голода. А за год до смерти она неожиданно встретила недалеко от старинной церкви святого Варфоломея Джона Стоу. Увы, часы ее покойного мужа и здесь уже успели сделать свое черное дело…