Рассказал Гаврилыч, как, по преданию, закладывался Петербург.
Узнал Михаил Костромин и о церемониале, который «батюшка-дядюшка» нынешней царицы ввел в обиход при замерзании и вскрытии Невы.
О том, что река стала, извещает здесь барабанным боем самый старший царев шут. Он же командует шутовским отрядом, который под холщовым знаменем с музыкой переходит по тонкому еще льду на другой берег.
А о том, что река очистилась ото льда, петербуржцы оповещаются тремя пушечными выстрелами из Петропавловской крепости. После того Неву в ялике раньше переезжал царь, а в его отсутствие - генерал-адмирал. Ныне же этот вояж совершает комендант города или фаворит царицы Эрнест Бирон.
По широкой, обсаженной по обе стороны кустами аллее Царицына луга (как тогда именовали Марсово поле) приезжие прошли к огороженному решеткой Летнему саду. Там между облысевших зимних деревьев и кустов высились белый под железной крышей дворец Петра и летний дворец Анны Иоанновны с бронзовым гербом её фаворита на фронтоне. Вокруг гротов с лестницами, украшенными морскими раковинами, - свинцовые статуи персонажей эзоповских басен. Фонтаны, Архиерейская, Шкиперская и Дамская площадки со скамейками и столами, деревянный помост для оркестра.
Затем Гаврилыч повел купеческого сына на зверовой двор. Там проживал привезенный из южных стран, где люди - не только подлого, но и дворянского звания - даже зимой голышом ходят, дивный зверь по имени слон. О том слоне Михаил Костромин ещё в Нижнем Новгороде слышал. Думал - врут люди. Ан нет. И вправду велик был слон. Шубу для него - к снегу и морозу тот зверь привычки не имел - скорняки из ста бараньих шкур шили.
За три серебряные копейки служитель не только разрешил нижегородцам по веревочной лесенке взобраться на спину слону, но и показал им бумагу, из которой было видно, во сколько его пропитание царской казне обходится.
Из зверового двора отправились к гостиному. И про товары надобно было узнать, и про цены. Без того в торговом деле никак нельзя.
Обширен новый гостиный двор у Зелёного моста, ничего не скажешь. И суконная линия здесь имеется, и шубная, и шапочная, и зеркальная, и аптекарская.
А рядов тех - не счесть: бабий ряд - в нем перинами торгуют, подушками, кружевами да нитками; табачный ряд; свечной; седельный; птичий; холщовый; лоскутный; ветошный… Даже «стригальный ряд», гдеволосочёсы и брадобреи хозяйничают, - и тот есть.
Иноземных купцов мало - не время, весной понаедут. Больше - своих. Но заморских товаров хватает: голландские полотна, бархат, шелка, медная и оловянная посуда, апельсины, лимоны, красное вино, благовония.
Помимо купцов и их приказчиков, торгуют с лотков ремесленники.
Тут искусные изделия и железных кузнецов, и медных; мастеров по серебру; резчиков рога и кости - гребни, ларцы, белильницы и румяльницы для баб и девок, им же потребные хитрые коробочки с тайными запорами - клеельницы для ресниц и бровей, ежели у которой коротки.
В зеркальной линии скоморошничает меж лавок кудрявый молодец в зипуне, подбитом лисой. Приплясывая, частит скороговоркой:
- Той, что черноброва и круглолица, без зеркальца не обойтиться - заплетет косу да и увидит всю свою красу. А кикиморе - той лучше миновать наш товар стороной. А то намедни одна в зеркальце поглядела - да и обомлела: нос крючком, голова тычком, а на рябом рыле черти горох молотили….
Миновав лоточников, нижегородцы прошли к месту, где шла распродажа конфискованного у князя Василия Лукича Долгорукова и прочих государственных преступников имущества.
По всему было видно, что небедно жил своровавший супротив государыни князь: портреты многокрасочные, что именовались в прежние времена парсунами с живства, то есть с натуры; шубы богатые, одна другой краше - и собольи лапчатые, и на бобре, и на кунице; кафтаны бархатные; табакерки; ларцы; кубки.
Тут у кого хочешь глаза разбегутся. Но Михаил Костромин приметил лишь одно: скромно стоявшие в глубине обширного прилавка старинные, позеленевшие от времени бронзовые часы с одной часовой стрелкой и необычным восьмиугольным циферблатом. На часовом золотом прописанном круге сверкали будто в серебристом свете луны «зодейные знаки» двенадцати созвездий небесной сферы.
Замер в прыжке, откинув назад голову и подняв вверх трехконечный, словно казачья плетка, хвост, властитель человеческого разума Овен. Натянул до звона тетиву лука с каленой стрелой Стрелец; опрокинул свой кувшин, из которого нескончаемым потоком льётся хрустальная вода, лёгкий телом Водолей; изогнул басурманской кривой саблей ядовитый хвост черный Скорпион, в котором вся сила мужская, как в кулаке, собрана…
Неуклюжий Рак, пышнотелая Дева с цветком в руке, эфиопский гривастый Лев, купеческие Весы с двумя чашами, Козерог, Телец, Рыбы….
Костромин никогда не слыхал про папу Сильвестра II, Бомелия, Стоу, Бранда, часовщика герцогини курляндской Питера Гофмана. Не слыхал он, разумеется, и про предсказания доктора и волхва Иоанна Грозного о счастливой судьбе восьмого владельца часов.
И ни к чему вроде были Костромину часы. А отойти от прилавка он не мог. Стоял, слушал тиканье часов с восьмиконечным циферблатом и постепенно стал разбирать в этом тиканье слова: «Ку-пи, ку-пи», - тихо, но настойчиво шептали ему часы.
- Часы столовые с часовым боевым известием, - вяло сказал золотушный подьячий, тыча в часы сухим негнущимся пальцем. - Старинные. Али немецкой али фряжской работы.
Хотел отойти Костромин от прилавка - не может: не слушают его ноги, словно свинцом налиты.
А Гаврилычу что? Сын хозяйский стоит - и он постоять может. Стоять - не ходить.
«Ку-пи, ку-пи, ку-пи, ку-пи…» - стучат часы.
Что тут будешь делать?
Вздохнул Костромин - немалые деньги эта старая игрушка стоила, расстегнул шубу и полез за кошельком.
И тут же часы зазвенели с перезвоном колокольчиками, словно засмеялись. Ожили на часовом круге «зодейные знаки»: помахал купеческому сыну приветственно трехконечным хвостом Овен, подмигнул лукаво Стрелец, протянула Костромину свой цветок пышнотелая Дева, еще более изогнул рога Козерог…
- Знать, судьба, - сказал Костромин, отсчитывая деньги.
Сказал он это так, для порядка, чтобы Гаврилыч не очень укоризной донимал. А часы, как и предсказывал Бомелий, действительно стали его судьбой.
Пройдут годы, и обласкает нижегородского купца всесильный Григорий Орлов. Да что Орлов! И Потёмкин его приметит, и сам непобедимый герой Александр Васильевич Суворов с ним раскланяется. Императрица же Екатерина II - не через слуг или придворных, а самолично - вручит нижегородскому купцу тысячу рублей золотом и серебряную кружку со своим золотым портретом в медальоне. Выгравированная надпись вокруг портрета будет гласить: «Екатерина II, Императрица и Самодержица Всероссийская, жалует сию кружку Михаилу Андрееву сыну Костромину за добродетель его, оказанную над механиком Иваном Петровым сыном, Кулибиным, 1769 года, апреля 1 дня».
Будет эта кружка в роду Костроминых переходить от отца к старшему сыну. И не как память о царице, а как признание заслуг Кулибина и его покровителя Костромина в развитии механики, оптики и часового дела в государстве Российском.
Но вернемся к легенде, рассказанной моему отцу нижегородским историком Николаем Ивановичем Храмцовским, добившимся учреждения в Нижнем Новгороде Кулибинского ремесленного училища.
Итак, Михаил Костромин приобрел часы Бомелия. И сразу же после покупки - самое достоверное обстоятельство во всей нашей фантастической истории, обросшей былями и небылицами, - эти часы испортились.
Наукой и опытом с самого момента создания механических часов твердо установлено, что лучший метод их исправления - встряхивание. Но часы, видно, не зря принадлежали в свое время злому волхву: встряхивание на них не подействовало. Тогда решил Костромин отдать их в починку. Это было роковое решение. Но, к счастью и для него и для часов, все петербургские часовщики, к которым он обращался, под тем или иным предлогом отказались браться за эту работу.
Выбрасывать часы Михаилу не хотелось. Не хотелось и показывать свою неудачную покупку дома. Кому приятно стать посмешищем?! Поэтому, вернувшись в Нижний Новгород, спрятал он свое петербургское приобретение в чулане. Прикрыл мешковиной и забыл. Но часы были волшебными. Они не дали о себе забыть.
И в ночь с 9 на 10 апреля 1735 года семью Костроминых разбудил громкий петушиный крик, такой громкий, будто петух за свою громкость жалованье в городской ратуше или у губернатора получал.
Глянул Михаил на ходики - час ночи. Не время для петуха. Да и откуда он в доме взялся?
Во второй раз закричал петух. В третий.
Что за напасть?!
Посмотрел Михаил в щель между ставнями - а увидел свет в окнах соседнего дома, где жил торговец мукой
Стряслось что?
- Кулибиниха от бремени сынком разрешилась, - сказал, входя в комнату с часами Бомелия в руках, отец. И спросил: - Это ты часы в чулан поставил?
- Я.
- А зачем?
- Порченые они.
- Порченые? Да ты что, глухой?
И Михаил Костромин услышал звонкое, ликующее тиканье привезенных им из Санкт-Петербурга часов. Плясали на часовом круге Стрелец с Девой, потешно подпрыгивали Овен с Козерогом, хлопал в ладоши, забыв про свой кувшин, Водолей, в такт музыке качались Весы и извивались, перебирая плавниками, Рыбы…
- Чудеса!
Но Михаил ошибался. Это было лишь предисловие к чудесам. Подлинные чудеса начнутся позднее, когда подрастет родившийся в ту ночь мальчик и он, Михаил Костромин, подарит ему старинные часы с восьмиугольным циферблатом.
Эти часы будут сопровождать Ивана Петровича Кулибина почти всю его долгую жизнь. А может быть, и «помогать» ему творить чудеса. Ведь многие на родине Кулибина считали гениального самоучку колдуном. Так, по крайней мере, писал Иван Сократович Ремезов в своей книге о Кулибине, изданной в Петербурге в 1879 году.
- В отличие от многих из нас судьба не лишена чувства юмора и иронии, - задумчиво сказал Василий Петрович. - Свойствен ей и сарказм. Иногда она не прочь добродушно посмеяться над своими избранниками, разыграть их. Но может и поскоморошничать, а то и поглумиться…