Пять имен. Часть 1 — страница 16 из 17

— Одной? А у меня их несколько, что ли? — спросила я.

— У тебя их бесконечно много, — ответила судьба. — Поэтому тебе с ними и не встретиться никак. Зато ты каждый раз, когда идешь по этой дороге, выбираешь себе новую судьбу. И это хорошо. Потому что если ты теперь думать начнешь, они все счастливее будут. Может, поэтому тебя ко мне и прислали.

Потом судьба разлила остатки кофе из котелка и мы с ней сидели, смотрели на закат. А когда кофе закончился, оказалось, что я уже дома, и кот вопит, потому что некормленный три дня. Оказывается, мы с судьбой как-то очень долго кофе пили.

Так что, живу я теперь с этим секретом, поэтому, то и дело думаю, правильно ли поступаю. Наверное, скоро у меня тоже на лице огромная ответственность вырастет. Зато мои судьбы смогут ходить на танцы, свидания и даже, может быть, в кино.

Линк

Часть первая

1

Ссылка, если даже добровольно в нее наступить — занятие самой высшей степени поганости. Ни тебе свободы воли, ни в родные края слезоточивых визитов. Одна свобода слова и остается. Да и слово это все больше матерное.

Туда (в ссылку) направили мы себя почти что сами, с одной лишь целью, не принимать участие в Войне Трех Судеб, которая вздумала зачем-то разыграться в родном нашем Ксю-Дзи-Тсу. Еще когда этот мир только задумывался, я, просматривая ТЗ для младших демиургов, говорила, что в городе с таким названием ничего путного случиться не может. Но Киол только поржал похабно и тут же внес в ТЗ еще и город Ксар-Сохум. По иронии судьбы (Первой), оба стали столицами. В Ксар-Сохуме, восточной столице, мы свою ссылку и отбывали.

Мир у нас маленький. Всего десять городов. Зато столицы целых две. А у одной из них — три судьбы. Все потому, что населяют этот мир сплошь и рядом божества. Развоплощенные и не слишком. Те, которые не пригодились в родном своем мире.

Я вот, к примеру, божество кофеен, со всеми прилагающимися атрибутами: пепельницами, сигаретным дымом и разговорами ни о чем. В Ксю-Дзи-Тсу моими стараниями возникла целая сеть кофеен, где-то, когда-то закрывшихся, или просто испортившихся так, что туда перестали заглядывать завсегдатаи — одним словом, канувших в Небытие. Это мир наш так называется: Небытие. Все, что каким-то образом пропадает из других миров, попадает к нам. И не все из этого приятностью отличается. Вот липший мой кореш Терикаси, тот вообще божество истерик. Кто и зачем его выдумал, мне неведомо. Однако вот, живет, и все истерики, с кем-либо случившиеся и свое за давностью лет отжившие, теперь бродят у нас по улицам и пугают прохожих. Терикаси их строит время от времени, но истерик много, а он один, да и сам к ним неровно дышит. Бардак получается, одним словом.

Впрочем, сперва о судьбах. Поначалу, когда Киол — божество несбывшихся миров, все это выдумывал, судьба у нас в мире была только одна. Самая обычная. Которая к какой-то цели ведет и сворачивать по пути не велит. Но потом появилась Вторая судьба. Та, которая ни с того ни с сего роняет на головы кирпичи и уводит из-под носа автобусы. Она особо не бузила, вела себя тихо и выступала только в положенные сроки, когда Первая ей разрешала. Но пару месяцев назад кто-то выдумал третью судьбу — судьбу сослагательных наклонений. Так ее сам автор назвал. Это все то, что могло бы произойти с человеком, если бы он, скажем, успел на уехавший автобус. Или если бы домой пошел не как обычно, а по другой какой-нибудь дороге.

Третья судьба обладала крайне вздорным характером и порядки свои насильственным путем устанавливала. Первая со Второй, разумеется, не выдержали. Тоже вовсю разошлись.

С тех пор жить в Ксю-Дзи-Тсу стало просто невозможно. Идешь, к примеру, по улице, прямо. Тут на тебя с чистого неба кирпич летит, под ногами люк канализационный открытый появляется, да и сам ты вдруг не только по этой дороге идти начинаешь, но и еще по парочке других, которые тебе, может, и не нужны совсем. Мы помаялись-помаялись, а потом Киол всеобщую мобилизацию объявил и всех на борьбу с судьбами отправил.

Только вот я божество мирное. Занятие мое требует душевного спокойствия, иначе таких кофеен сюда притащу — ужас чистый. А у нас и без меня проблем хватает. Вон с судьбами, хотя бы.

Об этом я Киолу и заявила: не могу, мол, ничего делать, когда меня каждый фонарный столб норовит по голове ударить, да еще и в трех реальностях одновременно. И ловить никого не стану, ловец из меня хреновый потому что. Тут Лянхаб, подружка моя, божество матерных слов (да-да, и такое у нас имеется), начала нецензурно рассказывать, что ей тоже надоело, что у нее за последние три дня пять раз отняли сумку, при этом она находилась одновременно дома, в автобусе и почему-то в городе Урюпинске, который вообще не в этом мире расположен. Да еще и с грудным ребенком на руках.

Киол зажал уши (с божеством матерных слов мало кто в состоянии долго общаться) и сказал, что мы можем отправляться к чертовой матери, в ссылку. Потому как за дезертирство наше он нас обратно, в родной Ксю-Дзи-Тсу не пустит. По крайней мере, пока ситуация не устаканится, и потом еще три вечности, начиная с четверга.

Желания пожить в Ксар-Сохуме у меня не было никогда, но и вариантов не осталось. Мы с Лянхаб собрали, что было: я — салфетки с пепельницами, чтобы квалификации не терять и парочку кофеен в Ксар-Сохум притащить, она — злополучную сумку, которую, к счастью, в одной из реальностей просто забыла дома, и осторожненько поехали на вокзал. За транспортные пути у нас отвечает Олеогоб — божество ночных путешествий, поэтому поезда ходят только ночью, зато и добираются до любого города часа три, как раз, чтобы поговорить обо всем успеть, да пару чашек чего-нибудь выпить.

2

До вокзала добрались почти без проблем, поймали частника. Частник у нас один на весь город, зато вездесущий. Потому как бог частного извоза. Казалось бы, что нам, божествам, могли бы и по воздуху долететь, хоть до вокзала, хоть до самого Ксар-Сохума. Может, мы и смогли бы, но на Киола в период сотворения мира ностальгия обрушилась, и между городами он летать запретил. Да и Олеогобу надо чем-то заниматься. А мы существа понимающие. Вот Лянхаб из любви к Терикаси время от времени истерики закатывает. Только слушать их очень тяжело.

А уж по Кзю-Дзи-Тсу в военное время летать — так лучше уж сразу признать себя мертвым богом и отправиться прямиком в Галлавал — остатки вечности пропивать. А не хочется. Очень уж город неприятный.

Поезд наш в 00:09 уходил, как и все остальные поезда, впрочем. Очень уж это время нашему Олеогобчику чем-то приглянулось. Мы уселись на нижних полках (других просто не было), попросили две кружки свежесваренной темной Крушовицы и стали думать, как дальше жизнь свою выстраивать. Лянхаб говорит, пивом побулькивая:

— Жилищем нужно обрасти, тудыть. Дела великие вершить, опять же, сюдыть. Киол, чтоб его перевернуло, наши великие дела увидит и тут же нас простит.

Лянхаб, когда не на работе, вполне умеет цензурно мысли выражать. Хотя трудно ей. Я задумчиво гляжу в окно, за которым огоньки мигают, и возражаю:

— У Киола все великое им же самим монополизировано еще в том столетии. А выпендриваться будем, так разве что от Юплидзи получим того, чем он, собственно, заведует. Я считаю, тут главное устроиться покомфортнее и вечность коротать уютно. Да и поработать можно. В одном, Лянхабная моя, ты права. Квартирный вопрос в любом мире самым первым появляется.

— Да, — отвечает Лянхаб, — Но у меня знакомые есть в Ксар-Сохуме. Может, етить, помогут чем.

И начинает вытряхивать все из сумки. А сумка, надо заметить, у Лянхаб волшебная, Киол на день рождения подарил. В ней можно найти все что угодно, только не то, что нужно. Тем временем и третья Крушовица закончилась, и вокзал Ксар-Сохумский где-то на горизонте появился. А Лянхаб уже с головой в сумку залезла и матом оттуда приглушенно ругается. Это у нее реакция на стрессы такая, рабочий режим включается.

— Вылазь, — говорю я ей, — подъезжаем. Все равно в этой сумке ты сейчас не найдешь ничего. Проверено ведь. Лучше имена вспоминай.

— Да епть, — отвечает Лянхаб. — Чего их вспоминать-то. И замолкает минут на пять. — А, вот, не помню, — говорит потом. — И понятия не имею, как их, тудыть, там найти.

Поезд тем временем к перрону подошел, притормозил незаметно и, наконец, вообще остановился. Олеогоб в форме начальника поезда подмигнул хитро, когда мы на платформу выскакивали. Считается, что это примета хорошая. В первую очередь, самим Олеогобом считается. А он ошибается редко.

И вот шагаем мы с Лянхаб по платформе, курим нервно. Город незнакомый потому что. И мрачный. Небо над головой висит свинцовое, прохладно за макушку цепляется время от времени. И вдруг навстречу нам идет кто-то неимоверно прекрасный. Прекрасный — потому что улыбается и на нас смотрит.

— О, — говорит Лянхаб, — да это ж Геп. И начинает ему на шею бросаться. А он улыбается по-прежнему и одной рукой подружку мою держит, чтобы не случилось чего. Лянхаб ловкая, об этом все с первой встречи знают, и потом уже всегда придерживают. На всякий случай.

— Да, я Геп Туберр — божество встречающих и прибывающих. Вот, при исполнении, скажем так, — говорит он мне и протягивает руку, ту, которой не держит Лянхаб. Я руку жму, говорю:

— Очень приятно, меня Каф зовут.

Тут он узелок с салфетками и пепельницами у меня из рук выхватывает и шагает с ними куда-то целеустремленно, за ним Лянхаб вприпрыжку несется.

— Давай, — кричит, — перетудыть, Гепочка, помогу!

Я мгновение смотрю на это ошалело, а потом за ними бегу. Куда же я в Ксар-Сохуме без салфеток, Лянхаб и нового знакомого Гепочки.

3

Геп Туберр к выходу с вокзала подбежал, потом остановился задумчиво и говорит:

— Есть у меня ощущение, что вас надо кофе напоить по приезде, вот только кофеен у нас в городе нету.

— Ну это-то не проблема, — говорю я.

Тут же в другой мир переношусь, нахожу кофейню, где глупый бариста пытается в гляссе полкило шоколада одним куском запихнуть (я такие вещи чувствую — практика), копаюсь в головах посетительских, нахожу самые приятные воспоминания об этой кофейне, собираю их в один клубочек — и обратно.

Геп Туберр с Лянхаб говорят о чем-то, на меня внимания не обращают. И хорошо, не люблю, когда на работу мою смотрят. Могут желаниями своими испортить все.

Я клубочек разматываю, нитку воспоминаний между двух столбов натягиваю, на нее салфетку вешаю. Потом закуриваю и дым туда же выдыхаю. И вырастает из ниоткуда кофеенка, небольшая, уютная, с курящим залом, маленькими черными пепельницами и правильными бариста. Геп с Лянхаб оборачиваются, Лянхаб улыбается радостно, Геп подозрительно на кофейню косится.

— И что, она теперь тут всегда будет, или только пока мы кофе не попьем?

— А как захочу, — отвечаю. — Может быть, всегда. А если сильно понравится, с собой заберу, рядом с домом поставлю.

И тут мы с Лянхаб мрачнеем синхронно, потому как кофе — это хорошо, но жить в кофейне неудобно. Заходим туда, забиваемся за столик в углу и начинаем думу думать, пока Геп Туберр нам черный лесной берет.

— Да, — говорит Лянхаб, — надо, етить-колотить, с Гепочкой поговорить. Может, он что посоветует. Хотя, тудыть, он ведь только встречает, и живет на вокзале, наверное. От поезда до поезда.

— Все равно поговорить надо. Или хотя бы еще раз бумажки в сумке поищи. Может, сейчас найдутся.

Лянхаб опять в поиски с головой уходит, а я про себя Киола предпоследними словами вспоминаю, вместе с подарочками его. Недавно он мне неразменный блок сигарет подарил. Там всегда одна пачка остается. Только никогда не знаешь, какая. Бывает, оттуда «Ротманс» вываливается, а бывает — «Беломор», или сигареты «Друг». Есть у меня подозрение, что сорт сигарет от настроения Киола зависит. А он в последнее время рефлексии и депрессии подвержен, вот и коплю дома пачки Беломорканала. Недавно даже «Прима» появилась, это Киол, наверное, опять с Врестой ненаглядной своей поссорился. И знает же — ничего хорошего от божества стервозности не дождешься, но все равно любит и ссорится.

Пока мы обе своим занимались, Геп нам кофе принес. А себе какао. Я смотрю на него изумленно: кто же в кофейнях какао пьет? Но молчу: уж больно лучезарно улыбается. Даже возникает желание очки темные надеть.

Лянхаб, мрачная как сам Ксар-Сохум, закрывает сумку и утыкается в чашку с кофе. Потом говорит смущенно, умеет она это:

— Гепочка, тудыть, а ты нам жилище тут найти не поможешь, вечности так на три-четыре?

— Нет, — говорит Геп Туберр, продолжая улыбаться, — не помогу. Я ведь божество приезжающих и встречающих. А божества живущих и ищущих жилье — это совсем другие сущности. Я сейчас вообще какао допью и исчезну, дела потому что.

Я давлюсь кофе, Лянхаб вообще какой-то странный квакающий звук издает, и обе мы смотрим на Геп Туберра с таким изумлением и тоской, что он даже лучезарность свою выключает временно:

— Простите, это действительно вне моей компетенции. Правда, могу вас к другу своему отправить. Поживете у него пока. А там уже разберетесь.

И пишет нам на бумажке что-то. У меня в голове мысль начинает бродить, и нашептывает в ухо изнутри, что фонарный столб — не худший вариант, если задуматься. Да и Урюпинск — не Ксар-Сохум. Я мысль пинками в глубь сознания загоняю и на Геп Туберра смотрю. А он Лянхаб бумажку протягивает и в воздухе растворяется. Хорошо, хоть улыбки своей по традиции чеширской нам не оставил. И без нее тошно.

Лянхаб на меня глазами квадратными смотрит, я — на нее. Потом мы вдвоем глядим на бумажку.

А там почерком красивым две строчки:

Касавь,

улица Иилян, 2

— Может еще кофе попьем? — спрашиваю я, пытаясь лицу радостное выражение вернуть.

— Да… не помешает, — отвечает Лянхаб, изо всех сил стараясь не перейти в рабочий режим, по глазам судя.

Я кофе приношу, сажусь, пачку сигарет к себе тяну и вижу, что на столе пепельницы больше нет.

— Лянхаб, — спрашиваю. — А где пепельница?

— Тут, — говорит она, улыбаясь, и на сумку косится.

— Нельзя в день появления пепельницы из кофейни воровать, — очень медленно говорю я, стараясь не перейти в ее рабочий режим. — Примета плохая.

— Зато пепельница хорошая.

4

Гуляем мы с Лянхаб по Ксар-Сохуму. Прохожих останавливаем, пытаемся про улицу Иилян у них выспросить. Они только плечами жмут недоуменно и в разные стороны света посылают. Уже и поесть раза три успели и городом налюбоваться до изжоги. Красивый он, но мрачный. В Ксю-Дзи-Тсу солнце всегда светит, домики маленькие, одноэтажные, по ночам фонари горят зеленые, деревья растут, гремлины по улицам бегают, хоть и не существует их. А здесь сплошь и рядом ранняя готика, все темное, высокое, в небо стремится. Кафешки, наоборот, в подвалы запрятаны, пять минут будешь по лестнице спускаться, прежде, чем поешь. А небо над этим всем висит, и время от времени тучами вниз падает, к самой земле. Охотится, наверное.

Лянхаб рассказывает, как она сюда первый раз ездила, лет сто назад:

— Ну да, я тогда с Гепой познакомилась, мать его так. У него как раз смена заканчивалась, он меня встретил, а я его потащила пить вино из фонтана Истины. А, итить, ты же не знаешь, это фонтан самый достоприметный в Ксар-Сохуме, из него вино круглосуточно льется, красное сухое. Кстати, надо будет спросить, если уж не можем улицу эту злосчастную найти, едрена вошь, так хоть вина попьем.

Я головой киваю, а сама по сторонам смотрю. Прохожие тут такие же, как и сам город — красивые, но далекие очень. Хотя и смотрят, вроде, с интересом, и злобы на лицах нет.

— Вот, а потом сам Гепа, тудыть, как третий ковшик залпом выпил, потащил меня по всем своим знакомым и друзьям. Ночью все у кого-то собрались, едрен. Кто-то ящик вермута белого притащил, а дальше я, мать, вообще ничего не помню. Я со всеми с утра по новой знакомилась. Но вот Гепу помню. И еще, как же его, вот ведь, мы же с ним пять раз на брудершафт пили…

— А ты зачем вообще сюда ездила? — спрашиваю я, поеживаясь под очередным заинтересованным взглядом. Все-таки очень они странные тут, словно бы и не прохожие, а мороки какие-то. Может быть, тут где-то божество мороков живет, вон в том, например, доме, с круглым окном под крышей?..

— Да в себя приходила. Ну, после того, как мы с Киолом поссорились…

Конечно, конечно. А с Киолом они после того поссорились, как с горя три дня витрины били и подопечных Терикасинских по улицам гоняли. Разумеется, погром этот случился в связи с трагедиями личными и непереносимыми. Иногда я подозреваю, что мои друзья состоят в тайной какой-нибудь секте мазохистов. Один выбрал самое стервозное существо в мире и начал его обожать безмерно, вторая умудрилась целую вечность с богом цинизма под одной крышей прообитать. У нас с Киолом этот бог — Кицни — вызывал только одно желание: подарить ему на Новый Год красивый подарок в обертке с красной ленточкой, большой воздушный шарик и плюшевого бегемота. Просто чтобы посмотреть, как по-дурацки он будет со всем этим выглядеть.

Впрочем, однажды мы так и поступили.

— А, ну да, — говорю я Лянхаб. — Помню.

А сама смотрю по сторонам, и становится мне жутко. Потому как забрели мы в очень странное место. Набережная из темного гранита. Внизу река течет, широкая, черная, за рекой не видно ничего, тьма сплошная. Синяя. И никого. Только ветер. Лянхаб тоже отвлеклась от воспоминаний и теперь на меня испуганно смотрит.

— Это где это мы? — спрашивает.

— Мне-то откуда знать, я тут в жизни не была.

— Я тоже. Мне такого прошлый раз не попадалось.

И тут прямо перед нами из воздуха фигура появляется. Очертания приобретает. И становится в итоге вполне антропоморфным существом. Высоким, худым, с темным лицом. По лицу беспрестанно рябь бежит, так что и не различишь его толком.

— Я, — говорит существо, — Нвае, — божество Реки.

— А я Лянхаб, божество матерных слов, — заявляет моя подружка. — Сможешь в этом убедиться, если не объяснишь, какого мы тут делаем!

— А как река называется? — встреваю я.

Мне когда страшно, я всегда вопросы глупые задаю.

— Река называется Река, — терпеливо говорит Нвае. — А вы здесь потому, что решили жить в Ксар-Сохуме. И если окончательно решили, вам придется выпить по кружке речной воды. Иначе город вас не примет. Ксар-Сохум живой, и чтобы он вас принял, надо выпить его крови. Иначе вы тут жить не сможете. Вы вот никак улицу Иилян не найдете, верно? Это потому, что вы только город гостей пока видите. Для тех, кто приезжает. Он ненастоящий. Морок.

— Как — морок? — опять перебивает Лянхаб. — Что, и вино в Фонтане Истины морок?

Тут у Нвае какое-то подобие улыбки на лице заколыхалось.

— Вино настоящее, но это одно из немногих исключений. Так вот, для тех, кто тут живет, город совсем другой. И если вы воды из Реки выпьете, то второй город увидите. А уж понравится вам тут жить, или нет, сбежите через неделю, или останетесь — вопрос второй. Это от того зависит, полюбит вас Ксар-Сохум, или не полюбит.

Мы с Лянхаб задумались, переглянулись и одновременно руки вперед протянули.

5

И тут у нас с ней в руках кружки оказываются. Большие, глиняные. А в них темная жидкость плещется. Лянхаб, как самая смелая, делает первый глоток. Морщится, но ничего, вроде живая пока. И допивает до дна, мило Нвае улыбаясь между глотками.

Я тоже из кружки отхлебываю. И тоже морщусь. Потому что в кружках на самом деле что-то вроде вишневого сока. Но как будто в него жженый сахар добавили. И песка от души насыпали. Правда, мне по долгу службы и не такое пробовать приходилось. Поэтому пью. Делаю последний глоток, и тут чудеса твориться начинают.

Тьма, которая за рекой была, исчезает, и перед нами город появляется. Другой совсем, не тот, по которому мы с Лянхаб полдня ходили. Обычный. Тоже, конечно, пасмурный, но вполне живой и обитаемый. И Нвае более-менее очеловечился. Уже не колышется лицом, улыбается вполне искренне.

— Замечательно, — говорит. — Улица Иилян там, за мостом, и направо. Спросите, если что. И Касавику привет, давненько я с ним не виделся. Захотите жилье найти, обратитесь к Генсоватт. Богиня наша, которая недвижимостью занимается. Она, правда, со странностями. Так что будьте повнимательнее. Ну, удачи. Еще свидимся.

И исчез.

— А вот как ты думаешь, Каф, если фонтан не только для гостей, тудыть, мы его теперь найти сможем? — спрашивает Лянхаб, как будто и не случилось ничего.

— Да, наверное. Только давай не прямо сейчас. Давай все-таки сначала Касавя найдем. А потом с кем-нибудь из местных фонтан поищем. Что-то мне не хочется пока в одиночку по городу этому ходить. Неуютно.

— Ну ладно, — соглашается Лянхаб. — Тогда пошли. Мост — вон он.

И правда, через реку мост. Красивый, каменный.

Идем по мосту, смотрим во все четыре глаза, город изучаем. Настоящий. А настоящий он настолько, что вспоминается мне другой мир — тот, откуда я кофейни таскаю. Дома как на подбор грязно-желтые, готика средней полосы России, трамваи длинные, как гусеницы.

— Интересно, — задумчиво говорит Лянхаб — А Ксар-Сохум такой с самого начала был, по Киоловому замыслу?

— Это вряд ли, — отвечаю. — Киол до того как божеством стать, издателем был. У него только с чужим воображением хорошо, а со своим проблемы. Может быть, то, что мы сейчас видим, действительно он сам придумал. А тот, второй город, гостевой, это уже сам Ксар-Сохум наворотил. Вот почему он ожил — это вопрос поинтереснее…

— Ну да, йопть. Давай расследование проведем.

— Нет уж, Лянхабчик. Нам в этом мире одного Локреша Смолха достаточно. По крайней мере, пока.

Локреш Смолх — наше божество расследований. Бывает, гуляешь по улице вечером, а он за тобой крадется, расследует что-то свое, в дурном тебя подозревает. Однажды одна из Терикасиных подопечных пропала. Самая красивая и со странностями, как у красоток водится. Локреш поднял на уши весь город. В Ксю-Дзи-Тсу каждый третий был под подозрением, а каждый второй свидетелем проходил. Когда Локреш добрался, наконец, до дома, чтобы передохнуть, он обнаружил пропавшую в прихожей. Она, оказывается, его подвигами вдохновилась и пошла к нему домой, в любви великой признаваться. А он неделю дома не был, расследовал.

— Ага, ну хорошо, — бормочет, тем временем, Лянхаб. — Вот мы себе жилье найдем, тудыть, тогда у нас время будет, тогда займемся…

— Да-да, когда жилье найдем. А то бродим тут, два божества без определенного места божительства. Кстати, чтобы жилье найти, нам хотя бы до конца моста дойти нужно…

Тут я умолкаю и начинаю вокруг озираться. Потому как появилось ощущение, что кто-то на нас смотрит. Пристально наблюдает, приглядывается, прислушивается, на вкус пробует.

— Лянхаб, — говорю. — Видишь, как оно все. На нас сам Ксар-Сохум посмотреть пришел. Вот сейчас не одобрит, и будем мы на этом мосту до скончания вечности и коллапса вселенной стоять.

— Да, — говорит Лянхаб. — Я тогда вязать научусь. Давно хотела научиться вязать, мать.

Ксар-Сохум понял, видимо, что его заметили, смутился, отвернулся куда-то. И мост сразу же кончился, началась серая гранитная набережная.

6

А возле набережной парк маленький оказался. Несколько плакучих ив, скамеечки зеленые, дорожки, по дорожкам огромные белые кошки носятся. И над всем этим солнце светит. А над нами, как обычно, тучи.

— Атас, — говорит Лянхаб. — Давай мы тут полчасика посидим, епть. Покурим, пива попьем. Хорошо же тут, а?

А мне, вроде, и хочется уже улицу Иилян найти, но парк действительно красив не по-здешнему. Как будто его сюда кто специально притащил. Чтобы было, где посидеть, если настроение мерзкое, и весь мир большой экзистенциальной жопой кажется.

— Какое, — спрашиваю я, — пиво? Откуда мы его возьмем?

— Ну… — мямлит Лянхаб смущенно, — Я тут научилась, вроде, пиво из ниоткуда доставать. Ну, то есть, я училась, епть. Меня Киол учил.

— Киол… Киол хорошему не научит, сама же знаешь. Впрочем, выхода у нас с тобой нет. Придется проверить.

И вот мы в парк этот забредаем, находим скамеечку под ивой, куда лучи солнечные пробиваются, и Лянхаб, глаза закрыв, чего-то под нос себе бормотать начинает. Потом рукой какой-то странный знак в воздухе чертит, и в руке этой бутылка оказывается. Я смотрю, вроде как даже «Гинесс», хоть и бутылочный. А на скамейку кошка запрыгивает, белая, пушистая.

— Слышь, красавица, а сливок не наколдуешь? А я тебе судьбу предскажу.

Нас с Лянхаб при слове «судьба» на полметра над скамейкой подбрасывает, и зубы непроизвольно постукивать начинают.

— А какую из трех? — спрашивает Лянхаб.

— Дура ты, красавица. Это в вашем городе, смешном и дурацком, судьбы шведскими семьями живут. У нас, в Ксар-Сохуме, судьба одна. И ее так запросто никто не узнает. Так что я тебе шанс даю, какой мало кому выпадает. Раз уж увидели вы этот парк.

— А мне? — спрашиваю. — Мне судьбу предскажете?

— Смысла нет. У вас, пока вы тут живете, судьба одна на двоих. Потому что Ксар Сохум вас вдвоем увидел. И никуда вам теперь друг от друга не деться. Так где сливки-то? А то я предсказывать уже начала, а сливок нету.

Лянхаб опять в бормотания свои ударилась, а я сижу, смотрю на кошку во все глаза. Она прищурилась, хвостом туда-сюда мотает и ждет. Так и не скажешь, что пару минут назад вещала что-то метафизическое.

Наконец из ниоткуда появился пакетик 30-процентных сливок. Кошка открыла глаза, достала не пойми, откуда миску, и мы ей сливки эти в миску перелили. Она попила, морду облизала, еще немного пощурилась от избытка чувств и снова на лавку вскочила. Уставилась на нас. Смотрит, а глаза все темнее и темнее, и взгляд почти чугунный, не кошачий совсем.

— Ну что я вам сказать могу, красавицы. Будет вам тут плохо. Будет страшно. Но если поймете что делать, страшно ваше полезным окажется. Будет вам хорошо, но не дома… Да, дом-то вы найдете, но странный. С домом особенно осторожными будьте. Любовь вам будет, неземная и тоже страшная. А особенно вам надо бояться часов и часовщиков. Да, и ни в коем случае не открывайте северную дверь.

Сказала она все это и исчезла. Вместе с парком. Стоим мы с Лянхаб посреди улицы, а перед нами указатель: "Ул. Иилян", и стрелка направо, стало быть.

— Бля, — говорит Лянхаб. — Вот ведь нагадала, тварь хвостатая. Прям хоть уезжай отсюда, прям сразу.

— Ну да, зато видишь, сказала, дом мы себе найдем. Хотя бы насчет этого можно не переживать. А там прорвемся, наверное. Все лучше, чем три судьбы. И вообще, определенность — это хорошо.

Лянхаб кивает, но хмуро как-то. Видно, испугали ее слова кошачьи. Мне и самой не по себе, но бодрюсь. Надо чтобы хоть кто-то из нас двоих бодрился. Иначе все, раскиснем, и удача убежит, она кислого не любит, ей перченое подавай.

— Ладно, — говорю, — вон указатель, пошли. Сейчас Касавя найдем, и все у нас будет.

И вот мы закуриваем дружно и идем направо, как указатель говорит. Минут через пять выходим на улочку, узенькую, темную, дома высокие, почти все небо закрывают. Зябко, ветер с Реки, судя по всему, надрывается.

— А вон, вон второй дом! — кричит Лянхаб и несется куда-то вприпрыжку.

Смотрю, и правда, большая красивая цифра два нарисована. И дом, на котором она нарисована, тоже большой, красивый. На башню похож, только не ввысь, а вширь почему-то. А на самом верху болтается маленькая башенка. Не на крыше стоит, а просто висит себе в воздухе, и все.

Мы с Лянхаб подходим к двери, мнемся, думаем, как бы так, чтобы удобно было, вломиться. Наконец Лянхаб решается, берет молоток, который около двери висит, и стучит три раза. Дверь тут же распахивается. Мы заглядываем вовнутрь, но там темень непроглядная. И тут из этой темени вылезает что-то большое, красивое, смотрит на нас так, что мы уже пятиться потихоньку начинаем, и вдруг говорит:

— Ну, заваливайте, лягухи-путешественницы. Мне Геп уже рассказал все. Сейчас вас кормить-поить будем.

7

И вот сидим мы у Касавя дома, перед нами стол от еды-питья ломится, как в русских народных сказках. Хорошо хоть жена Касавя не в сарафане нас встречать вышла. А мы пьем терпкое совсем сухое вино и очень не хотим больше думать. Ни о чем. Впрочем, нам и не дают.

— Я божество Острова, — громогласно вещает Касавь.

Он вообще громогласный и большой, как дэв. Зато очень уютный.

— Остров называется Остров, если вы вдруг спросить решили, — поясняет.

— Ну да, — бормочет Лянхаб себе под нос, но так, чтобы я слышала. — Все просто и незатейливо, как лыжня. Река под названием Река, остров под названием Остров.

— Глупая ты, — говорит Касавь и наливает Лянхаб еще вина. — Ты же уже поняла, что у нас город живой. Живой совсем, только что в сортир не ходит. А знаешь, когда он ожил? Когда ему название дали. Официально. Приперся этот гад надутый с мордой редактора (это он про Киола) и нарек, так сказать. И понеслось. Поэтому мы ни реку, ни остров называть не стали. Просто так, для подстраховки. Одного живого города нам вполне для нескучности бытия хватает. Идешь по улице вечером и не знаешь, домой ты придешь, или куда-нибудь еще. Я вон недавно на горную вершину забрел, когда за пивом в магазин ходил. Это нормально, по-вашему?

Тут мы с Лянхаб начинаем наперебой ему про наше троесудьбие рассказывать и доказывать, что им тут еще везет несказанно. Что горная вершина — это даже красиво, а вот Урюпинск — грустно.

— Это-то все конечно да, — говорит Касавь — Но у вас все это когда-нибудь кончится, а у нас такое всегда. И не дай бог, Ксар-Сохум полюбит кого. Тогда вообще трындец, как он есть. Завалит чудесами по уши, дышать нечем будет.

— Блин, — произносит Лянхаб с явно выраженной матерной интонацией и делает глоток вина, основательный такой. — Это что же классическая непоностакзолотуха получается?

Я киваю, а сама думаю: знал ли Киол о свойствах местного климата, когда нас сюда высылал? Надо будет спросить при встрече.

— Да ладно вам, девчонки, — Касавь сгребает нас в охапку (от полноты чувств или от паров алкогольных — не разберешь) — нормально все будет! Поживете у нас пока, в башенке. Вот только развлекать вас не получится особо. Все-таки на мне весь Остров, я даже в одиночку не всегда справиться могу. Мне тогда жена помогает.

А жена у Касавя красивая — сил никаких нет. Только почти все время молчит. Но хоть и молчит, а забыть про нее не забудешь. Улыбнется, как будто табун солнечных зайчиков по комнате носиться начинает.

— Ну да и это не беда, — продолжает Касавь. — У меня тут парочка знакомых хлопцев есть, вот они вас развлекать и будут. Кстати, сейчас одного из них и вытащу, он, вроде, вот-вот работать заканчивает.

И выходит куда-то.

— У вас тут чего, телефоны? — удивленно спрашиваю я.

Иногда мне кажется, что не ту профессию я себе выбрала. Надо было мне божеством глупых вопросов становиться.

— Да нет, — отвечает жена Касавя. — Он пошел самолетик отсылать.

— Кого?! — мы с Лянхаб синхронно хлопаем глазами.

— Самолетик. Ну, бумажный такой. У нас в городе только так на расстоянии общаться можно. Но они всегда долетают, это проверено.

Как только Касавь вернулся, мы на него с расспросами накинулись.

— Ага, — говорит он, ухмыляясь, — самолетики. Причем только из бумаги в клеточку. Кстати, вот, возьмите, пригодится, — и протягивает нам тетрадку школьную, двухкопеечную.

— А операторы самолетной связи у вас есть? — интересуется Лянхаб. — Ну, чтобы знать, к кому подключаться…

— Да нет, они как-то сами добираются обычно.

Сидим, разговариваем, и вдруг стук в окно раздается. Касавь форточку открывает, и в комнату влетает самолетик.

— Ага, — говорит Касавь, прочитав то, что на самолетике написано. — Придет скоро, радость наша.

— А «радость наша» — это, мать его, кто? — интересуется Лянхаб.

— Это наше божество самодостаточности. Ну, или БС. Дело в том, что он так самодостаточен, что ему даже имени не требуется. Он сам и так прекрасно знает, кто он такой… Он хороший, в принципе, но есть одна небольшая проблема. У БС сильно выраженный маниакально-депрессивный психоз. И в депрессивные моменты с ним лучше вообще не общаться, повесишься через 15 минут, осознав бессмысленность бытия. Зато в маниакале он просто незаменим. К счастью, стадии у него четко распланированы, и во время депрессии он работает.

После этой речи Касавь смотрит на часы.

— Ну вот, через полчасика он тут образуется. А пока давайте еще что ли вина выпьем.

И выпили. И даже еще немного. Так что к моменту, когда стук в дверь раздался, нам уже без всяких БээСов было хорошо и весело.

Жена Касавя пошла дверь открывать. Потом вернулась. А за ней следом прибежало очень странное существо. Маленького росточка, заросшее черной шевелюрой по самый подбородок и все время нетерпеливо подпрыгивало на месте.

— Приветвсем, — пробурчало оно скороговоркой. — Я БС, вам уже сказали, собирайтесь, пошли.

— Куда пошли? — вопрошаю я. Очень уж с теплой кухни уходить не хочется.

— Посмотрим еще, куда пошли. Куда Ксар-Сохум решит, туда и пойдем, но будет весело. Ну, чего сидим еще?

Пришлось нам с Лянхаб отрывать таки задницы от теплых кресел и идти за БС. Но как только за дверь вышли, даже возрадовались. Потому что закат красивый, и впереди что-то интересное. Не то маниакальность у БС заразная, не то у Касавя дом такой коварный.

8

И вот идем мы с БС по почти вечерним улицам. Народу вокруг никого почти, или мы просто не видим. Или просто есть еще один Ксар-Сохум, третий, совсем уже для своих, проверенных временем. Неизвестно, да и спросить не у кого. БС несется вперед, время от времени грозясь показать чудесное, мы с Лянхаб вприпрыжку за ним, не успевая даже заметить в какую сторону движемся, Остров это или не Остров уже.

— А реку-то мы перешли? — спрашивает Лянхаб.

А я и не помню.

Наконец БС остановился.

— Вот, — говорит, — чудо ваше сегодняшнее. Вам, — говорит, — повезло. Так близко он мало кого подпускает.

— Кто подпускает? К чему? — спрашиваю.

А вокруг нас горы выросли, оказывается. Высокие, синие, как на картинках.

— Вон за тем склоном есть замок, — отвечает БС. — Этот замок — любимый секрет Ксар-Сохума. Если знать подход, к нему можно совсем близко подобраться, а если повезет — и внутрь попасть. Только вот куда именно тебя при такой ворожбе закинет, это только сам Ксар-Сохум может решить. Он тут вообще много чего сам решает.

— Так это ж про эти самые горы Касавь говорил! — вдруг вспоминает Лянхаб. — Шел, мол, за пивом, а попал на горную вершину.

— Ага, — кивает БС, — с ним всегда так. Задумается и начнет где-то внутри себя ворожить. По привычке, что ли. А потом удивляется.

— А он в замке был? — встреваю я.

— Нет, — отвечает БС и улыбается печально, того и гляди, обратно в депрессивную стадию рухнет. — Ксар-Сохум, может, и рад бы, да Касавю этого не надо. Он с вершины всегда возвращается. У него все хорошо и без замков. Или ему так кажется. Ему досталось по знакомству три мешка покоя, так они с женой даже один никак не используют.

— Интересная метафора, — замечает Лянхаб.

— Это не метафора. Ладно, пошли, а то мы тоже до замка не доберемся, а лично мне мешков с покоем не дарили пока.

Все повторяется, БС скачет впереди, мы с Лянхаб — за ним. И вроде как даже не по горам идем, дышим нормально, воздух теплый, и иных признаков высоты тоже не наблюдается. Но об этом мы БС расспрашивать не стали. Не так уж это и удивительно по со сравнению со всем остальным.

Наконец перешли перевал. А внизу и правда замок. Готический, разумеется. Ксар-Сохум, как я погляжу, вообще к готике неровно дышит. Вокруг замка ров, мост через него на цепях, все как водится.

— Там живет кто-нибудь? — спрашиваю.

— Не знаю, — говорит БС. — Мне внутрь попасть не удавалось еще. Последний раз на мосту завернули. Вот хочу еще с вами попробовать, может, вы ему больше нравитесь. Может, сделает вам такой подарок по поводу переезда.

Начинаем гуськом по тропинке загогулистой спускаться вниз. Я все жду, когда нас пинком обратно отправят. Не может так быть, чтобы приехали две непонятно что, непонятно откуда, а им тут сразу и чудеса на подносе, чуть ли не в постель, вместе с кофе. С другой стороны, БС виднее. Вон, скачет впереди, в ус не дует. А есть у него усы-то? И не разглядишь.

Пока думала, мы уже до моста добрались. Тут БС притормозил немного, закурил, достал из кармана фляжку, сделал основательный глоток и нам ее протянул.

— Вот, хлебните. Сейчас ворожить будем. А без этого ворожба сухой и грустной получится.

Хлебнули. Что-то явно спиртосодержащее, и вкус знакомый. Начинаю вспоминать судорожно, что же это быть может.

— Эксклюзивный рецепт, — объясняет БС, хитро на наши рожи задумчивые глядя. — Когда-нибудь потом расскажу. А сейчас пошли, только надо думать про огонь, обязательно. Любой, хочешь спичечный, хочешь Олимпийский.

Снабдил нас БС этими инструкциями и пошел по мосту.

До середины моста мы чуть ли не ползком доползли. Я боялась хоть шаг в сторону сделать от БС или потерять нарисованную внутри картинку — большой костер на главной площади Ксю-Дзи-Тсу, который мы в прошлом году разводили. Жгли воспоминания. В какой-то момент оказалось, что в домах скопилось столько воспоминаний, что повернуться невозможно без того, чтобы какое-нибудь из них не задеть. А если его задеть, оно начинает звенеть противно и картинки на стенах показывать. И вот Киол решил свалить все это на главной площади и поджечь. А мы стояли, грелись и смотрели на улетающие вверх кусочки жизней, пытаясь опознать среди них свои.

На середине моста БС остановился, улыбнулся откуда-то из-под челки и заявил.

— Ну все, самое опасное позади. Теперь дойдем, только не забывайте про огонь думать. На всякий случай.

Лянхаб ко мне наклоняется и шепчет:

— Слушай, Каф, а про это нам кошка не говорила ничего.

— А это и не судьба, наверное, — отвечаю я тоже шепотом. — Это так, чудеса попутные. Судьба позже начнется.

9

В замок мы все-таки попали. Долго стояли на пороге, пытались заглянуть в темноту там, внутри. Ничего не увидели, пришлось идти дальше. БС снова из фляжки глотать начал, уже для храбрости: кто его знает, какие чудеса Ксар-Сохус для избранных хранит? С его-то непростым характером…

Но все тихо вроде бы, никто на нас из темноты не бросается, даже свет появился, факелы на стенах загорелись. Оказалось, находимся в большой такой зале, парадной, наверное. Стол огромный, на нем всяческой еды и питья человек на сто расставлено.

— Это все для нас? Чудо такое? Чтобы обожраться и умереть? — интересуется Лянхаб, разглядывая все эти кулинарные шедевры.

— Чудо. Но совсем не для этого, — объясняет БС. — Все зависит от того, что съешь и что выпьешь. Вот тогда-то чудо основное и начнется. Причем, для каждого свое. Ксар-Сохум толп не любит. Даже таких маленьких, как наша компания. Так что, если не боитесь, — пробуйте.

И сам тащит со стола тарелку с чем-то вкусным.

— А ты откуда знаешь? — не отстает Лянхаб. — Ты же не был тут.

— Я не был, другие были. Стол этот всегда стоит. И каждый свое получает, только мне никто не говорил, что именно. Но вроде недовольных не было.

Сказал это, и вдруг исчез куда-то.

— Ой, мама, — шепчу я. — Это что же, его обратно вернули? А как же мы возвращаться будем?

А эхо мои слова по всему замку разносит.

— Да нет, это он просто сожрал чего-то, вот и исчез. Я тоже хочу попробовать, — отвечает мне Лянхаб и хапает со стола кубок. — О, вино, красное, — булькает, сделав один глоток, и тоже исчезает.

И остаюсь я одна. Мне совсем не по себе становится. Уж больно замок большой и гулкий. И пустой. Я нацеливаюсь на стол, выхватываю из всего разнообразия чью-то ногу обжаренную, начинаю ее грызть, и тут случается.

Я оказываюсь в обычной такой маленькой комнатке. Сижу на диване, в руке у меня чашка с капучино, на столике пепельница, а напротив сидит человек — ну, вроде бы. Обычный человек, в джинсах и рубашке. Судя по всему, не из наших, не из божеств.

— Привет, — говорит. — Я с тобой так давно мечтал поболтать, если честно. Вот так вот, чтобы с кофе, и тихо.

— А ты кто? — спрашиваю. Потом осекаюсь. Ну, разумеется, еще один дурацкий вопрос. Он и сам расскажет, если захочет. А не захочет, так чего тогда спрашивать? Поэтому ищу сигареты, нахожу, закуриваю и выжидательно на него смотрю.

— Как тебе кофе? — спрашивает он.

Я смотрю на чашку в своей руке, делаю глоток.

— Хороший, — говорю, — кофе. Сам готовил или как?

— Ну, можно считать, что сам. Мне только немного помогли.

— Кто?

— Есть тут парочка духов, они мне с кофе сильно помогают. Пропорции там рассчитать, или еще что — в техническом плане. А уж настроение этому кофе я сам даю.

— Настроение?

— Да. Этот кофе с легкой грустинкой. Потому что, скорее всего, хоть эта встреча и первая у нас, а не увидимся мы больше. И даже непонятно, сколько нам времени дадут, чтобы пообщаться. Впрочем, хорошо, что его вообще дали. Видишь ли, такая штука получается, что я — твоя вторая сторона.

У меня в голове тут же начинают судорожно проноситься все прочитанные книги по эзотерике и мифологии.

— Вторая сторона? Двойник что ли? Доппельгангер?

— Да нет. Просто вторая сторона. Знаешь, как у пластинки. Я совсем не ты, мы мало в чем похожи, разве что кофе любим оба. Только я его готовлю, а ты кофейнями заведуешь. Ты божество уже, а я пока что человек. Даже живу не в твоем мире. Просто каждому полагается его вторая сторона. Она в судьбу с самого начала вписывается. Только об этом почти никто не знает. Я бы тоже не знал, просто мне сны начали сниться.

— Какие?

— Мне снилось, что по улице ходят люди, странные такие, с одной стороны посмотришь — вроде один человек, а с другой посмотришь, так уже другой. Я и подумал, что у каждого есть вторая сторона. Только ее найти нужно. А если еще точнее, ее нужно понять.

— А зачем они нужны, стороны эти? Если их даже в судьбу вписывают, значит полезная в хозяйстве вещь, так ведь?

— Очень полезная. Обратная сторона — это твое “не-я”. Собрание всего, что существует на одной с тобой частоте, но никогда ни в тебе, ни рядом не появится.

— А тогда зачем…

— Как обычно, для равновесия. Чтобы не болтало ни тебя, ни меня по системам координат вселенским. Ничего из того, что у твоей второй стороны есть, тебе недоступно, а значит, не сделаешь глупостей, и последствий страшных не будет. И наоборот. А если две половины вместе соберутся, они таких дел наворочают, что всем страшно станет. Они мир за пять минут смогут завоевать, даже не заметив. Поэтому и не позволено. Только, разве что, вот так. В порядке чуда.

— Тогда расскажи, какой ты? Интересно же, чего во мне никогда не будет.

— Лучше ты расскажи. Или нет, не надо. Давай просто кофе попьем.

Сидим, пьем, смотрим друг на друга, молчим сосредоточенно. Хорошо, тепло и уютно. И не хочется, чтобы кончалось. Потому что когда кончится, снова начнется Ксар-Сохум странный, поиски жилья, ссылка. И хоть прекрасна вполне моя жизнь божественная, но вот таких моментов в ней не бывает. Разумеется, так же по закону бытия положено.

— Знаешь, — говорит, наконец, моя обратная сторона. — Я эту теорию сам придумал, только вчера, когда проснулся. А сегодня попал сюда, тебя увидел, и понял, что все правда. Или стало правдой.

— А может ты тогда придумаешь что-нибудь, чтобы нам еще раз кофе попить вместе? А то как-то совсем уж сурово получается.

— Может быть, — соглашается он. — Я подумаю еще. В любом случае, я всегда рядом. Половина все же. Если удастся вовремя оглянуться, может быть, увидишь.

Я собираюсь спросить, а как же все-таки зовут обратную сторону моей пластинки, но не успеваю. Оказываюсь вдруг в большой зале Ксар-Сохумского замка. А там уже БС с Лянхаб сидят, на пару содержимое фляжки употребляют. Задумчивые оба, дальше некуда. Увидели меня и тут же фляжку мне выдали. Видать, лицо мое к этому располагало.

Вот только выйти из замка у нас не получилось. Совсем не получилось. БС вышел, а мы за дверь дергаем, и хоть бы что. БС уже с той стороны кричит, надрывается:

— Ну чего вы там застряли, мне пора уже!

— Да мы выйти не можем, — отвечаю я. — У нас дверь не открывается.

Тут БС начал материться, да так, что Лянхаб с завистью в сторону двери посмотрела. Поматерился, а потом и говорит:

— Ну раз так, я ничего поделать не могу. Ксар-Сохум все сам решает. Так что пойду я. Может, увидимся еще, если выберетесь.

И ушел. Мы даже вслед ему печально посмотреть не смогли, дверь мешала.

— Ну что, — спрашивает Лянхаб, — допрыгались? Чудес им захотелось, видите ли. И чего теперь-то будет?

— Не знаю, — говорю. — Мы, кажется, в какой-то тупик судьбы случайно залезли. Ждать будем. Вон, поесть еще можно.

— Да, и нас опять колбасить начнет?

— Думаю, уже не начнет. Это, наверное, больше одного раза не работает.

Мы с ней пошли к столу, уселись и начали есть. Причем на нервной почве наелись до состояния едва шевелящихся тушек. И ничего сверхъестественного не происходило — кроме, конечно, нашего сверхъестественного обжорства.

— Я домой хочу, — говорит Лянхаб, с отвращением косясь в сторону стола. — Домой, в Ксю-Дзи-Тсу, к Киолу. Не хочу больше этих странностей. В Ксю-Дзи-Тсу странности свои, родные и знакомые, а тут сплошь ужас какой-то. А вдруг у меня клаустрофобия, вдруг я замкнутых замков до колик боюсь?

— Да, домой я бы тоже не отказалась. Мне все-таки работать надо. Вот просидим мы тут три вечности, так в Ксю-Дзи-Тсу все кофейни испортятся, за ними же глаз да глаз нужен. Сменят один раз персонал, потом всю кофейню на помойку можно выбрасывать. Да и вообще…

— Слушай, — оживилась Лянхаб, — ну а может попросить его? Типа, отпусти нас, батюшка Ксар-Сохум, к детишкам малым, кофейням славным, и все такое?

— Что-то мне кажется, это не поможет.

И мы опять замолчали.

Но долго молчать, как всем известно, куда сложнее, чем долго говорить, и мы потихоньку начали вспоминать Ксю-Дзи-Тсу. Все тамошние истории, которых оказалось очень много, Киола, который, если вдуматься, не такой уж и плохой, Терикаси, который, наверное без нас со своими прямыми обязанностями не справляется, и прочих добрых божеств, которые продолжали существовать в нормальной (хоть и с тремя судьбами) реальности, в то время, как мы сидели здесь, и совершенно не знали, что случится в следующую минуту.

Самое страшное, что не случалось ничего. Мы по-прежнему сидели около стола, потягивали вино и курили. И никаких потусторонних шорохов, никаких намеков, что хоть кто-то тут есть и к нам прислушивается. И не оставалось ничего, кроме как заснуть прямо в креслах в надежде на то, что утром все хоть как-то прояснится.

Утром все действительно прояснилось. Когда продрали глаза, оказалось, что дверь открыта настежь, а за ней виднеются привычные глазу, милые сердцу башенки и домики Ксю-Дзи-Тсу.

Мы с Лянхаб завопили от радости и рванули на улицу. Никакого замка позади нас, разумеется, больше не было. Зато впереди маячил Киол. Подошел к нам и спросил со всей возможной суровостью:

— Ну что, с судьбами воевать пойдете? А то, глядите, сошлю.

И мы пошли воевать с судьбами. А что нам еще оставалось делать?

Эпилог

На войне с судьбами нас, разумеется, убили, и даже не один раз, потому что солдаты из нас, как мы и предупреждали с самого начала, хреновые. Воскресая, мы всякий раз ругались и шли пить кофе.

Часть вторая

1

После войны с судьбами, которую нам чудом каким-то удалось выиграть, в Ксю-Дзи-Тсу все более или менее пришло в норму. Насколько это в Ксю-Дзи-Тсу возможно, конечно же. Появлялись время от времени новые божества, старые божества умирали и отправлялись в Галлавал. Жили мы почти как люди, одним словом. Я кофейни создавала, Лянхаб ходила со мной по этим кофейням, для счастья мало, что еще нужно. Киол разомлел и даже подумывал новый город основать, назвать его Адоесс и ездить туда в отпуска. Киол решил, что ему, как всякому начальнику, полагаются отпуска. Мы особо не возражали.

Но, конечно же, все не могло быть сплошь и рядом хорошо, иначе мне бы вам рассказывать не о чем стало. Попивание кофе за душевной беседой — занятие увлекательное, бесспорно, но только для участников процесса.

Как-то утром после обильного ночного возлияния и жалоб на жизнь (преимущественно личную, это основная проблема любого божества) мы с Лянхаб и Терикаси сидели в кофейне на главной улице Ксю-Дзи-Тсу, наблюдали сквозь стеклянные витрины за городом и беседовали неспешно, как в таких случаях и полагается.

— А чего бы тебе, Лянхабушка, не переквалифицироваться, — говорит Терикаси. — Я уже который год жду, пока у нас какое-нибудь божество кино появится, или хотя бы книжного магазина «Москва», да все без толку. А ты пойди к Киолу, попроси тебя переназначить, будешь нам фильмы показывать, вместо того, чтобы матом ругаться беспрестанно.

— Да ну тебя, епть, — отмахивается Лянхаб, попутно переворачивая чашку с кофе. — Киол меня тем же самым матом пошлет куда подальше. Он считает, что порядки, установленные этим миром при участии его, любимого, нарушаться не должны, иначе всем пиздец настанет.

— Это-то да, — соглашается Терикаси, поглаживая по коленке одну из своих подопечных (он утверждает, что на них это благотворно влияет) — но мир же все равно меняется. Вон, вы рассказывали, что с Ксар-Сохумом случилось. Так лучше же, чтобы эти изменения под контролем были.

— Тебе просто очень кино посмотреть хочется, — вмешиваюсь я, закончив сооружать курган из салфеток на месте пролитого Лянхаб кофе. — Мне тоже хочется, но тут только ждать и остается. И, между прочим, Киолу мы про Ксар-Сохум ничего не рассказывали толком. Ни к чему ему это, расстроится еще.

— О чем это вы мне не рассказывали? — это Киол, как обычно, возник у нас за столиком, никого не предупредив.

— Слушай, едрить твою, я тебя сколько раз просила вот так вот не делать больше. Я нервничаю. — Лянхаб подпрыгивает на стуле и начинает копаться в своей сумке в поисках сигарет, разумеется, безуспешно.

— Да ладно, я же не появляюсь, когда ты в ванне с резиновыми утятами купаешься, — усмехается Киол и протягивает Лянхаб свою пачку сигарет.

Лянхаб, разумеется, краснеет, Киол умеет делать, чтобы очень неудобно стало, а Терикаси, напротив, оживляется.

— Слушай, Лянхабушка, а ты где утят-то доставала, а то я давно таких хотел.

Мы с Киолом ржем в голос, а Лянхаб начинает крыть нас всех многоэтажным матом, автоматически переключившись в рабочий режим, как обычно.

— Ладно, — Киол перестал смеяться, заказал себе ристретто и многозначительно уставился на нас, видимо, требуя пристального внимания.

Мы втроем кроим рожи посерьезнее, и, как обычно, готовимся внимать. Киол, если не на периодические попойки, просто так не появится.

— У нас неприятности, — начинает Киол, поглощая ристретто. — Серьезные.

— Ох ты ж, неужели судьбы опять? — от Киолового тона мне не по себе становится, да и Терикаси с Лянхаб сидят, оба серьезные, жуть.

— Нет, не судьбы. С этим городом вообще все совсем в порядке, к счастью. Это в Галлавале все плохо. Там боги умирают.

— Постой, — перебиваю я Киола, пока это не сделали все остальные. — Они же там и так мертвые.

— Ты, Каф, хоть и умная, но такая дура иногда, — Киола вывести из себя — проще некуда. — Само собой, мертвые они там. Но кто-то их убивает. А после этого они просто исчезают из этого мира.

— И дальше что? — интересуется Лянхаб, явно радуясь тому, что с Ксю-Дзи-Тсу все в порядке. — Убивают и убивают. Все равно мертвые. Толку с них даже для них никакого.

— Ты же знаешь, дорогая, что у этого мира свои законы. Есть божества живые, а есть — мертвые, и все они должны быть, иначе мир расстроится. И я тоже. — Киол, впрочем, и без того расстроенный, только что молнии из глаз не мечет, ну так это просто потому, что не умеет.

Но тут Терикаси, он умный очень, несмотря на специфику профессии, странно так смотрит на Киола и говорит: — Не, Киолушка, гармония, баланс и довольство мира — вещи, безусловно, приятные, только мы здесь при чем? Я, конечно, допускаю, что ты просто с друзьями решил проблемами поделиться, я бы так и поступил. Но у тебя ведь не бывает «просто».

Киол безуспешно попытался испепелить Терикаси взглядом, не преуспел, закурил любимый свой «Житан» без фильтра и вынес нам приговор:

— А разбираться, в чем дело, будете вы.

Мы, конечно, чего-то подобного и ожидали, но все равно начали в три голоса доказывать Киолу, что он явно не прав.

— Да куда нас слать-то, мы даже в ссылку по-человечески отправиться не можем, — говорит Лянхаб.

— Ты, Киолушка, по-моему, окончательно из последнего ума выжил, — Терикаси изображает спокойствие необычайное, при этом остервенело болтая ложечкой в чашке.

Я какое-то время просто изумленно смотрю на Киола, потом выдаю: — Подожди, а чего бы тебе Локреша Смолха не послать, это же, вроде, его работа.

— Каф. Это не смешно. Ты помнишь хоть один раз, когда его расследования заканчивались хоть чем-то.

— Ладно, ладно, но мы ничем не лучше. Так себе, мелкие божества, ни за что серьезное не отвечаем. По-моему, Киол, ты, либо, и правда что, слегка с ума сошел, либо просто чего-то не договариваешь. В конце концов, поехал бы сам в этот Галлавал и разобрался.

— Я не могу, — качает головой Киол. — Во-первых, на мне весь мир висит, негоже его без присмотра оставлять, а во-вторых, вы же знаете, в Галлавал могут попасть только мертвые боги.

Тут мы теряем дар речи и смотрим на Киола, раздумывая, очевидно, об одном и том же — а не отправить ли его самого в Галлавал досрочно.

Наконец Терикаси приходит в себя и интересуется: — А скажи, Киолушка, ты научился вдруг видеть будущее или просто хочешь его подкорректировать?

— Да нет, вы все опять не так поняли…

— Ну да, епта, не так. Все так, такее просто уже некуда. — Лянхаб вертит в руках тяжелую кружку из-под кофе и явно прикидывает, не кинуть ли этой кружкой в Киола, так, для получения морального удовлетворения.

— Слушайте, мать вашу, я могу вам объяснить, в чем дело без всяческих ваших комментариев. Помолчите хоть пять минут. — Киол явно приближается к грани нервного срыва, как и все остальные.

Но тут он, кстати говоря, прав. Божества живут долго, практически вечно, поэтому говорить мы тоже можем долго, практически вечно.

Мы умолкаем, смотрим в шесть глаз на Киола и ждем нового повода заговорить.

— После того, как вы съездили в Ксар-Сохум, я получил подтверждение некоторых своих догадок. А именно, все города в этом мире стали жить по каким-то собственным правилам, не тем, которые задумывались с самого начала. То есть, я этого не планировал, но меня-то как раз редко кто спрашивает.

Я открываю рот, чтобы спросить «А как же Ксю-Дзи-Тсу?» и закрываю его обратно.

— Да, и Ксю-Дзи-Тсу тоже — Киол улыбнулся и продолжил вещать. — Ксю-Дзи-Тсу выбирает, какие божества тут появятся, а какие — нет. Так что все мы, по большому счету, у него на хорошем счету. Потому и живется нам так, припеваючи. А вы понравились еще и Ксар-Сохуму, насколько я понимаю. И при такой общей к вам любви городов, понятно, что кроме вас в Галлавал ехать явно некому. Мне он точно свои тайны раскрывать не будет. Начальство, знаете ли, никто не любит.

Мы-то знаем, и поэтому делаем вид, что нет.

— А Терикаси поедет с вами для страховки. Чтобы вы, если что, смогли вернуться обратно, не увлекались тамошней жизнью особо, ну и так далее. Вот. — Киол допивает остатки ристретто и смотрит на нас.

— Это все очень хорошо и убедительно, — задумчиво говорит Терикаси, — Но про главное ты так и не сказал. В Галлавал могут попасть только мертвые божества.

— Эмм, — мычит Киол, — Ну я вас того, временно умертвлю. Не по-настоящему, конечно же.

— Ага, не по-настоящему. Как же, тудыть налево — Лянхаб по-прежнему вертит в руках кружку.

— Да ну вас, блин, — неожиданно обижается Киол. — У вас паранойя коллективная. Зачем мне, спрашивается, вас навсегда умертвлять, если можно не навсегда. И вообще, дело добровольное, надумаете — найдете, — он грохает пустую чашку об блюдце, и растворяется в воздухе.

— Ну вот, обидели Киолушку, не поверили в его добрые намерения, — хмыкает Терикаси.

— Ну, где-то он прав. Свиней Киол нам никогда особо не подкладывал, если задуматься, — отвечаю я.

— Дык он же власть, ептыть, — Лянхаб снова начинает рыться в сумке в поисках сигарет, я протягиваю ей свою пачку. — А власть ничего просто так не делает. И вообще, верить власти — последнее дело. Вон, сумку он мне подарил, так я до сих пор мучаюсь.

— Ну, это же все мелочи, — я чувствую, как во мне зачем-то неземная любовь к Киолу просыпается, заколдовал он меня, что ли. — А так, мы же тут с самого начала вместе. Если он нас умертвит, ему же не с кем пить будет. И на жизнь жаловаться тоже некому.

— Это-то да, — Терикаси о чем-то усиленно думает. — А давайте так. Мы ему расследуем эти убийства, а он нам кинотеатр.

— Угу, и резиновых уточек в каждую ванну, — добавляю я.

Лянхаб снова берет со стола кружку.

Терикаси усмехается и говорит в пустоту.

— Эй, Киолушка, давай, возникай, я же знаю, ты тут где-нибудь рядом стоишь и подслушиваешь. Согласен нам сюда божество кино притащить, если мы в Галлавал поедем, маньяка твоего искать?

— Не, ну ребят, это нечестно, это же мне с Ксю-Дзи-Тсу договариваться придется, а он капризный, что ужас, — Киол опять возникает из ниоткуда и усаживается на стул с видом человека, готового торговаться до последнего.

— А нам придется договариваться с Галлавалом, нам сложнее, между прочим, — я решаю в торговле поучаствовать, потому что по кино мы все скучаем и достаточно активно. — Так что это наше последнее слово. Если нет, сам себя умертвляй и вообще, делай, что хочешь.

Киол изображает тяжкие раздумья, хотя понятно, что он все уже давно решил, и наконец соглашается: — Ладно, ироды, будет вам вино, внесу в ТЗ на следующий месяц. В общем, сегодня вечером ко мне, буду вас понарошку умертвлять. — Тут он встает и уходит, на этот раз нормально, через дверь.

2

До вечера мы все носились по городу, всяческие дела улаживая и вещи собирая. Я, как обычно, с полным набором создателя кофеен, готовлюсь нам штаб создавать. Лянхаб тоже какие-то свои проблемы решает, ведь у нее работа весьма ответственная, не так что оставит, все население Ксю-Дзи-Тсу будет до ее возвращения матом разговаривать. Терикаси своим подопечным валерьянку раздает и, наверное, по коленкам поглаживает, в терапевтических целях.

Вечером собираемся мы в любимой кофейне, чтобы перед тем, как к Киолу идти, еще раз все обсудить, как следует. Но в кофейне нам сидится плохо, все дергаются, крутят в руках ложечки и нервно в потолок дымят.

— Ладно, — наконец говорит Терикаси, понимая, что еще чуть-чуть, и мы все ничуть не лучше его подопечных станем. — Поздно уже страдать, уже согласились. Надо думать, что мы там делать будем.

— Об этом мы еще в поезде подумать успеем, у нас целых 16 часов на это будет, если Киол не врет, конечно. А сейчас дай понервничать. Так жить проще, епть, — говорит Лянхаб, поглощая что-то сильно кофейно-алкогольное с вишенкой сверху.

— А что думать вообще, приедем — будем разбираться. Мы же даже не знаем, что и как там, в Галлавале этом. Это мы тут так, привычной атмосферой на прощание дышим, — у меня тоже поджилки трясутся, конечно же, но Терикаси прав, согласились уже, да и понятное дело, заняться кроме нас, этим просто некому.

— Ну, пошли тогда, что ли, — Лянхаб вскакивает, опрокидывает пепельницу и пытается целенаправленно к выходу пойти. Получается не очень. Мы с Терикаси идем за ней.

Дом у Киола странный, совсем. Он, как только о каких-нибудь новинках в мире людском узнает, тут же их к себе домой тащит. То евроремонт делал, приглашал в джакузи купаться, то тренажеров понаставил, никому не нужных, то домашний кинотеатр завел, с плазменным экраном, но без единого фильма. Сейчас он системами безопасности увлекся, так что когда мы к дому подошли, на нас тут же всякие камеры слежения уставились, и откуда-то сверху ехидный Киоловский голос пригласил внутрь.

— Киолушка, друг мой, а зачем тебе вся эта фигня? — спросил Терикаси, оглядываясь по сторонам. — Ты что, считаешь, ты кому-то так сильно понадобиться можешь, да еще и против твоей воли?

— Мало ли, — Киол встретил нас в банном халате, зато с лицом, на котором масса безумно серьезных дум просматривается.

— Нет, это он от поклонниц скрывается, — говорит Лянхаб, — Если Вреста их тут застанет, он потом от нее никакими камерами не отмахается.

— Идите вы… — мрачно говорит Киол. Его вечновозлюбленная Вреста — причина его беспрестанных депрессий, и, пожалуй что, лучшая гарантия нашего возращения из Галлавала. Ведь если мы там застрянем, Киол сам вымрет от невозможности пожаловаться на судьбу.

— Да ладно, Киол, ты же знаешь, как мы все тебе сочувствуем, — говорю я, стараясь не улыбаться. — У нас тут у всех свои несчастные Любови. Как говорится, на каждое божество найдется своя Вреста.

— Все, блин, бегом в кабинет. Утомили. — Киол становится деловым, как обычно, когда хочет поменять тему разговора.

Кабинет у Киола тоже достойный, всякий там дуб, книжки умные и глобус, как у Ниро Вульфа. Терикаси утверждает, что это глобус Украины. Киол бесится.

— Так вот, родные мои, — Киол уселся за стол, чтобы нам стало ясно, кто в мире хозяин. — Я вас о некоторых вещах предупредить хочу, прежде, чем начну умертвлять. Дело в том, что мертвые божества, те, которые сами по себе умирают, теряют к жизни всякий интерес, потому и пьют беспрестанно. У них там, конечно, своя деятельность какая-то происходит, но только так, номинально, насколько я понимаю. Вы от этих побочных эффектов, понятно дело, будете избавлены, но вид придется делать. Так что никаких кофеен.

— Э нет, как так никаких кофеен? — возмущаюсь я. — Я без кофеен не могу, мне без них не думается. И им тоже, — я показываю на Лянхаб и Теикаси, которые начинают активно кивать.

— Там нет кофеен, и быть не может. Мертвые божества теряют свое призвание, — терпеливо объясняет Киол. — Там на весь город два гадюшника — Гориип и Оггльо — по именам владельцев. Их мир туда с самого начала направил. И эти хозяева там — практически единственные живые. Так что еще раз — никаких кофеен.

— Ну, Киольчик, ну маленькую, ну мы ее под квартиру замаскируем, а? — меня совершенно не радует перспектива перетекать из одного жуткого кабака в другой.

— Вот в квартире кофе пить и будете. В конце концов, ты, как божество кофеен, должна уметь его варить. Попрактикуешься.

Я уныло замолкаю.

— Ну и понятно, что ваша цель — выяснить, кто убивает наших мертвых богов. Как только выясните — возвращайтесь.

— Из Галлавала не возвращаются, епть, — вдруг вспоминает Лянхаб.

— Мертвые боги — не возвращаются. А вы вернетесь. С Ронах я уже договорился.

— Ронах? — переспрашивает Терикаси.

— Угу, она отвечает за железную дорогу до Галлавала, — объясняет Киол. — Ты только Терикаси, ни на что не надейся. Она сама полумертвое божество, ее крайне мало что в жизни волнует, кроме ее поезда.

Терикаси вздыхает, мы с Лянхаб переглядываемся.

Дело в том, что Терикаси давно и безуспешно богиню своей мечты найти пытается. Методом проб и ошибок. Кроме ошибок, правда, ему этот метод пока ничего не принес. Но Терикаси, хоть и божество истерик, большой оптимист, потому надежды не теряет. Мы с Лянхаб за давностью знакомства, понятное дело, не считаемся, а вот все остальные божества женского пола в Ксю-Дзи-Тсу, кажется, уже были забракованы, Терикаси сам об этом периодически рассказывает.

— Ну вот, а теперь займемся умертвлением вашим, — торжественно возвещает Киол и начинает руками всякие пассы выделывать. Для красоты, скорее всего. Все же знают, что магии такой, рукотворной, в этом мире нет. Есть только то, что сам мир позволит. Все прочее — атрибутика и желания колдующего.

— Вы только, если что, не пугайтесь, — предупреждает Киол в промежутке между пассами. — Это все не по-настоящему, в любом случае.

В любой — не в любой, но мне в какой-то момент становится неуютно и хреново. Причин объяснить ничем нельзя, все по-прежнему. Но неуютно. И хреново, ага.

Киол видит, что со мной творится, и тут же начинает успокаивать, пока мы все не передумали.

— Это все иллюзия, как есть. Ну, как посталкогольная депрессия. Главное — не обращать внимания. Просто иначе вас Галлавал к себе не пустит. Вот вернетесь — будете жизнерадостными, как раньше. Опять же, стимул вам, побыстрее все это дело распутать.

В других обстоятельствах мы бы уже все Киола, на чем свет стоит, крыли. Но тут мне совершенно все равно. Даже Терикаси сник как-то. Потом мы все втроем молча выходим из кабинета Киола, из дома Киола, с улицы, где живет Киол (примерно так я это все и ощущаю, констатациями), и отправляемся на вокзал, откуда девушка по имени Ронах должна отвести нас в чудесный город Галлавал, где все такие, как мы сейчас, только еще хуже, и умирают иногда насовсем. Впрочем, судя по моим нынешним ощущениям, мертвым-то божествам таким смертям только радоваться. Все лучше, чем так.

— По-моему, нас наебали, — равнодушно говорит Лянхаб, изучая небо над головой.

— Не то слово, как, — также равнодушно отвечает Терикаси.

— Интересно, как, по мнению Киола, мы в таком состоянии что-то расследовать будем, мы же там сопьемся, — на самом деле мне совершенно неинтересно, но раз мысль возникла — надо высказать.

— Это, кажется, методом погружения называется. Зато поймем, что они чувствуют, — говорит Терикаси.

— Если они такое чувствуют, так это просто самоубийства, — замечает Лянхаб. Ругаться она перестала.

— А может вернуться, попросить Киола нас обратно оживить? — предлагаю я.

— Да какая разница, жизнь, что так, что так дерьмо, только отношение разное. А если выясним, кто это, так хоть кино сможем смотреть. Оно, в отличие от жизни, хорошим бывает, — мрачно возражает Терикаси.

За такими оптимистичными разговорами мы таки добрались до вокзала, где у единственного вагона единственного поезда на единственной платформе нас встретила девушка, при виде которой Терикаси, будь он прежним, тут же решил бы, что он нашел ту самую богиню своей мечты. Но сейчас они только кивнули друг другу, и мы уселись в темное купе, где на столе стояла бутылка водки, видимо, подарок фирмы, которая очень хорошо чувствует настроение клиентов.

3

Ужасно, доложу я вам, мертвым божеством быть. Потому как все, что бывало поводом для смешных шуток, становится поводом для несмешных терзаний. И ладно бы таких терзаний, чтобы душа сворачивалась-разворачивалась, так ведь нет. Душа кукожится и зябко кутается в собственные страдания. Отвратительно.

Водку мы пить не стали, мудро решили, что от нее всегда только хуже становится. К тому же, нам на следующий день надо убийства расследовать, а для этого придется собирать себя во что-то более или менее жизнелюбивое.

Поэтому мы просто сидели в купе и печально друг на друга смотрели. Оно понятно, у божеств, как уже сказано было, проблемы, как правило, только с личной жизнью. И вот эти проблемы на всех навалились изо всех сил.

— Вот, — заявляет наконец Лянхаб, — у Киола хотя бы какая-то динамика в жизни. Они с Врестой друг на друга орут и посудой кидаются. А у меня что — ничего. Даже посуды нет. Потому что я по кафешкам ем. А ведь взрослое божество, надо бы уже семьей обзаводиться.

— Да ну прекрати ты глупости говорить, — Терикаси смотрит в окно и поддерживает разговор, по всему судя, лишь для того, чтобы хоть что-то держалось. Раз уж с настроением такая дрянь. — Кто бы тебя в божества взял, с такими-то устремлениями. Ты что, Лянхабушка, не заметила еще, божества в этом мире — существа пожизненно одинокие. Всякие любови — они любовями, но одиночество в конечном итоге нам всем куда ценнее. Только не говори, что не знала об этом.

— Ну, догадывалась. Смотрела на всех нас и догадывалась. Но это ведь жестоко как-то получается. К чему нам стремиться-то тогда?

— Нам не стремиться полагается, а жить, — говорю я, посматривая на бутылку с водкой. — А вот когда научимся жить, тогда уже и стремиться можно будет. Тебе что, с твоим Кицни хорошо было? После первых пяти скандалов?

— Ну ведь, мы же мирились потом. И все еще какое-то время было хорошо. Хотя так да, лучше. Приходишь домой, ноги на стол закидываешь. Если что нужно, сама наколдуешь или вон Каф попросишь. А кроме того, что тебе нужно, больше ничего и не надо. Я думать люблю, знаете.

— Хе, правда что ли? — Терикаси даже улыбнулся.

— Не смешно, кстати. — Лянхаб надулась. — Вот прихожу домой, ноги да, на стол, и думаю, бывает по полвечности целых. Обо всяком. Ну вот, к примеру, мир этот. И город наш. Ведь по каким-то критериям он нас выбрал сюда. По каким, очень интересно. Или там, про Ксар-Сохум. Что бы там дальше было, если бы он нас не выпустил. Нам ведь кошка столько всякого нагадала. Есть ведь о чем думать, а если впереди вечность целая, да не одна, почему бы нет.

— Ну, что до критериев, так я тебе частично уже объяснил. А дальше, ну допусти, что мы ему просто симпатичны чем-то. Вот тебе мы симпатичны?

— Ну, да.

— И ему тоже. Все же этот мир и мы тоже создавали, так что это просто та самая обоюдная любовь, о которой ты тут мечтала пять минут назад.

— Угу, — киваю я. — А что до Ксар-Сохума, это ведь та же самая любовь была, только такая, не в меру страстная. Я лично не в меру страстных любвей не люблю, слишком нервов много тратишь. И все лишь на то, чтобы выяснить, что же вам все же друг от друга надо. Ну вот, как Киол с Врестой. Так что нам бы там вряд ли совсем хорошо жилось бы. Хотя они там забавные. И Касавь, и БС, и Геп даже, хоть и сволочь.

— Да не сволочь он, просто такой. Отстраненный. У него работа, ему встречать и провожать нужно, а не нас любить, — за Гепа Лянхаб, похоже, готова, если не убить, то побить точно.

— Ну да, — Терикаси что-то совсем мрачнеет. — Ты еще скажи, у Киола работа такая, гадости нам делать периодические.

— Не, у Киола просто какой-то суперплан в голове зреет, я это чувствую, — говорю я. — У него этих планов всегда гора целая, а тут видимо он хоть один из них до конца продумал и решил в жизнь воплотить. Ну, а какие ж Киоловские планы без нас обходятся.

— Ага, — хмыкает Лянхаб. — Он решил, что мы зажрались и недостаточно сильно восхищаемся собственным бытием. Кино вон захотели. Вот и решил показать, как еще бывает.

— Ну да, и богов этих в Галлавале он сам убивает, точно, — говорит Терикаси.

— А почему бы и нет, с него станется.

— Да ладно, что вы бедного Киолушку опять загнобили. Он же все-таки даже не совсем божество. Так, прораб, по сути дела. Просто миру прораб понадобился, вот его и взяли. Могло быть хуже.

— Не уверен я что-то, что могло быть хуже, чем сейчас.

Тут в дверь купе стучит кто-то. Ну, не кто-то, разумеется, а Ронах, больше-то в поезде никого и нет. Мы, конечно, говорим, чтобы входили.

— Я услышала, вы тут так разговариваете весело, вот, решила присоединиться, а то что-то тоскливо совсем, — говорит Ронах, скромно присаживаясь на полку рядом с Терикаси.

— Весело? Да мы тут, можно сказать, мировой скорби предаемся, — говорю я. — Настолько предаемся, что даже водку не пьем.

— Вы бы покатались с мое в Галлавал, вам бы такие разговоры верхом веселости показались, — печально говорит Ронах.

А Терикаси, кажется, уже начал к своему новому состоянию привыкать, потому что смотрит на Ронах он с явно возрастающим интересом.

А ей, видимо, просто на судьбу пожаловаться некому, вот она к нам и пришла.

— Ведь я же не мертвое совсем божество, иначе меня бы Галлавал не выпустил. Так, полумертвое. Так что я чувствую, что мне хреново, но сделать с этим ничего не могу. Так и мотаюсь. А с мертвыми богами вообще говорить не о чем, они только водку глушат, да на жизнь жалуются.

— Мы вас прекрасно понимаем, — говорит Терикаси и с сочувствием на Ронах смотрит. То есть, пытается изобразить сочувствие, а смотрит с чем-то совсем другим. Ну, я-то только радуюсь, значит, все не так плохо, как нам поначалу казалось.

— Да да, нас вот тоже полуумертвили, чтобы мы это задание выполнить могли. Так что мы, можно сказать, собратья по несчастью, — Лянхаб тоже решила пожаловаться на жизнь.

Остаток вечера прошел в обсуждении того, как плохо быть полумертвым. Обсуждение оживлялось попытками Терикаси обратить на себя внимание Ронах, не совсем, надо отметить, безуспешными. Она целый один раз ему улыбнулась. Мы с Лянхаб даже в тамбур покурить ушли, в рамках ностальгии, и чтобы дать людям пообщаться. Но дальше улыбки дело как-то никуда не пошло.

Наконец мы все захотели спать, позаваливались по своим полкам и попросили Ронах нас за час до приезда разбудить, чтобы успеть хоть как-то к приезду в Галлавал подготовиться. Потому что спать мы тоже можем очень долго. Ронах покивала, напоследок взглянула на Терикаси и ушла куда-то в свои апартаменты.

Спалось мне как-то не очень хорошо, посреди привычно радужных снов возникали какие-то непонятные фигуры и говорили какие-то плохоразличимые, но явно печальные вещи, потом исчезали, и сновидения продолжались, как обычно. Так что утром я проснулась мрачная и злая, как и все остальные впрочем. Добросовестная Ронах посмотрела на наши заспанные лица и решила ретироваться, видимо, мертвые божества или живые, а все с утра одинаково омерзительны.

— И вот это стало быть, подгаллавалье, епть? — Лянхаб смотрит в окно, за которым постоянно мелькает что-то очень темное и депрессивное, разных форм.

— А ты что думала, тебя тут клоуны с шариками вдоль рельсов развлекать будут, — огрызается Терикаси.

— Не надо, вот клоунов только не надо, я их с детства не люблю, — вздрагиваю я.

Ронах поинтересовалась, не будем ли мы чай, я покачала головой, быстренько наколдовала френч-пресс с кипятком и кенийским кофе, чтобы особо внимания не привлекать, и мы продолжили процесс подъезжания к Галлавалу.

— Не понимаю, зачем тут такое количество этих омерзительных домов, — задумчиво говорит Терикаси, тоже глядя в окно. — У нас столько богов во всем мире не наберется, чтобы их заселить. В ближайшие несколько сотен вечностей.

— Это для создания атмосферы, — предполагаю я. — Мрачные трущобы мегаполисов и прочая стандартная атрибутика. Чтобы пить адекватно обстановке. А то представляешь, ты сидишь в мерзком гадюшнике, пьешь мерзкую водку, а вокруг солнышко светит, птички щебечут и картинки, одна пасторальнее другой. Тут ведь совсем плохо может стать.

— Ну да, наверное. Нет, сил моих больше никаких нет на это все любоваться, — Терикаси отвернулся от окна.

— И то верно, налюбуешься еще. Вряд ли мы приедем и первый, кто попадется нам на вокзале, будет убийца, тудыть, — Лянхаб опять начала ругаться, не знаю только, то ли это признак хороший, то ли просто настроение утреннее.

— А хорошо бы…, - мечтательно говорю я. — Подойдет, ручки протянет, отвезите, скажет, меня к вашему главному, устал я маньячествовать. Красота же…

— Мечтай. Нам скорее по кабакам придется ходить каждый вечер, вытаскивать божеств из салатов и спрашивать «А вы не маньяк ли, случайно?». Эффект неожиданности, может и сработает, — говорит Терикаси.

— Ладно, разберемся, жизнь-то в любом случае хоть немного да налаживается. По крайней мере тоска уже не такая беспросветная, как вчера. Все радость, знаете ли. Только сны вот, — и я рассказываю про странные фигуры. Не потому что это кому-то интересно будет, понятно же, сны пересказать так, чтобы все поняли, каково оно было, пока никому не удавалось. Просто одна из приятных особенностей этого мира состоит в том, что сны себе можно заказывать. Не во всех деталях, но так, тематику хотя бы. И если в тобой заказанные сны какие-то мрачные дядьки заявляются, значит, что-то не так.

— Во, точно, у меня такая же фигня была, — говорит Лянхаб. — Я еще думаю, что-то ведь не так. Но вспомнить не могла. А теперь да, помню — странные и говорят что-то непонятное.

— Конечно, — тут же встревает Терикаси. — Человеческие фигуры среди резиновых утят странно выглядят.

— Да хватит уже про утят-то, — взвивается Лянхаб. — Иззавидовался, что ли, бедненький. Так я тебе на день рождения подарю. Они у меня в Киоловской сумке все равно раз в неделю находятся. Так что на всех хватит.

— Не сердись, Лянхабушка, я пытаюсь обстановку разрядить. Потому что дядьки, особенно коллективные, а мне они тоже снились, это неприятно. С другой стороны, дядьки может нам что хорошее сказать хотят, рассказать, кто убийца, к примеру.

— Угу, еще бы их понять хоть как-нибудь можно было. А то только всю картинку портят, итить их налево, — бурчит Лянхаб.

— Ну, может со временем и станут попонятнее, кто знает, — у меня почему-то странный приступ оптимизма. Мне почему-то кажется, что все у нас будет хорошо. Хотя пейзаж за окном не располагает совершенно. Мы, судя по всему, уже подъезжаем, и мрачных домов становится все больше и больше. И небо мерзко-серое, и темно как-то, как зимой в пять вечера.

Наконец поезд заскрипел и остановился. Мы встали, собрали шмотки, которых, впрочем, совсем мало было, и пошли выходить. Терикаси трогательно попрощался с Ронах, обещал ей, что на обратном пути мы непременно еще побеседуем, и мы вывалились на перрон. Опять. То есть Терикаси-то не опять, а вот у нас с Лянхаб тут же дежа вю случилась. Только что Геп по перрону не скачет. И вообще никто не скачет. Пустота и тишина. На перроне стоит одинокая лавка, на лавке сидит кто-то тоже весьма одинокий.

— А это, судя по всему, наша делегация, не иначе, — говорит Лянхаб, показывая на скамейку.

— Ну да, а шарики и транспаранты он просто спрятал, чтобы не радовать нас раньше времени, — говорю я, попутно выискивая в карманах сигареты.

4

Сидящий на скамейке, и правда нас встречающим оказался. Когда мы подошли к скамейке, изобразив полную убитость, она встал и начал вещать хорошо поставленным голосом:

Добро пожаловать в Галлавал, меня зовут Аганезбед, я исполняю тут обязанности встречающего. Давайте выпьем, — и достает откуда-то из глубин пальто бутылку водки. Делать нечего, пришлось выпить, чтобы не размаскировываться. Отвратительное все-таки пойло. Мы с Лянхаб долго морщились, только Терикаси сделал вид, что ему это дело привычное.

— Так вот, — продолжил свою речь Аганезбед, после водки ему полегчало, видимо. — Жить тут можно где угодно, в принципе. Нас тут сейчас божеств пятьдесят всего, а домов вон сколько. Но лучше ближе к кабакам, это я вам от себя советую. Во-первых, возвращаться всегда будет проще, а во-вторых, лучше все же ближе к народу. У нас тут божеств кто-то убивает. Не то, чтобы это всех сильно расстраивало, но неприятно. Один вечер пьешь с кем-нибудь, а потом, оп, и нет его.

— Убивают? Да что вы? — почти искренне ужаснулась Лянхаб. — И кто же?

— Если бы мы знали. Да и какая разница. Это нам, тут остающимся, обидно, что собутыльники пропадают, а им так даже лучше, наверное.

— Ну да, ну да, — тут же согласилась Лянхаб, чтобы не выпадать из образа.

— Ладно, давайте еще по одной и идите заселяться, у меня кроме вас сегодня приезжающих нет. Вас и так-то для здесь много.

— А вот скажи, Аганезбед, — Терикаси все-таки закашлялся. — Куда лучше бухать ходить?

— Ну, — задумался Аганезбед. — Я, вообще, в Оггльо хожу, там поприятнее. Но там завсегдатаи, ну, те, кто здесь дольше двух вечностей. Так что вам-то может лучше в Гориип, там как-то пободрее, что ли, попривычней. Я вот как приехал, туда ходил, все-таки похоже на предыдущую жизнь. Ну, то есть на жизнь, в принципе, — тут Аганезбед как-то совсем загрустил. Потом вспомнил что-то. — Да, вот еще. У нас не принято спрашивать, божеством чего ты был, пока не умер. Захочет кто-нибудь, сам расскажет, — с этими словами он развернулся и к вокзалу побрел. А мы за ним.

Вокзал в Галлавале такой, что замок с привидениями может детской площадкой показаться. Какие-то горгульи на всех углах, сами углы темные и что-то в них неприятно шевелится. Аганезбед на это никакого внимания не обратил, как чесал вперед, так и чешет, а мы от каждой тени шарахаемся. Наконец, вышли на улицу, но там как-то не сильно лучше оказалось.

— Точно тебе говорю, — шепчет мне Лянхаб на ухо. — Самоубийства это, етить. Странно, что тут еще хоть кто-то остался, вот это да, странно.

Я только киваю, потому что и меня эта мысль не покидает. Вокруг какие-то тусклые пятиэтажки и девятиэтажки, темно, синие фонари, и ни одного огонька в окнах.

— В общем, если по этой улице идти, там как раз Гориип. Походите по улице, присмотрите себе что-нибудь. А потом, хотите, приходите к нам в Оггльо. А я пойду уже, меня ждут, — и Аганезбед побрел по улице.

Мы стоим, смотрим друг на друга, что говорить — непонятно.

— Да, — наконец изрел Терикаси. — Депрессняк с гостеприимством так себе сочетается.

— Угу, — соглашаюсь я. — Особенно хронический.

— А чего, может им интересно, новые божества все же, — говорит Лянхаб.

— Ничего им уже давным-давно не интересно, — отвечает Терикаси. — Кроме их вот этих пьянок. Им даже вспоминать о том, чем они были, не хочется. Чтобы, не дай кто-нибудь, снова интересно не стало.

— Мрачные вещи говоришь, Терикаси. Под стать городу, — я мечтаю только об одном, об уютной кофейне, где есть капучино с правильной пенкой и железные пепельницы. — Пойдем лучше жилище искать, нечего нам в здешнее уныние проваливаться.

— Да, да, — подхватывает Лянхаб. — А то застрянем тут навсегда, етить, и ты больше не увидишь свою ненаглядную Ронах.

Услышав имя Ронах, Терикаси подобрался как-то и зашагал вперед, более или менее целенаправленно.

Наконец мы дошли до одноэтажного здания с железной дверью, грязными витринами и надписью «Гориип» справа от двери. В витринах виднелись всяческие мрачные личности, общаться с которыми не возникало желания вообще.

— А придется, — Терикаси явно одну со мной мысль думает. — Вот сейчас заселимся и пойдем общаться.

— Брр, — Лянхаб передернуло. — По сравнению с ними даже Кицни образчиком оптимизма покажется.

— Ага, дорогая, все познается в сравнении, — развеселился Терикаси. — На свадьбу-то позовешь? Я подопечных захвачу, весело будет.

— Иди к черту, друг мой. У нас даже божества свадеб нет.

— И хорошо, — говорю я — Только давайте это все же в доме обсудим. Очень кофе хочется. Мне без него некомфортно.

— Наркоманка, — констатировал Терикаси. — Ладно, пойдем селиться.

Мы выбрали себе девятиэтажку за пару домов от Гориипа, после долгих споров сошлись на седьмом этаже, и теперь с очень кислыми минами свои новые владения изучали.

— Мда, ну хотя бы три комнаты, — Терикаси пытается оптимистом побыть.

— Угу, а мебель-то какая шикарная, етить, — восхитилась Лянхаб, разглядывая раскладные диваны и продавленные кресла.

— Черт, и почему я не божество мебели, — я уселась в одно из кресел и поняла, что сидеть в нем неудобно совсем.

— А чего вы хотели, дорогие? — Терикаси продолжает бодриться — Они сюда приходят, падают, спят, встают и похмеляться идут. Им комфорт ни к чему.

— А я-то думала, что у нас мир идеальный, — грустно сказала я, продолжая ерзать в кресле.

— Конечно, идеальный, — убежденно заявил Терикаси. — И ничего лишнего, прошу заметить.

Лянхаб взгромоздилась на диван, который очень жалобно скрипнул, и попыталась в себя уйти.

— Э, милые, не расслабляться, — Терикаси жажда деятельности обуяла, видимо, он новую встречу с Ронах предвкушает. — Надо все-таки понять, как нам этого маньяка излавливать.

— Вот мне, кстати, чего странно, епть — Лянхаб неожиданно вернулась из себя. — Если все живут так близко и ходят так вместе, как он вообще убивать умудряется.

— Ну, тут все просто, либо в квартирах, либо, что вероятнее, они все домой в таком состоянии идут, что мир кончиться может, они все равно не заметят, — я сижу и пытаюсь наколдовать хотя бы кофейный аппарат, с помощью которого можно пенку для капучино взбить.

— Сейчас кофе попьем и пойдем с местным населением общаться, слово за слово что-нибудь да выплывет, надо же им говорить о чем-то, — Терикаси стоит у меня над душой и активно предвкушает капучино.

— Готово, вроде. — Аппарат получился вполне себе ничего, маленький и с пеновзбивалкой, как и хотелось. А дальше это все дело пяти минут, пенку взбить, из молока наколдованного, растрясти ее по чашкам с кофе аккуратно и наслаждаться до полного изнеможения.

— Хотя кофейня была бы лучше, честно говоря.

— Не играла ты в детстве в шпионов, Каф, — сказал Терикаси, схватив чашку.

— Ну да, шпионы. Верблюды идут на хуй, Штирлиц живет этажом выше, — процитировала Лянхаб со своего дивана.

— Это на восьмом, что ли? — невозмутимо поинтересовался Терикаси.

Понятное совершенно дело, что до того, как стать божествами, мы все были людьми. А когда перестали ими быть, мир наш этот, по доброте душевной, оставил нам все привычки и все воспоминания. Привычки мы используем активно очень, а вот воспоминания того мира — только когда повыпендриваться надо. Больше они тут ни к чему совершенно.

Я с сожалением допиваю капучино, тушу сигарету в металлической пепельнице (просто не смогла себе в этом отказать, наколдовала) и всем своим видом показываю, что труд, оборона и прочие общественно-полезные вещи теперь мне вполне по плечам, обоим.

Мы опять сделали лица подепрессивнее и поплелись в «Гориип». Когда мы наконец справились с дверью, которая весила как небольшое стадо слонов, и вошли, внимания на нас, несмотря на все Лянхабовские матюги и наши почти матюги, никто не обратил совершенно. В зале сидело человек двадцать божеств, все уже не особо трезвые и очень унылые. У меня от их настроения аж голова начала болеть. Хотя божествам такого вроде не полагается. Но в Галлавале все по-другому, видимо. Иначе как бы местные жители от похмелья мучились.

Мы уселись за свободный столик, закурили и стали смотреть по сторонам. Увиденное впечатляло. Потому что беспросветность в глазах сидящих была совершенно бесконечной. При этом они умудрялись как-то весьма живо между собой общаться. И смеяться даже. Хотя от этого смеха хотелось пойти и повеситься на первом фонарном столбе. Прямо у входа.

Вдруг к нам подошло двухметровое божество с длиннющими волосами, собранными в хвост, грохнуло перед нами замызганный талмуд и пробасило:

— Добро пожаловать. Я Гориип, это понятно, наверное. В общем так, драться на улице, спать дома, с жалобами на жизнь ко мне не приставать.

— Э, ну нам тогда три водки, кувшин томатного сока и поесть что-нибудь, — Терикаси абсолютно ошалел от душевности хозяина заведения. Мы с Лянхаб просто очень красиво открыли рты и проводили Гориипа взглядом.

— Нет, его тоже можно понять, он тут единственный живой, не считая второго хозяина. Ему это все наверное уже совсем осточертело.

— Угу, тудыть, можно. Тут, Каф, все понять можно. Только совершенно не понятно, на хрена это делать. В конце концов, мы не понимать сюда приехали, а расследовать. Так что не будем в сантименты влезать, — Лянхаб стала какой-то совсем суровой, видимо, от всего увиденного.

— А я вот вернусь в Ксар-Сохум и отрежу Киолу то, с помощью чего люди детей делают, — мечтательно сказал Терикаси.

— Что ж вы злые-то такие, а? Ну понятно, что не сахар здесь, и даже не фруктоза, но если мы крыситься станем, нам что, полегчает резко? — я тоже начинаю потихоньку из себя выходить.

Гориип поставил перед нами наш заказ, посмотрел на нас странно и ушел за свою стойку. На стойке обнаружилось огромное объявление «Разговаривать с барменом за жизнь строго запрещено.»

— Ты права, Каф, пожалуй что. Давайте, что ли, приобщаться к местной культуре.

Мы смешали себе по Блади Мэри, выпили, поели принесенной еды, опознать которую не удалось, и стали слушать и смотреть, в надежде, что к нам сейчас хоть кто-нибудь подойдет познакомиться.

Но божества оказались какими-то абсолютно не желающими общаться. То есть, они смотрели с жалким подобием интереса, но никаких попыток не предпринимали. Пришлось продолжать общаться между собой.

— Слушайте, — говорю я, уже не особо справляясь с разговаривательными функциями. — Может, нам с Гориипом поговорить, он тут единственное разумное божество, вроде бы.

— Угу, как же. Ты вон, табличку на стойке видела, епта? Мы с ним целых несколько раз поговорим, при таком-то отношении, — Лянхаб изучает томатный сок на дне стакана. — Хотя колоритный такой дядька, и не дурак, вроде.

— Не, с ним говорить точно нельзя, — Терикаси вдруг переходит на шепот. — А вдруг это он убийца. Ему просто осточертела эта пьяная толпа, вот он проблемы своими способами и решает.

— Хотелось бы, кстати, знать, что это за способы такие. Ты вот попробуй убить мало того, что божество, так еще и мертвое, — я начинаю подозрительно коситься в сторону барной стойки. Гориип протирает стаканы и время от времени посматривает в нашу сторону, вызывая у меня еще больше подозрений.

— Или у нас паранойя, — говорит Лянхаб. — Или мы просто пьяные. Или город так действует. Или…не пойти ли нам домой.

— Да, домой — мысль правильная, — Терикаси встает и, пошатываясь, направляется к выходу. Мы, не менее пошатываясь, идем за ним. На лицах сидящих божеств появляется самое настоящее удивление. Видимо, тут не принято в такую рань по домам расходиться.

— Что-то мы не совсем так сделали, — говорю я уже на улице, после очередной борьбы с дверью, которая, с учетом состояния, показалась еще тяжелее.

— Ничего, спишут на то, что мы новенькие, епть — легкомысленное заявляет Лянхаб.

— Может быть. Но завтра придется дольше сидеть, это точно. Как бы это только не пить столько, а то точно все расследование коту под хвост, — Терикаси берет нас под руки, и мы идем по направлению к дому. По примерному направлению.

— Завтра надо будет еще за Гориипом как-то проследить, он и правда какой-то подозрительный, — вспоминаю я.

— Ага, но это все завтра, завтра, — Терикаси явно не терпится до дома добраться. Мне тоже.

Мы завалились в свою квартиру, попадали по диванам и уснули, подтвердив тем самым слова Терикаси о практичности этого мира.

5

Утро второго дня нас ничем особым не встретило. Похмелья у нас, слава кому-нибудь, не случилось, однако, легкая внутренняя потрепанность ощущалась. Пришлось в себя ударные дозы кофе вливать. Терикаси был как-то нехорошо задумчив, а Лянхаб приобрела некую мечтательность взора, очевидно, Гориип в какую-нибудь часть души ей запал все-таки. Мне на фоне всеобщей деморализации приходилось активную общественную деятельность симулировать. И делать капучино.

— Значится, так. Сегодня мы следим за Гориипом, — говорю я, чтобы хоть как-то вернуть соратников в них же самих. — Сидим почти до закрытия, а потом следим. По этому поводу пьем еще больше томатного сока, и еще меньше водки.

— Если мы будем брать поменьше водки, Гориип поймет, что мы тут не просто так остатки вечностей коротаем, — резонно замечает Терикаси. — Хотя, сегодня мне почему-то кажется, что он тут не при чем, как раз. Просто мы под мертвых богов так себе маскируемся, вот он внимание и обратил.

— Хорошо бы, — Лянхаб явно о чем-то своем думает.

— Да ничего, на самом деле, хорошего. Если это не он, нам нового подозреваемого искать придется. — Я где-то Лянхаб понимаю, не очень приятно, когда тебе потенциальный маньяк-убийца нравится, но с другой стороны, такой удобный вариант был.

— Зато, если он не убийца, с ним посоветоваться можно будет. — Лянхаб, божество необычайной прекрасности, единственная проблема — она существует только в трех режимах: похуистичном (это, как правило), рабочем и в режиме танка (это если ей кто-то очень нравится или чего-то очень хочется). Сейчас у нее совершенно очевидно где-то внутрях включился режим танка.

— Ну, если не он, так может Оггльо, — тем временем Терикаси пытается продемонстрировать нам чудеса дедуктивного мышления, выпивая между делом уже третью чашку кофе.

— Дорогой, а ты не лопнешь случайно? — интересуюсь я, взбивая очередную порцию пенки.

— Нет, не лопну, — спокойно отвечает Терикаси. — Кофе стимулирует мою умственную деятельность. Кому тут еще кроме меня думать. Лянхаб вон, влюбилась, а ты просто кислая какая-то.

— И ничего я не влюбилась, глупости какие, — тут же возразила Лянхаб. — Это ты сам хочешь поскорее свою Ронах увидеть, вот и бегаешь тут как в жопу укушенный, етить.

— О, Лянхабушка обиделась. Значит, точно влюбилась, — реплику про Ронах Терикаси проигнорировал.

— Да ну тебя, — Лянхаб надулась, замолчала и демонстративно повернулась к нам профилем.

— Спалось мне плохо, очень, — я все-таки решилась рассказать про сны, ведь должен хоть кто-то на это решиться. — Мне опять мрачные дядьки снились, и на этот раз они как-то ближе были. И снова говорили что-то. А мне от этих дядек так жутко становится, что я просыпаюсь. Засыпаю, снова они. И бубнят, сволочи, бубнят, не остановишь. Только все еще не разберешь ничего. Через пару ночей, такими-то темпами, конечно, разберу, но очень уж не хочется, чтобы они совсем близко подбирались.

— Все ясно, — мрачно говорит Терикаси. — Дядьки у нас теперь одни на всех. Я думал все утро — рассказывать или нет. Чтобы не пугать зря. А получается, что и рассказывать ничего не надо. Я вот сегодня ночью возжелал божество своей мечты увидеть. Увидел, только начал к каким-то более-менее активным действиям переходить, а тут они, стоят шагах в пятидесяти и да, бубнят, противно так. А у меня мороз по коже, и уже не до действий.

Лянхаб по-прежнему сидит профилем, но кивает, мол, ей все то же самое снилось.

— Паршиво, — говорю я, и нервно тащу из Киоловского неразменного блока пачку сигарет. — О, смотрите, Мальборо лайтс. Похоже, Киольчику там без нас весьма неплохо живется.

— Вот я и говорю — отрезать, — Терикаси мрачнеет окончательно.

— Ладно, вернемся — отрежем, я уже даже не очень против. Только надо для начала решить, что с дядьками делать.

— Надо попытаться разобраться с ситуацией, пока они не подошли, етить, — Лянхаб все-таки заговорила, видимо, и ее дядьки пробрали до глубины чего-нибудь. — Потому что я жопой чую, если они рядом окажутся, помрем мы, и не знаю, навсегда или так, временно. Но проверять не хотелось бы.

— Это точно. Единственное, чего я не понимаю, что нам с этим убийцей делать, когда мы его найдем? Не убивать же. Мы все равно не умеем. — Мысли про дядек по-прежнему не дают мне покоя, поэтому про все остальное думается не очень хорошо.

— Чего-чего, ничего. Сваливать отсюда к Киоловой матери. И к Киолу. Наше дело — выяснить, а разбирается пусть он. Демиург, блин, великий. — Терикаси начал нервно ходить по комнате.

— Ладно, ты так не нервничай, епта. Найдем — свалим. И правда что, наше дело маленькое, кофейня с краю, и пусть оно все гребется конем, — мы с Лянхаб прекрасно знаем, что такое нервничающий и истерящий Терикаси, и пытаемся этого не допускать совсем. Потому что мы, в отличие от него, с такими состояниями справляться не умеем.

— Слушайте, мне тут вот что подумалось. А если эти самые дядьки и убивают, божеств-то. Ну, то есть, когда они подходят совсем близко, божество и мрет. Судя по ощущениям, такое вполне может быть. Дядьки на роль убийцы подходят куда лучше задолбанного пьяными божествами Гориипа. — мысль эта появилась у меня в голове внезапно, зато уходить оттуда не желала совсем.

— Да, это вполне себе версия, но вот что делать с этими дядьками, вопрос. Мы же не можем приехать к Киолу и заявить, что мертвых божеств, мол, убивают во сне. Он в эти сны все равно не попадет. Ему же сюда нельзя. А у дядек ноги должны откуда-то расти… — Терикаси тоже понравилась эта мысль, он даже ходить по комнате перестал, уселся обратно на диван.

— Откуда, откуда, из жопы. Причем, из той, в которую нас Киолушка ненаглядный засунул, етить, — Лянхаб копается в Киоловской сумке в поисках расчески, поэтому настроение у нее стремительно портится.

— Так, спокойно, — во мне проснулся какой-то в детстве недодушенный Локреш Смолх и начал дедуктировать, прилюдно. — Если это действительно дядьки, значит, Гориипу и Оггльо они сниться не должны. Потому что убивают только мертвых богов. Осталось как-то у этих товарищей выяснить, снятся им странные дядьки или нет.

— А мне вот что интересно, если всем мертвым божествам, или даже не всем, а некоторым, снятся эти самые типы, тудыть их, почему они друг другу об этом не рассказывают. Могли бы додуматься до чего-нибудь, — говорит Лянхаб, по-прежнему роясь в сумке.

— Да все потому же. Потому что этим идиотским мертвым божествам все по фигу. Снятся им дядьки — не снятся. Им ведь и не страшно даже, наверное. Потому что уже все равно. Они мертвые. И вот тот, кто за дядек отвечает, это прекрасно знал. Потому все так и сделал. — Терикаси одним глотком допил четвертую чашку кофе.

— Ну да, ну да, точно. И это, кстати говоря, не отменяет наших подозрений в отношении хозяев местных кабаков, — Лянхаб косится на меня крайне недовольно, но внутренний Локреш Смолх не утихает. — Стало быть, надо за ними все-таки слежку организовать. Они-то как раз все про местных обитателей знают, успели за энное количество вечностей насмотреться.

— Ну, проследим мы за ними, и что дальше, етить, — Лянхаб идея со слежкой явно не нравится. — Ты что, Каф, считаешь, что кто-нибудь из них этих дядек дома в шкафу прячет? И громко по ночам с ними разговаривает. Как мы узнаем, они это или не они?

— Просто других идей нет, Лянхаб. Совсем нет. И вряд ли появятся. А времени у нас крайне мало. Дней пять, никак не больше. Потом дядьки подберутся, и настанет нам ой. Я тут вот что еще подумал, мы же вместе приехали, да? Потому и дядьки нам стали сниться одновременно. А обычно божества сюда поодиночке приезжают, они ведь не так часто умирают-то. Потому и здесь их убивают не всех сразу. Надо выяснить, сколько здесь те, кого убили, прожили. Думаю, что скорее завсегдатаев убили, чем новеньких.

— Ну да, причем, выяснить надо прямо сегодня, все проще плясать будет, если подозрения подтвердятся или не очень. Будем хотя бы знать, сколько у нас времени осталось. И все-таки предлагаю последить за Гориипом, хотя бы для проформы. Кто знает, может и правда в шкафу.

— Ну тогда, етить, надо отправляться в заведение, все нормальные дохленькие божества уже там, наверное, похмеляются, — режим танка у Лянхаб продолжает работать, несмотря ни на что.

— Да вряд ли. Мы же вчера раньше всех ушли. И, судя по их лицам офигевшим, намного раньше. Так что они все спят еще, наверное, — Терикаси прекрасно понимает, чего Лянхаб добивается, но иногда у него случаются приступы вредности. — Я вот чего думаю, давайте до Оггльо доберемся, посмотрим на тамошнего хозяина. Вдруг у него плакат на всю спину «Я убийца». Ну, или пара скелетов за барной стойкой. А потом вернемся в Гориип, будем до закрытия пьянство изображать.

— Неплохая идея, пожалуй что, — задумчиво говорю я. — Может там, кстати, Аганезбед будет. Выясним у него, кто там поумирал и когда. Узнать это у местных монополистов вряд ли удастся, уж больно хорошо они к нам относятся. — я начинаю собираться, то есть кладу в карман сигареты и зажигалку.

— Ладно, черт с вами, пошли в Оггльо, хотя это все равно дурацкая затея, на мой взгляд, — расческу Лянхаб так и не нашла, может, потому на немедленном походе в Гориип и не стала настаивать.

Мы вышли из дома и направились по улице, ведущей к вокзалу, где-то в ее районе должен был находится второй и последний на весь Галлавал кабак.

Утро в Галлавале мало чем отличалось от дня, вечера и ночи. Только что фонари не горели, и чуть-чуть посветлее было. А Терикаси оказался прав. Сквозь стеклянную витрину мы разглядели в Гориипе только пустые столы и сидящего за стойкой хозяина, который в ожидании клиентуры что-то читал.

— О, я знаю, — заговорщицки прошептал Терикаси. — Это книжка «Как вызвать жутких дядек для убийства мертвых богов. Пособие для начинающих».

— Какое у тебя, милый, зрение отличное, однако, — Лянхаб печально посмотрела на Гориипа, когда мы проходили мимо.

— Это не зрение, это интуиция, — гордо заявил Терикаси. — Зрение тут скорее тебе нужно. Хотя я тебя понимаю. На фоне здешних депрессирующих алкоголиков любое другое божество просто верхом совершенства покажется.

— Может, и так, — неожиданно согласилась Лянхаб.

Оггльо находился минутах в пяти ходьбы от Гориипа, и мало чем от него отличался. Разве что, вместо витрин там была открытая веранда.

— О, какая прелесть, — говорю я. — Можно сидеть и депрессивно любоваться на звезды.

— Угу, — соглашается Терикаси. — Водка, опять же, на свежем воздухе потребляется лучше. Надо будет завтра сюда перебраться.

Мы зашли внутрь, и тут на нас свалился очередной, не очень даже культурный шок. За стойкой в Оггльо сидел Гориип. То есть почти Гориип. Такой же большой и красивый, с таким же длинными волосами, и таким же выражением лица. Вот только Гориип был брюнетом, а этот — блондин. Когда первый шок прошел, мы с Терикаси одновременно посмотрели на Лянхаб. Лицо у нее в тот момент было неописуемое совершенно.

6

— А…, - сказал наконец Терикаси.

— Нет, не брат, — привычно ответил Оггльо. — Мы просто типовые. Киол особо не мучился, когда Галлавал придумывал, потому мы вот такие и получились.

— Ага, — на большее Терикаси не хватило.

Я смотрю на него многозначительно, на что он только плечами пожимает. Мол, ничего лишнего, как и было заявлено.

— А вы тут недавно, да? — этот хозяин явно порадушнее своего двойника оказался. — Тут вчера Аганезбед распинался, под утро уже. Мол, чего это они сразу троих-то прислали. И правда, чего это они…

— Совпадение, — быстро соврал Терикаси. — Случается раз в тридцать вечностей. Умирают три бога. Причем, самых лучших.

— Ну да, — ухмыльнулся Оггльо. — Вижу.

— А что тут еще интересного, кроме нашего появления? — спрашивает Лянхаб, которую, совершенно очевидно, мучает проблема выбора.

— Да что в Галлавале может быть интересного, вы прямо как нездешние, — отвечает Оггльо, наливая нам пива. — Пьют, ноют и идут отсыпаться. И так каждый вечер. А, ну да, убивают их еще иногда. Ну, так в этом точно ничего интересного нет. Только если нам с Гориипом радость.

Мы опять с Терикаси переглядываемся. Переглянуться с Лянхаб не получается, потому что она в этот момент на Оггльо смотрит.

— Да нет, не злые мы, — говорит Оггльо, опережая наши комментарии. — Просто так всем лучше, наверное. Вот вам здесь хорошо?

— Да нет, не особо, — отвечаю, искренне так.

— Вот-вот, а чем дальше, тем хуже. И вам, и нам. Ладно, вот ваше пиво. Я и так с вами слишком долго разговариваю, не в моих это правилах. — Оггльо поставил на стойку три кружки и куда-то демонстративно отвернулся.

Мы уселись на веранде и снова задумались. Это занятие потихоньку начинало надоедать, надо заметить.

— Нет, это точно не они, — заявила Лянхаб, изучая пиво в своей кружке. — Если бы они, так не стали бы распинаться про то, как их это все радует. Вот.

— Может и не они. А может, наоборот, они, — мне пиво изучать не хочется совершенно, ровно, как и пить. Меня вообще спиртосодержание этого места утомляет. — Может, они просто поняли, что к чему, вот и решили таким образом эти самые подозрения отвести.

— Ну да, и вообще, ведут они себя как-то странно. — Терикаси курит куда-то в хронически вечернее небо и светлеет ликом с каждой затяжкой.

— Странно, да, как же, — раздраженно фыркает Лянхаб, делая таки глоток пива. — А мы, значит, не странно себя ведем, ептить. Шляемся тут по утрам, трезвые, радостные, в картину местного бытия не вписываемся. Может, Оглльо и Гориипу просто любопытно стало. Хоть какое-то разнообразие на местном фоне.

— Вот и выясним. В ближайшее же время. Прямо таки сегодня, я думаю, — Терикаси почему-то стал спокоен, как целый прайд дохлых львов. Ощущение такое, что он-то уже все знает. Хотя совершенно непонятно, откуда. — Сегодня проследим за Гориипом, и все узнаем. Так что оставьте свои разговоры в пользу мертвых, барышни, наслаждайтесь. В следующий раз мы сюда попадем только когда умрем по-настоящему. И хотелось бы, чтобы в этот самый, следующий раз, отвратительных дядек у нас во снах уже больше не было.

Я поднимаю кружку с пивом, шепотом провозглашаю тост за успешность нашего расследования, и мы продолжаем растворяться в местном климате. А так же в местном населении, которое потихоньку начинает подтягиваться. К нам подходит безмерно похмельный Аганезбед, бесцеремонно отхлебывает пива из Терикасиной кружки и сообщает, что сегодня умерло очередное мертвое божество.

— И я по этому поводу собираюсь надраться, — сурово говорит он, продолжая хлебать Терикасино пиво. — Вы со мной или что?

— Мы не знаем, — с одной стороны выпить с Аганезбедом и хоть как-то влезть в контекст очень бы полезно получилось, с другой — нам сегодня нужно торчать в Горииповском кабаке, и за хозяином наблюдать во все органы зрения. — Мы вроде в Гориип собирались. Сюда просто так зашли, пива попить, да посмотреть, как тут.

— А, ну ладно, я тогда пошел за водкой, — Аганезбед, не нашедший в нашем лице потенциальных собутыльников, потерял к нам всякий интерес и побрел ко входу в Оггльо.

— Здоровы они тут пить, епть, — ошарашено сказала Лянхаб, показывая на пустую кружку. — И ведь он еще говорить при этом умудрялся.

— Пойдемте отсюда, что ли, — сказал Терикаси, грустно глядя на кружку. — Все равно пива я уже не попил. А от планов отказываться нельзя, потому что мы потом опять полвечности не сможем решить, что дальше делать. А у нас эта полвечность на вес кофе сейчас. Или табака. В общем, нужна и важна.

— Это точно, — соглашаюсь я, докуривая последнюю «Мальборо Лайтс» от щедрот Киоловых. — Пойдемте.

Лянхаб с тоской посмотрела на дверь Оггльо, пытаясь, видимо, разглядеть где-то за ней хозяина заведения, но кивнула при этом достаточно решительно.

Мы совершили очередной откабачно-докабачный променад, встретили по дороге нескольких абсолютно невменяемых божеств, и водрузились за свой вчерашний столик в Гориипе под подозрительным взглядом хозяина.

— Нам как вчера, только томатного сока побольше, — заказал Терикаси, тоже весьма подозрительно глядя на Гориипа.

— Угу, — буркнул тот. — Тут с вами познакомиться хотят. Что странно. Обычно они не хотят. Ничего, — и показывает нам на каких-то божеств, которые тоже сидят за столиком, разумеется, и с неким подобием интереса в нашу сторону поглядывают. Если бы на меня так в Ксю-Дзи-Тсу кто посмотрел, я бы решила, наверное, что божество на меня сильно за что-то обиделось, и сейчас будет бить. А тут вот как, познакомиться хотят.

— Ну что, итить, будем налаживать стало быть, контакты. — Лянхаб изобразила кривую улыбку, нацеленную на заинтересованный столик. — Сейчас вот нам принесут все, и будем налаживать.

— Угу, контакты. — Терикаси тоже кивает мертвым божествам и разводит руками, мол, выпить-то нечего пока. — Близкие, третьего вида. Я всегда догадывался, что синефилия меня погубит. Только никогда не думал, что все настолько буквально случится.

Гориип принес нам заказ, мы намешали себе очередных кровавых Мэри и пошли знакомиться с мертвыми божествами. Дойти до них было не то, чтобы сильно просто, поскольку за остальными столиками божества также присутствовали, и нам пришлось между ними лавировать, стараясь при этом не поливать их божественной томатно-спиртовой влагой.

— Аганезбед сказал, вас всех вместе прислали, — с ходу заявил мертвый бог, который, видимо, был душой местной не особо душевной компании. — Киол, что ли, геноцид решил устроить?

— Ну, что-то вроде того, — Терикаси явно вжился в роль объясняющего, и врать начал просто с ходу, не особо задумываясь. — У нас же война с судьбами была, пару вечностей тому. Вот всех, кто плохо воевал, и репрессировали. Ну, он сказал, конечно, что мол, время вышло, и миссии свои всяческие мы уже отвыполняли, можно и на покой. Но понятно, что все совершенно не поэтому.

— Вот сволочь, — покачал головой наш пока что единственный собеседник. — Ладно, выпьем, что ли. Не все же вам тут втроем обретаться.

Мы выпили. Потом помолчали. Потом налили и выпили еще. После этого остальные божества вылезли из глубин местной депрессии и начали общаться потихоньку.

— Я, собственно, Кеилат, бывшее божество всяческого хорошего алкоголя. Странно, что мы с вами в Ксю-Дзи-Тсу не пересекались, — продолжил светскую беседу общительный мертвый бог. — Я там таких дел воротил. Наверное, потому и умер. И ведь даже не скажешь, что убили. Сам помер тихо-мирно, после очередного дебоша. И тут же на поезд и сюда. А тут хоть и алкоголь, но кто ж его хорошим назовет. Даже если трубы горят совсем.

— Да мы все больше по кофе, там-то. Это тут уже совсем другого захотелось, — объясняю я, разглядывая местное общество. Производит оно, разумеется, по большей части весьма печальное впечатление, что понятно. Кеилат из них еще самый бодрый.

— Да вы не рассказывайте, не обязательно, — вмешивается еще один бог. Смутно знакомый почему-то. Видимо, где-то в Ксю-Дзи-Тсу мы все-таки пересекались. Или в Ксар-Сохуме. — Понятно, что тяжело пока, от прошлой-то жизни отвыкать. То есть, от жизни, в принципе. Вот даже мы никак не привыкнем. Хотя не первую уже вечность тут.

— Ну да, итить, — соглашается Лянхаб, оглядывая стол в поисках сигареты, которую можно стрельнуть. В блок неразменный лезть не хочется, не надо этим божествам знать, что магия тут работать умеет. — Вот ведь, живешь, никого не трогаешь, работу даже свою выполняешь, в промежутках между живешь. А приходит время помирать, и никого это не волнует совершенно.

— Точно, точно.

Лянхаб очень хорошо местное настроение уловила, видимо. Все боги тут же кивать начали, очень понимающе. А тот, который согласился, так и вообще погрустнел несусветно. — И никто не спросит даже, доделал ты работу или нет. Умирай и все тут. Я вот у себя в городе хотел каналов сделать. Чтобы как в Венеции. Только с водой чистой, и без гондольеров. Пяток уже сделал даже. И тут нате получите. Садись и поезжай. И, что ужасно, когда умираешь, тебе совсем все равно становится, сделал ты или не сделал. Как и тем, кто решил.

— Угу, — Терикаси успел сходить за наш столик и притащить оттуда томатного сока. Водки и на этом столе было в изобилии. — У меня вот в Ксю-Дзи-Тсу так вообще подопечные остались. И что там с ними теперь будет, непонятно. Они ж, если без присмотра, весь город на уши поставить могут.

— А это уже проблемы Киола, — злорадно сказал Кеилат. — Пусть он теперь с ними разбирается. Сам тебя сюда отправил, сам и виноват.

Я толкаю Лянхаб в бок, мы с ней извиняемся и выходим на улицу. Я тут же лезу в свой неразменный блок, достаю оттуда пачку «Золотой Явы» на этот раз, и мы долго курим, отдыхая от Горииповых внутренностей. Терикаси, надо думать, какое-то время без нас продержится. Что делать и говорить, он уже понял.

— По-моему, они нам ни черта ничем не помогут, етить, — говорит Лянхаб. — Они и правда что, ноют беспрестанно, и, видимо, всегда об одном и том же. И даже непонятно, как бы разговор в нужное русло направить.

— А мне вот что интересно, почему даже божествам всегда враги надобятся? — задумчиво спрашиваю я, глядя сквозь витрину на Терикаси, который, видимо, в подробностях рассказывает, почему ему подопечных в одиночестве оставлять не стоило.

— Ну, Каф, это ж мертвые божества. А мертвые божества мало чем от людей отличаются. Они ж смысл жизни теряют, Киол говорил. Если смысла жизни нет, тогда только и остается, что врагов искать. Хотя неприятно конечно, и Киол небось, скоро от икоты помрет.

— Ну уж нет, если он помрет, и сам тут окажется, кто ж нас расколдовывать тогда будет. Пошли обратно. Делать что-то с нужным руслом.

Вернувшись за столик, я с удивлением обнаружила там нового бога, при взгляде на которого мне очень захотелось пополнить ряды Терикаси и Лянхаб. Ну то есть, если не влюбиться, так хотя бы серьезно об этом подумать. Потому что из всех воспоминаний, которые нам предыдущий мир оставляет, воспоминания обо всяческих любовях самые почему-то яркие. И если увидишь хоть что-то похожее, тут же ностальгия грызть начинает. А тут еще и двойная. Мало того, что по позапрошлой жизни, когда все это случалось, так еще и по прошлой, когда все это мало волновало, потому как смысл жизни был. Другой совсем.

Лянхаб с Терикаси мою реакцию явно заметили, потому что Лянхаб мне тут же Блади Мэри намешала, а Терикаси просто ухмыльнулся и сказал: — А это Танжи.

— Божество сигарет, экс, — кивнул Танжи, скептично глядя на мою пачку «Золотой Явы».

Я тоже киваю, представляюсь и цежу Блади Мэри, попутно объясняя себе, что очень скоро нас тут не будет, и если появимся мы здесь еще когда-то, то очень нескоро, и кто знает, будет ли Танжи еще здесь, и не доберутся ли до него дядьки из снов, а даже если нет, это все равно город мертвых богов, а потому никому и ни с кем тут ничего не светит совершенно.

Весь вечер и ночь мы провели, выслушивая бесконечные рассказы Кеилата о его подвигах в Ксю-Дзи-Тсу, о некоторых из них нам еще Киол рассказывал, был он при этом сильно расстроен, помнится. Остальные божества тоже иногда что-то из своей прошлой жизни вспоминали, хотя все больше просто печалились, и кляли обе судьбы и нашего общего прораба, который все именно так устроил. Танжи время от времени милостиво жертвовал мне свой «Галуаз», и по большей части молчал, глядя куда-то поверх всех нас в пустоту. Про убийства так никто и не заговорил. То ли мертвых богов это и правда не волнует совершенно, то ли страшно им было говорить об этом. Я так и не поняла. Терикаси с Лянхаб, видимо, тоже. Мы только переглядывались время от времени с одной и той же мыслью, видимо. О том, когда все это, наконец, придет к своему логическому завершению.

Боги начали разбредаться уже только под какое-то местное утро. Зато совершенно синхронно. Мы сделали вид, что ходить можем только с очень большим трудом, выползли на улицу и, завернув за угол, стали ждать Гориипа.

— Это ужасно, — высказался наконец Терикаси. — Надо очень быстро узнать, кто тут всех убивает….

— Угу, и сказать ему большое спасибо, епть, — перебила его Лянхаб. — Доброе ж дело делает. А в Оггльо все еще хуже, что ли?

— Да нет, там-то лучше, наверное. Может, им за давностью лет ныть надоедает. Чуть-чуть хотя бы? — предположила я.

— А почему тогда Аганезбед сказал, что тут лучше? — удивилась Лянхаб.

— Чтобы мы туда не приходили и им не мешали. Я так думаю.

— Да им же вроде все равно должно быть?

— Ну, видимо, не так все равно, как нам казалось.

— Тсс, — прошипел вдруг Терикаси, выглянув из-за угла. — Гориип выходит.

Гориип и правда вышел, дверь закрыл и направился в сторону Оглльо.

— Я так и думал почему-то, — прошептал Терикаси. — Ладно, пошли за ним.

Мы пошли за Гориипом, стараясь особо на глаза ему не попадаться, но, на тот случай, если попадемся, периодически начинали пошатываться и изображать ногами странные фигуры.

В какой-то момент мы поняли, что улица, по которой идет Гориип, уже не совсем та, которая ведет к Оглльо. А еще мы поняли, что за нами тоже кто-то идет. Терикаси перестал спотыкаться, обернулся и дернул меня за рукав. Шел за нами, оказывается, Оггльо, и вид у него был какой-то не очень радостный. Да и у Гориипа, который развернулся и теперь смотрел на нас, тоже.

— Ну что, — сказал он, подойдя к нам. — Давайте разбираться, что ли.

— Конспираторы, блин, — хмыкнул Оглльо.

7

— Бить, значит, будете? — поинтересовался Терикаси, снова почему-то в небо уставившись.

— Не, зачем бить, — весело ответил Оггльо — Убивать. Чего мелочиться-то.

— Ух ты, удобно как, — говорю я, закуривая припрятанный Галуаз, — Даже ехать не придется никуда.

— А вот интересно, дядьки у кого из вас в шкафу хранятся? — вдруг радостно спросила Лянхаб.

— Дядьки? — ошарашенно переспросил Гориип, который уже было что-то серьезное говорить начал.

— Дядьки-то…у обоих конечно, — ответил Оггльо, улыбаясь Лянхаб. — Складируем штабелями, по пять дядек в штабеле, как и положено.

— Ладно, — Гориип раздумал, видимо, свое серьезное говорить и даже попробовал улыбнуться. У него это, правда, несколько хуже получилось, чем у его двойника. С непривычки, видимо. — Пойдемте лучше к нам, господа Штирлицы, расскажете, что к чему, чтобы нам больше по утрам в казаки-разбойники не играть.

Гориип с Оггльо жили в огромной четырехкомнатной квартире, которая совершенно непонятно, как в типовой девятиэтажке уместилась. Может, им ее Киол за вредность наколдовал. Или сами они. Без колдовства в любом случае не обошлось. И это как-то успокаивало, значит, мне с моими кофейными фокусами ничего особо страшного не грозит.

— Ну, располагайтесь, что ли, — Оглльо кивнул на диван, Гориип тем временем ретировался куда-то в район кухни. Я представила себе, как он с каменным своим лицом чай заваривает и засохшие вафли в вазочку вываливает, и начала ржать, отмахиваясь от всех вопросительных взглядов.

— Напряжение сказывается, — попытался объяснить Терикаси, который в одиночестве расселся практически по всему дивану. — Слушай, Каф, как довеселишься, может, кофейку организуешь. — Терикаси в любом месте этого мира умудряется себя как дома чувствовать. Невзирая ни на что. Он из-за специфики работы слишком хорошо понимает, что всяким моментом спокойным надо наслаждаться, пока момент этот не кончился.

— А что, есть кофе? — Оггльо так обрадовался, что даже секунд на пять отвлекся от изучения Лянхаб. Изучал он ее непрерывно и с тех пор, как мы совместно решили, что убивать друг друга не будем все-таки.

— Ну, можно попытаться, — говорю, закрываю глаза, нахожу еще одну хорошую, но в том мире исчезнувшую кофейню, изучаю лица мальчиков-девочек, тех, которые там сидят и тех, которые работают, и уже собираюсь перетаскивать в этот мир рецепт тамошнего мега-капучино, но в этот момент раздается жуткий грохот, и посреди комнаты, неожиданно, для меня даже, приземляется целый деревянный кабинет из той самой кофейни, на шестерых. А на столе стоят огромные цветные чашки с мега-капучиной, а еще корица и шоколад, кому чего захочется.

— Как-то тут у вас все это странно работает, — говорю я, изучая творение не своих рук.

— Да ладно, — отвечает Оггльо, усаживаясь за стол и подвигая к себе фиолетовую чашку. — Работает, и слава нам. Я со времен предыдущего воплощения кофе не пил. Уже и не помню даже, сколько вечностей назад это было.

— Какого предыдущего воплощения? — я тоже располагаюсь за столом и забираю себе желтую кружку. — Когда мы в этом мире появлялись, нам ничего про воплощения не говорили. И потом тоже.

— Киол вам очень много чего не говорит, я так понимаю. Ну, он прав где-то. Ведь вряд ли вы так хорошо все свои работы выполнять будете, если не убедить вас, что мир этот прекрасен до отвращения. — Это Гориип вернулся из кухни, к счастью, без вафель.

— Киол нам слишком много чего не говорит, — заявляет Терикаси с дивана. — Настолько слишком, что нам постоянно во всякие идиотские ситуации попадать приходится. Как вот здесь, к примеру. Он-то, небось, прекрасно знает, что вы никого не убивали.

— Это он хочет, чтобы мы, итить, мозги напрягали, мыслили логически и всякими остальными глупостями занимались, — предположила Лянхаб, тоже уткнувшись в капучино — Только не понимаю, зачем это. И ему зачем, и нам, тем более.

— Нам незачем, это точно, — я пью кофе, возвращаюсь потихоньку к жизни после общения с мертвыми божествами и совершенно ничего напрягать не хочу.

— Он просто пытается сделать из нас людей, наверное, — Терикаси утащил кофе на диван и занялся прикладным сепаратизмом. — Ему так удобнее будет, если мы скорее людьми станем, чем богами. Он ведь привык. А нам, с нашей, божеской стороны, людьми становиться обратно не хочется. Божествам ни логика, ни всяческие размышления, ни мозги не нужны, по большому счету. Если только не для смотрения кино или ведения умных разговоров.

— Вот вернемся, я ему покажу людей. В худшем смысле этого слова, епта, — Лянхаб, кажется, разозлилась совсем. — Как с нами, божествами, невыносимую легкость бытия столовыми ложками хлебать, так это пожалуйста. Его это устраивает. А вот руководить ему, видите ли, людьми удобнее. Не дождется.

— Так что все-таки за воплощения? — спрашиваю я Оггльо.

— Да ничего особенного, я лучше, и правда что, не буду рассказывать, чтобы вам впечатлений от мира не портить окончательно. Чтобы вы смогли нормальными божествами остаться. Если у вас получится, тогда с этим миром, будем верить, все как-нибудь уладится. Давайте вы лучше расскажите, чего вы про убийства наших дохленьких знаете.

Тут мы, перебивая друг друга, начали выдавать подробный и весьма эмоциональный отчет о нашем пребывании в Галлавале.

— Странно, — сказал Гориип, выслушав наши наполовину матерные тирады. — Ни мне, ни Оггльо ничего такого не снится, а мы тут уже черти сколько, с самых тех пор, как миру понадобился город для мертвых божеств.

— Ну, так вы же не мертвые, вы живые, это-то как раз не странно, — Терикаси оброс усами из молочной пенки и вид у него, несмотря на обсуждаемые неприятные вещи, довольный невыразимо.

— А вам тогда почему снятся? — спросил Оггльо.

— Нас потому что Киол заколдовал, епть, — сказала Лянхаб.

— Слушайте, — говорю я, с отвращением вытаскивая из пачки очередную Золотую Яву, — а мы идиоты, наверное. То есть, совсем идиоты. Киол прекрасно все знал про этих дядек. Иначе не стал бы нас заколдовывать в полумертвых. А все эти речи про то, что город не пустит, для отвода глаз просто.

— Знал, стало быть, — очень мрачно проговорила Лянхаб.

— Ну да, знал. Просто не мог понять, откуда они взялись, — подхватил Терикаси. — Вот и отправил нас.

— А мы что, по снам самые крупные специалисты, что ли? — Лянхаб начала злобно тыкать бычком в пепельницу. — Вон, отправил бы Фоймера, итить. Это его все-таки вотчина.

— Значит, дело не только в снах, — вмешался Гориип. — Если бы дело только в снах, я думаю, Киол бы и сам разобрался. Не малое дитятко, все-таки, прораб мира.

— Он этого мира прораб, — Терикаси все-таки пересел к нам и начал, видимо, собираться с мыслями. — А сны — это уже немного другое. Они мало к этому миру отношения имеют. Особенно в этом мире. Но ты прав, Гориип, дело не только в этом. И даже не в том, что наши барышни с городами умеют общий язык находить.

— С этим городом никакого общего языка не найдешь, — печально сказал Оггльо. — Потому что он сам мертвый. И страшный. Я бы решил, что это он божеств убивает, настолько страшный. Но не он. Потому что мертвый. Тут только пара мороков и мы с Гориипом живые, да Аганезбед еще, встречающий.

— Он живой? — поразилась я.

— Угу, — кивнул Гориип. — Только спивается так, что от мертвого уже не отличишь.

— А что за мороки? — заинтересованно спросил Терикаси.

— Да так, ерунда, — ответил Оггльо, с тоской глядя на опустевшую чашку. — Для антуражу. На вокзале местном водятся. Вы видели, наверное.

— Видеть — не видели, но прочувствовали, — Лянхаб передернуло.

— А может с ними того, поговорить стоит? — спрашиваю я, попутно думая о том, как бы наколдовать еще кофе так, чтобы на нас сверху ничего больше не падало.

Лянхаб посмотрела на меня как на врага народа.

— А смысл какой? — Гориип в этом тандеме явно роль скептика отыгрывает. — Они ж только на вокзале и существуют. И никуда оттуда. Говорить-то они умеют, конечно, только вот вряд ли что путного скажут.

— Ну, все-таки мороки только наполовину в этом мире существуют. А вот та вторая половина, которая не в этом, она, может, и знает что, — что-то мне в связи с половинами начало вспоминаться, но так и не довспоминалось.

— Да Киол бы с ними, с мороками, сходим, — Терикаси отмахнулся от меня и от мороков одновременно. — Вы вот что скажите, господа бармены. Кто из вашей клиентуры может быть способен на такое? Если вообще кто-нибудь.

— Это сразу не скажешь. И не сразу, кстати, тоже, — ухмыльнулся Оггльо. — Но, скорее всего, из настоящих мертвецов — никто. Им действительно все равно. Это проверено. Если только среди них еще кто-то живой есть. Кто колдовать может. Причем, в двух мирах. И ведь не проверишь никак. У них, понимаете ведь, рассказать, каким божеством ты был — это тот еще жест доверия, им каждое такое воспоминание как серпом по яйцам. Ну, или там еще по чему. Так что наврать можно всего, чего угодно, никто не проверит. Ну, среди моих есть парочка интересных экземпляров. Не то просто оригиналы, не то и правда живые, может быть. Хотя не понимаю, что живым тут делать.

— А имена можно? Мы сегодня же с ними тогда пообщаемся. Времени у нас мало потому что, — говорит Терикаси. — Мы-то хоть и полумертвые, но непонятно, что случится, когда дядьки до нас дойдут. А проверять не хочется, вы же понимаете.

— Ну да, ну да, — закивал Оггльо. — Значит, одного зовут Кадарул, совершенно жуткий тип. С ним даже мертвые боги пьют с большой неохотой. А вторая — Янаропай. Эта сама ни с кем пить не хочет. Забьется в угол и торчит там всю ночь, красное сухое хлещет. У меня от нее, честно говоря, мурашки по всем частям тела. Странная тетка. Вам, впрочем, как новеньким, можно попробовать к ним подойти пообщаться будет. Вы о местных обычаях ничего знать не обязаны. Кадарул рад будет, я думаю. И я, кстати, тоже. А то он, как местный отщепенец, все со мной общаться желает. Без всякой взаимности.

— Угу, — кивает Терикаси и на меня смотрит, сильно выжидающе. Я удивленно смотрю обратно на него, а потом понимаю, что это не про убийства, просто еще кофе хочет. Еще раз в ту кофейню переноситься я не рискнула, нашла другую, маленькую, где из всех достопримечательностей только арабский кофе чудесный, с кардамоном. И все само собой получилось, что хорошо, надо было только вкус кардамона ощутить, да керамичность чашек, в которых этот кофе приносят, и они уже на столе оказываются, да еще стаканы с водой, в качестве бонуса за бережное обращение, наверное.

— Умница, — похвалил меня Терикаси и повернулся к Гориипу. — Ну а ты что сказать можешь?

Оггльо совершенно явно обрадовался тому, что говорить ему больше не надо и снова обратил свой взор на Лянхаб. Та, правда, сидела мрачнее Галлавала, видимо, думала о том, что можно будет сделать с Киолом по возвращении в Ксю-Дзи-Тсу.

Гориип задумался минуты на три, потом хлебнул кофе и голосом занудного институтского лектора начал рассказывать:

— У меня вроде, на первый взгляд если, ничего и никого особо подозрительного. Они все относительно новенькие, тут, еще не обвыклись, бодриться пытаются. И вроде все стопроцентно мертвые. Только те два индивида, с которыми вы сегодня общались, меня настораживают несколько. Танжи, он вообще не от мира сего, а вот от какого — большой вопрос. Потому что он, в отличие от остальных, ни на что никогда не жалуется. Скорее, я бы сказал, изучает. И Кеилат. Он наоборот слишком бодрый какой-то. Что в нынешних условиях тоже подозрительно.

Гориип, который, видимо, только что выдал суточную норму слов, устало закурил и уставился в потолок.

Мне от полученной информации невообразимо хорошо стало. Видимо, нам всем судьба такая здесь, интересоваться в личном плане исключительно подозреваемыми. Надо еще про Ронах подумать, чтобы Терикаси себя обделенным не почувствовал. У нее тоже, вроде, мотивы имеются.

Терикаси, наверное, подумал о том же, потому что посмотрел на меня и улыбнулся. Не особо весело, правда.

— Ладно, господа, спасибо, — сказал он, повернувшись к Оггльо и Гориипу. — Мы, наверное тогда к себе домой отправимся, чтобы всяких ненужных подозрений не вызывать. И будем разбираться. Вы тоже, по мере сил, следите за происходящим, ладно?

— Ага, и это, может, кто-нибудь из вас с нами на вокзал сходит завтра после работы, — Лянхаб многозначительно посмотрела на Оггльо. — А то у нас опыта общения с местными мороками ну просто никакого. Мне от них так вообще не по себе.

— Да да, конечно, я схожу, — быстро согласился Оггльо. — К ним действительно что, подход нужен.

До дома мы шли почти что совсем молча. Даже Терикаси не стал про наши сердечные дела ничего говорить, думал о чем-то. А мне постоянно казалось, что за нами кто-то идет. И увидеть этого кого-то, разумеется, не удавалось.

8

Мне опять снились дядьки. Только называть их дядьками во сне не хотелось и не моглось совершенно. Хотелось пискнуть тоненько и куда-нибудь спрятаться. До расстояния вытянутой руки им оставалось уже совсем немного, и я подумала прямо во сне, что если мы за ближайшие дня два все не поймем, то понимать будет уже некому. А дядьки продолжали стоять и смотреть. Правда, мне показалось, что они чем-то во мне очень удивлены.

Проснулись мы все в омерзительном, разумеется, настроении.

— Ну что, — заявил Терикаси. — Время нас не то, что поджимает даже, просто плющит, как катком. Они как-то быстрее стали подбираться. Четырех дней у нас нет, совершенно точно. Дня два, я правильно понял?

— Угу, мне тоже так показалось, — я попробовала сделанный кофе и поморщилась. Мое настроение на качество кофе слишком сильно влияет. — Радуйте меня, господа, срочно радуйте. Иначе мы сегодня кофе не попьем.

— Было бы чем радовать, епть, — Лянхаб сидит на диване и снова в сумке копается. — Хотя, могу попробовать. У меня тут где-то завалялся оберег один.

— Откуда это у тебя в сумке обереги? — заинтересовался Терикаси.

— Ну, подарили, — неопределенно ответила Лянхаб. — Мне иногда дарят всякое…

— Небось Оггльо вчера положил, когда никто не видел, да? — ехидно предположил Терикаси. — Чтобы мы тут подольше остались. Приостанавливает дядек и все такое?

— Нет, — грустно ответила Лянхаб. — Ничего он мне не подкладывал. Это Кицни подарил когда-то, сто вечностей назад. Сказал, если совсем припрет, найду. А до того — нет. Он даже с Киолом об этом договаривался. Вот я и хочу проверить, приперло нас или не совсем еще.

— А что он делает-то, оберег твой? — мне как-то не верится, что Кицни, со своей жизненной философией мог хоть что-то полезное Лянхаб подарить. Если только пистолет, чтобы, «когда припрет», застрелиться.

— Понятия не имею. Ты же знаешь Кицни. Он ведь если дело доброе сделает, три ночи после этого спать не будет. Я и такому-то проявлению его драгоценного внимания удивлялась долго. Но он умный, хоть и сволочь. И будущее иногда видит в окнах. Знаете, ходишь когда вечером по городу, смотришь в окна, кто там и как живет. А Кицни в этих вот окнах видит будущее. Такой побочный эффект нахождения в этом мире.

— Ни фига себе, — удивляюсь я, сражаясь с пенкой для капучино. — А почему он никогда об этом не рассказывал?

— Так божеству цинизма не полагается даже верить в то, что будущее увидеть можно. Не говоря уже о том, чтобы видеть самому. Стеснялся он, одним словом. Но вот когда мы уже совсем разбегаться стали, он однажды часа три вечером по городу шлялся, потом вернулся с изменившейся мордой и подарил мне эту штуку. — Лянхаб наконец вытащила из сумки что-то очень похожее на маленький череп. — Не знаю даже, радоваться или как. С одной стороны оберег, даже не пойми как работающий — хорошо, а с другой — совсем жопа, кажется.

— Нет, это хорошо, Лянхабушка. Если даже мы с Каф тут загнемся от контактов с непонятными дядьками, ты, наверное, сможешь вернуться в Ксю-Дзи-Тсу и придушить Киола. И передай Ронах, что я о ней думал, изредка, — Терикаси смахнул воображаемую слезу.

— Хорош в Кицни играть, епть, — Лянхаб недоверчиво найденный оберег изучает. — Тебе ж Ронах понравилась.

— Понравилась, да. Но если мы тут все помрем, это мало значения иметь будет. Так что я стараюсь об этом не думать особо, не расстраиваться чтобы. — Терикаси схватил первую получившуюся чашку кофе и показал мне язык. — В общем, нам надо сегодня ударными темпами проверить всех, о ком нам Оггльо с Гориипом рассказали. А утром пойдем на вокзал. И если ничего не выясним, уезжаем отсюда к Киоловой матери. Точнее, к самому Киолу.

— Слушайте, а может нам сейчас прямо уехать? — предлагаю я. — У меня каждый раз, когда я этих дядек вижу, ощущение такое, что я пару вечностей собственной жизни теряю.

— Да нас Киол обратно не пустит, епть, — Лянхаб, видимо, так и не разобралась, как работает оберег, поэтому просто сунула его в карман.

— Пустит, никуда не денется, в конце концов, мы с самим миром можем поговорить, уж он-то точно не захочет запросто так с тремя богами распрощаться. К тому же, живыми, — говорит Терикаси, — вот только есть у меня ощущение, что сейчас уезжать — это неправильно. У нас все-таки есть еще возможность во всей этой неприятной фигне разобраться. Да и местных дохленьких жалко. Они, конечно, уроды уродами, но ведь когда-то были божествами, поэтому…

— Подожди, подожди, — перебиваю я, — как с самим миром переговорить? Киол же говорит, кроме него это никому не позволяется.

— Ну, Киол может говорить все, что хочет, — Терикаси хитро улыбается в чашку с кофе. — А надо будет — переговорим.

— Епта, как мы тут много нового и интересного узнаем, — не то восхитилась, не то возмутилась Лянхаб.

— Экстремальные условия, — усмехнулся Терикаси. — Вот вернемся в родной Ксю-Дзи-Тсу, будем жить как раньше, приятно и радостно, да еще и кино смотреть, если получится.

— Ага, так ты вот почему уезжать сразу не хочешь, — говорю я, — тебе все мысли про кино покоя не дают.

— И это тоже, — вполне серьезно кивает Терикаси. — Мы все-таки должны получить хоть что-то за свои в этом городе мытарства. Ладно, сегодня засиживаться за кофе не получится, барышни. Надо идти пытать подозреваемых.

— А куда сначала? — поинтересовалась Лянхаб, изучая себя в зеркало, которое каким-то чудом обнаружилось в нашей квартире.

— В Оггльо, я думаю, — ответил Терикаси. — Посмотрим на этих двух индивидов. А потом уже в Гориип, там попривычней, да и время уже то самое будет, когда там Кеилат сотоварищи пить-жаловаться начнут.

— Интересно, а как мы будем проверять вообще, они это — не они? Не интересоваться же в лоб, — спрашиваю я, быстренько отправляя в никуда кофейный автомат.

— А почему бы и нет, перетудыть, — говорит Лянхаб. — Меня лично уже порядком достало вокруг да около всего в этом милом городе ходить. Вон, с Гориипом и Оггльо как получилось в итоге. А если бы они и правда убийцами оказались.

— Действовать будем по ситуации, — Терикаси уже стоит у дверей и на нас нетерпеливо смотрит. — Мне, правда, кажется, что и они все тут не при чем совершенно, что все куда хуже и сложней.

— Угу, вот и мне так кажется, — соглашаюсь я. — Правда, не знаю, действительно ли хуже. Есть у меня ощущение, только вот не разберусь пока, какое именно. Но даже если оно врет, у нас еще оберег Кицни есть.

— Ну да, из него вылезет сам Кицни с топором и отрубит нам головы, чтобы не мучились, — предположил Терикаси.

— Ха-ха, — мрачно сказала Лянхаб и вышла из квартиры. Мы воспоследовали.

До Оггльо мы добрались без приключений, мне, правда, опять казалось, что за нами кто-то следит, и я постоянно головой по сторонам крутила, авось удастся этого странного следящего увидеть. Не то, чтобы это ощущение какой-то ужас неземной навевало, просто очень хотелось увидеть, кому же мы потребовались. Но следящий отличался, по всему судя, какой-то патологической формой скромности, поэтому все мои упражнения для мышц шеи ничем интересным не увенчались. Говорить об этом я никому не стала, если только я это чувствую, значит, эта загадка Галлавала только для меня одной, и разбираться самой придется.

Когда мы до пункта назначения добрались, там уже порядочная толпа божеств собралась. Примерно половина от пока еще живых, то есть. Но тех, о ком Оггльо говорил, мы увидели сразу. Они на улице сидели, в разных углах, но с одинаково нерадостными выражениями лиц. Нерадостными даже по местным меркам. На лице у Кадарула, казалось, весь мрак рода человеческого и божественного поселился, а Янаропай просто сидела и затравленно смотрела по сторонам, как будто ожидая, что на нее сейчас целое стадо маньяков набросится.

— Слушайте, а они бы вместе идеально смотрелись, — прошептала Лянхаб, разглядывая наших очередных подозреваемых.

— Угу, только вот они друг на друга так смотрят, что, того и гляди, самовоспламенятся оба, — Терикаси с неподдельным интересом разглядывал Янаропай. Посмотреть там было на что, если, конечно, от выражения лица как-нибудь отвлечься. — Ладно, давайте разделимся. Я пойду с барышней поговорю, Каф, ты иди с Кадарулом выпей, тебе всегда таинственные божества нравились, а Лянхабушка пойдет к Оггльо, узнать, что и как на мертвобожественном фронте.

— И за что ты, Терикасенька, меня так ненавидишь? — спрашиваю я, пытаясь куда-нибудь мурашки с тела стряхнуть.

— За сегодняшний кофе, разумеется, — отвечает он, и начинает к столику Янаропай пробираться.

— Ладно, удачи, — Лянхаб, возрадовавшись своей миссии, тоже куда-то очень быстро исчезла. Я мысленно много всего доброго своим друзьям сказала и, сжав себя в кулак, отправилась к столику Кадарула. По дороге мне встретился Аганезбед, висящий на мертвой, но весьма симпатичной богине. Хватило его только на то, чтобы кивнуть мне печально.

— Извините, а можно присесть за ваш столик? — спросила я, пытаясь обнаружить в Кадаруле хоть что-то, что меня бы с ним примирило. Получалось как-то не очень успешно. От этого божества хотелось бежать далеко и желательно с использованием скоростных транспортных средств. Зато он моему появлению около своего столика явно обрадовался. Улыбнулся, кивнул и графин с водкой ко мне поближе пододвинул.

— Пожалуйста, пожалуйста, а от тут от меня все шарахаются постоянно, — сказал Кадарул, грустно опрокинув в себя рюмку. — Я их понимаю, с одной стороны, приятного во мне мало. А с другой, мне же тут все вечности коротать предстоит. И не хотелось бы, чтобы в одиночестве.

— Местечко тут не самое радостное, — сказала я, оглядываясь на Терикаси, который в чем-то горячо убеждал Янаропай. — В одиночку, и правда что, совсем уж печально.

— Именно, — подтвердил Кадарул. — Так уж получилось, что я был раньше божеством нежити. Не той, что здесь обитает, конечно. А всякой зловещей. Упыри там, привидения, мороки злобные. Ну, работа отпечаток и наложила. И никак он не сотрется что-то. Хотя мне до работы уже давно никакого дела. Ну, вы понимаете, наверное.

— Мороки, — повторила я, думая о том, как бы добраться до барной стойки и томатного сока у Оггльо выпросить. — А те, которые здесь на вокзале живут, тоже ваши?

— Эти нет, эти местные. Я с ними попытался пообщаться, как приехал, так они про всю остальную нечисть понятия не имеют. По крайней мере ту, что в этом мире водится. Странные какие-то. Ненастоящие.

Я улыбнулась. — А что, все остальные настоящие?

— Остальные да. Странно звучит, понимаю, — Кадарул улыбнулся мне в ответ, от этого мне тут же захотелось под стол залезть и сидеть там тихонько. — Мороки ведь из чьих-то жизней обычно появляются. Кусочек страха там, кусочек надежды тут, и готов морок. А этих здесь вроде мебели поставили, вот они и болтаются не пойми, зачем. И боятся чего-то постоянно.

— Ну, это не удивительно. Тут город такой, что только бояться и остается. Или пить. Но морокам этого не дано.

— Это да, — согласился Кадарул. — Кстати, давайте, что ли, выпьем. За знакомство, как полагается.

— Ага, — говорю, — сейчас. Я только за соком схожу. Не привыкла еще все это просто так потреблять.

— Давайте лучше я схожу, — галантно предложил Кадарул и пошел внутрь. Божества, когда он в их поле зрения возникал, и правда что, старались расступиться куда-нибудь, пусть даже на ноги соседям.

Я снова оглянулась на Терикаси. У него разговор явно наладился. Янаропай даже улыбалась время от времени. Все еще испуганно, правда. Я незаметно достала из неразменного блока пачку «Союз Аполлона», чертыхнулась и попыталась в себя прийти. От разговора с Кадарулом, несмотря на то, что он милым и общительным оказался, все равно на душе совсем паршиво становилось. Как будто бы вся его нежить где-то рядышком стояла и дышала мне в затылок. Холодно и тоскливо.

Кадарул вернулся, поставил передо мной стакан с томатным соком и снова улыбнулся. У меня в ответ только нервно икнуть получилось.

— Вам со мной тоже паршиво, да? — спросил он, наливая нам водки. — Это видно, вы не думайте. Я даже и не обижаюсь уже. В конце концов, я, пока жив был, таким свойствам организма радовался даже. Теперь вот расплачиваюсь.

— Да нет, нормально все. Почти, — говорю я и залпом выпиваю всю свою Блади Мэри. — Наверное, привыкну скоро.

— Не привыкнете. Ко мне вообще не привыкают. Мне вот только странно, что вы так долго со мной общаетесь. Не просто так, наверняка.

— Да. Если честно, то не просто. Вы скажите, вам с тех пор, как вы сюда приехали, люди такие странные не снятся. Стоят и говорят что-то. Я просто не знаю, может, это для этого города нормально. Я же здесь недавно совсем.

Тут Кадарул меняется в лице и становится один в один дядьки из сна. А у меня перед глазами все начинает как-то очень нехорошо плыть.

9

Когда ко мне четкость восприятия вернулась, я обнаружила рядом Терикаси, который на меня смотрел испуганно, и Кадарула, которому, судя по всему, просто очень сквозь землю хотелось провалиться.

— Я не сообразил, да и откуда мне знать было. Хотя догадаться мог, — смущенно сказал он, подвигая ко мне стакан с Блади Мэри. — Я просто, когда нервничаю, собеседник у меня на лице свою смерть видит. Ты меня прости. Это все побочные эффекты призвания. Никуда не денешься.

Я киваю молча, выпиваю Блади Мэри, закуриваю и слушаю, как Терикаси с Кадарулом общаются.

— Значит, совершенно точно, смерть, да?

— Она самая, видишь, как получается. Теперь и я, значит, знаю, как моя смерть выглядеть будет. Точнее, какое у нее будет лицо. Стало быть, совсем мне недолго осталось. Дней несколько, от силы. Лица-то я уже рассмотреть могу. Услышать только не получается пока.

— Нам надо в этом разобраться поскорее, тогда, может и удастся сделать что-нибудь. Мы-то в любой момент уехать можем, но не хочется всех вас тут с ними оставлять, — Терикаси печально смотрит на Янаропай, которая по-прежнему за своим столиком сидит. К Кадарулу она, видимо, подойти не решилась.

Кадарул только плечами пожал. — Не знаю, чем я вам тут помочь смогу. У меня же теперь знания, те, которые остались, теоретические исключительно. Да, понимаю, что убивают. Еще с самого начала понял, когда их первый раз во сне увидел. Но они-то сами не нежить. Они, я даже не очень могу сформулировать кто. Части. Если можно так выразиться. Кого-то или чего-то. Вот если узнаете, чьи, тогда вам проще будет, да и нам. Хотя мне, если задуматься, может, лучше и исчезнуть будет. Говорят, божества, которые исчезают из этого мира, появляются в другом. Но это только говорят.

Мне от этих разговоров совсем грустно стало, я сказала Терикаси, что прогуляться хочу и пошла для начала к барной стойке. Там Лянхаб о чем-то самозабвенно с Оггльо общалась.

— Лянхабушка, — сказала я, изобразив на лице умиление от их дуэта. — А дай-ка мне ту штучку, которую ты сегодня у себя в сумке нашла. Я прогуляюсь схожу. — Лянхаб удивилась, конечно, но вытащила из кармана оберег Кицни и мне в руку его сунула, потом лучезарно улыбнулась Оггльо и опять о чем-то беседовать стала. О чем именно, мне узнать не удалось, потому что меня как по голове чем-то стукнуло, что надо пойти погулять, и я почти что пулей с территории кабака вылетела, по-прежнему оберег в кулаке сжимая. На всякий случай. Мне нужно было понять, кто же все-таки за нами следит в последнее время.

Улицы Галлавала людными никак не назовешь. Поэтому некоторое время я наслаждалась прогулкой в одиночестве, изучала все оттенки местного неба и думала о том, каково это — видеть будущее в окнах домов. Очень меня почему-то это заинтересовало. Я в Ксю-Дзи-Тсу, когда по вечерам гуляю, очень часто в эти самые окна заглядываю. Не то, чтобы мне интересно, какие именно божества там живут и чем занимаются. Просто это квадратики чужих жизней, ими можно играть в пятнашки или просто складывать, как паззл. А Кицни, в них, оказывается, свое будущее мог углядеть. Значит, чужих жизней попробовать у него и не получилось толком. Впрочем, богу цинизма это как раз ни к чему.

Задумавшись обо всем этом, я на одной из маленьких окологорииповских улочек чуть не врезалась в какое-то божество.

— Ну вот, как в дурацком романе, — пробормотала я, разглядев в препятствии Танжи.

— Да уж, в высшей степени неожиданная встреча, — ухмыльнулся он. — Опять ты какую-то дрянь куришь. И откуда только берешь…

— Долгая история, давай я у тебя лучше Голуаз стрельну, — мне совершенно не хочется вникать в подробности появления у меня Золотой Явы и Союз Аполлона.

— А давай-ка мы лучше прогуляемся сейчас, — говорит Танжи и как-то очень настойчиво меня под руку берет. И вряд ли это можно неожиданным порывом страсти объяснить. — Ты мне и расскажешь. Я хочу тебя с одним своим другом, гм, познакомить. Хотя, вы знакомы, я думаю. А Галуаз-то, пожалуйста. У меня тут еще Житан появился, старого образца, черный. Не желаешь?

— Еще как желаю, — по возможности радостно говорю я. Значит, следил за нами Танжи, скорее всего. Иначе бы он меня в этих закоулках не отыскал. И что это за друг его такой… — Надеюсь, ты местным маньяком-убийцей не окажешься, и не будешь сейчас меня на части в особо извращенной форме резать…

Танжи улыбнулся. — Стал бы я на будущую жертву черный Житан переводить. Велика была бы честь, знаешь ли. Да и если бы собирался даже. У тебя ж оберег в кармане лежит. Очень, кстати, сильная штука, вы-то и не знаете, наверное.

— Угу, не знаем. Зато ты, очевидно, знаешь, — очень хотелось бы удивиться его осведомленности, но как-то не получается.

— Знать не знаю, но догадываюсь. Ты бы и сама догадаться могла. Если божество цинизма вдруг, неожиданно для себя, во что-то верить начинает, в предсказание, к примеру, будущего, его вера ценится раз в пять выше, чем вера обычного суеверного существа. И вся его вера практически в этот оберег ушла. Так что не бойся, тебя тут никто тронуть не сможет при всем желании. Да и нет желания такого, если честно. Если бы как-то обстоятельства чуть по-другому сложились, я бы даже …но сейчас и здесь это маловажно, правда ведь? — Танжи ведет меня по каким-то совсем уж жутким улицам Галлавала, наверное, у пьяных божеств просто сил нет сюда добираться.

— Сейчас и здесь, пожалуй что. Да и вообще, это напоминало бы все тот же дурацкий роман. Нам бы еще потом полагалось жить долго и счастливо.

— Ну, это я думаю, у нас получится, как раз, — грустно улыбнулся Танжи. — Только у каждого в отдельности. Впрочем, не так уж это и мало.

— Так значит, ты живой все-таки?

— Живой, да, можно и так сказать. Только малость потерявшийся. И потерявший. Впрочем, не буду тебя раньше времени интриговать. Моя-то задача была, отловить тебя и отвести куда полагается. Ну и проследить, чтобы вы тут дел не наворотили. Сыщики из вас кстати, паршивые. Весь Галлавал встал на уши, пытаясь понять, чего вы тут вынюхиваете. Даже те, кому уже совсем все равно. — Танжи снова улыбнулся, на этот раз вполне жизнерадостно.

— Это мы уже и сами поняли. Еще когда на Гориипа с Оггльо в темной подворотне наткнулись. Можно подумать, у нас выбор был какой-нибудь. Приходилось расследовать. В меру сил и способностей. Которых нет, тут ты прав, конечно.

— Ну, прости за банальность, выбор-то всегда есть. Выбор у вас еще в Ксю-Дзи-Тсу был, я так понимаю. Но вы все-таки сюда приехали, и даже дали себя умертвить наполовину. Неужели это все ради каких-то картинок на целлулоиде?

— И ради них тоже. А еще…знаешь ведь, если один раз твоя судьба в какую-то интересную колею завалится, ты потом сам ее туда направлять будешь. Божеством хорошо быть, покоя и легкости бытия той самой полно, но разве ощутишь это в полной мере, если время от времени себя вот в такую задницу не запихнешь. Тоже кстати, прописная истина, и что я тут распинаюсь.

Танжи кивнул. — Ну да. У меня-то просто этого покоя не было уже очень давно. Вот и удивляюсь. Хотя кино тоже люблю, не без этого. Мы пришли, кстати.

Пришли мы к очередному темному типовому дому на пять этажей. От остальных он только тем отличался, что на третьем этаже свет горел. А в большой комнате этой самой квартиры на третьем этаже сидела моя обратная сторона и пила кофе.

— Ну, здравствуй, — сказала обратная сторона, размешивая сахар. — Я тут как раз кофе сварил. Со специями, как ты любишь. Так что присаживайся, беседовать станем. И ты Танжи, тоже садись, кофе и слов на всех хватит, я думаю.

Я чуть-чуть рот пооткрывала изумленно, но потом все-таки уселась за стол, уж больно кофе пах приятственно.

— Да, довелось нам все-таки снова кофе попить, и то радость, — говорю я, с удовольствием засовывая нос в чашку

— Обстоятельства только не очень радостные, — заметил мой собеседник.

— Ну, если в этих обстоятельствах находится место для кофе со специями и сигареты, значит, все не настолько плохо, — со мной опять приступ неконтролируемого оптимизма случился. Я потому что очень свою вторую сторону рада увидеть. После нашей встречи в Ксар-Сохуме мне и не думалось, что удастся еще повидаться. Поэтому о дважды мертвых божествах и неживом городе Галлавале я на какое-то время просто забыла.

— Ладно, ты пей тогда, а я буду объяснять, в чем дело. Может, и к лучшему, что вы сюда приехали, а не сам Киол, к примеру. Ему было бы сложнее объяснить. Да и кому угодно, кроме тебя, пожалуй.

Танжи только смотрел на нас обоих и улыбался, чему-то, как обычно, своему.

— Я уже тебе говорил, что у каждого есть своя обратная сторона, да? И что существуют они в разных совершенно плоскостях и занимаются разным, и знать друг о друге не знают. Это только нам с тобой повезло так. Но если с обратной стороной человека или божества случается что-то, человек, ну, или божество, это все равно чувствует. Только редко когда может понять, в чем дело. Списывает на депрессию, год неудачный или любовь несчастную.

Я киваю и тяну руку за Житаном, потому что начинаю понимать в чем дело, а вот что делать, наоборот, понимать перестаю.

— И вот, пока здешние мертвые боги пьянствуют ежевечерне, их обратные стороны в разных совершенно мирах потихоньку теряют себя. Потому что вроде и мертвые они, божества эти, а с другой стороны, вроде и нет. Если обратная сторона умирает, то тут все понятно. Человек помучается с недельку от бесцельности бытия, а потом у него другая обратная сторона найдется, из таких же, потерявших. А так эти мучения уже не первую вечность продолжаются. Просто у друга моего одного обратная сторона как раз тут обреталась. И когда ее в Галлавал отправили, он потихоньку с ума начал сползать. Ну, я подумал какое-то время, вспомнил про этот мир, про тебя, и понял, в чем дело. Вот мы и решили, что нужно мертвых богов сделать совсем мертвыми, чтобы их обратные стороны не страдали сильно долго. Сложно было, конечно, обычным людям учиться сразу в двух мирах существовать, но удалось все-таки. Пробились в сны здешних обитателей. А у меня, когда такое же настроение случилось, я сразу понял, что ты в Галлавал поехала. И даже понял почему. И тогда мы с Танжи сюда отправились, чтобы вам все объяснить.

— Ну да, объяснить, можно подумать, нам эти самые обратные стороны не снились, — я не то, чтобы злюсь, просто воспоминания о дядьках из сна уж больно неприятные.

— Снились, они же всем снятся, кто сюда приезжает. Они живут в двух мирах одновременно, им некогда разбираться. К тому же, вас изнутри очень хорошо под мертвых замаскировали, — вмешался Танжи. — Если бы мы не предупредили вовремя, они бы вас тоже прибрали.

— Вряд ли, — говорит моя обратная сторона, наливая мне еще кофе, который на столе каким-то загадочным образом материализуется. — Они еще вчера удивились, вроде мертвые божества, а вроде и не очень.

— А Танжи-то тут вообще при чем? — спрашиваю я. — Он же вроде вполне нормальное божество, вон, живое даже.

— Я тут при чем, — Танжи тоже потянулся за пачкой. — Я просто тоже потерял свою обратную сторону. А ты себе не представляешь, что это такое. Когда всякий смысл всего напрочь теряется. Это еще хуже, чем быть мертвым божеством. Так что я просто помочь решил. На благотворительных началах. Чтобы никому это целыми вечностями переживать не приходилось. Я в этом мире еще появлюсь, когда Киол таки соберется новый город создать. А пока что болтаюсь в двоемирии и жду, пока у меня обратная сторона появится. Отвлекаюсь, опять же.

— Не сказала бы, что мне все это нравится, — говорю я, — какой-то все-таки странный у вас гуманизм. Эти божества, хоть и мертвые, тоже все-таки чего-то хотеть могут.

— Ничего они не хотят! — Танжи от избытка чувств аж кофе на стол пролил. — Ты же знаешь, ты же сама полумертвая. А они полностью. У них это все в два раза сильнее. Им главное — забыть о том, что они ничего не хотят, вот и упиваются до полного забытья. А тут им это забытье буквально на блюдечке. К тому же, говорят, когда боги исчезают из этого мира, они появляются где-то еще.

— Но это только говорят, — повторяю я слова Кадарула.

— По крайней мере, это шанс, — Танжи готов, видимо, до последнего вздоха все обездоленные обратные стороны защищать.

— Такие вот дела, Каф, — моя обратная сторона решила в наш малоконструктивный диалог вмешаться. — Дальше вам самим решать, конечно. Можете рассказать Киолу, и он тут же все это безобразие прекратит. Просто закроет вход в этот мир. Или в этот город. Это ему под силу. Но ты подумай все-таки. Вы все подумайте. Потому что Танжи правильно говорит. Местным мертвым божествам это все тоже не очень приятно. К тому же, несколько дней у них есть, чтобы насладиться всеми прелестями местного существования. Более, чем достаточно, пожалуй.

Я молчу, думаю про всех, кого нам тут встретить довелось и понимаю, что может и правы эти обратные стороны. Может.

— Ладно, ненаглядная моя, прощаться нам надо. Мне очень тяжело в этом мире находиться. Да еще и рядом с тобой. Разные высшие силы не одобряют. Боятся. Ну, я объяснял тебе в прошлый раз. Так что я сейчас исчезну отсюда потихоньку. Дай кто-нибудь, свидимся при других обстоятельствах, за спиной у всяческих высших сил. И по одну сторону этих дурацких баррикад. Танжи тебя обратно проводит. Ему хорошо, он этому миру уже почти принадлежит. А вы просто подумайте, пока обратно будете ехать, — с этими словами моя обратная сторона допивает свой кофе и исчезает, как и обещал. Только не потихоньку, а весь сразу.

— Вот так вот, — говорю я в пустое пространство, которое на месте моей изнанки образовалось. — Самое сокровенное какое-нибудь, и то против тебя окажется. Дурацкий все-таки мир.

— Это очень правильный мир, поверь мне, — Танжи закурил и протянул мне пачку. — Один из самых правильных. Просто у всякого есть эта самая обратная сторона. И у миров, и у порядков, и у событий. А помнить об этом тяжело. Вот и получается такое.

— Ладно, — говорю я, вставая. — Пойдем, отведешь меня обратно в Оггльо. Мне еще надо друзей всяческими новостями обрадовать. Одно счастье, уедем отсюда наконец-то. Не лучшее место для живых божеств. Как ты тут обретаешься, не понимаю.

— Это временно, — ответил Танжи и неожиданно сплюнул через левое плечо. — Очень надеюсь, что временно.

10

Около Оггльо Танжи остановился.

— Мне надо в Гориип возвращаться, а то там мои собутыльники ждут, не дождутся, наверное. Они ко мне привыкли. Я для них незаменимая деталь интерьера. Опять же, всегда есть у кого сигарету стрельнуть, — сказал он и подмигнул.

— О, хорошо, что напомнил, давай-ка я у тебя еще парочку житанин позаимствую, а то кто его знает, что мне из моего блока достанется. Там ведь марка сигарет от настроения Киола зависит. Такой вот подарочек.

— Да, не повезло, — улыбнулся Танжи, отдал мне пачку и пошел в сторону Гориипа. Прошел десяток шагов, обернулся и отсалютовал. Потом все-таки заговорил — Вот еще что. Если Киол создаст Адоесс, с тебя кофейня.

Я улыбнулась, кивнула и пошла в Оггльо, вытаскивать оттуда своих Пинкертонов при исполнении.

Пинкертоны, правда, ничего особо не исполняли. Терикаси продолжал общаться с Янаропай, а Лянхаб, очевидно, с Оггльо. Я улыбнулась Кадарулу, который продолжал в одиночестве пить водку, и подошла к Терикаси. Янаропай от меня по инерции шарахнулась.

— Пойдем, друг мой, — говорю я, отпивая Блади Мэри из его стакана. — Есть один очень серьезный и окончательный разговор.

Терикаси посмотрел на меня ошалело, но встал все-таки, раскланялся с Янаропай и направился к выходу.

— Еще Лянхаб забрать надо, — остановила я его. — А то она с Оггльо до утра может проворковать.

— Это точно, — улыбнулся он. — А что случилось все-таки?

— Ну, как тебе сказать, Терикаси. Все, пожалуй что. Все уже случилось. Нам осталось только решать.

Лянхаб с Оггльо, как и предполагалось, продолжали весьма живо общаться, обмениваясь взглядами разной степени огнеопасности. Я ее бесцеремонно за шкирку оттащила, объяснила, что мы очень скоро едем домой, а до того мне еще рассказать многое надо и мы, попрощавшись с Оггльо, пошли к Терикаси, который весь извелся и искурился в ожидании того, что же я все-таки расскажу.

— Нет, не смотрите на меня так, дорогие, пока не дойдем до места, где можно сидеть и пить кофе, я вам ни слова не скажу, — говорю я, глядя на их озадаченные лица. — У меня был тяжелый вечер, знаете ли.

— Да нет, не знаем, етить. Вот поэтому и хотим, чтобы ты рассказала. А то ходишь тут с видом величайшего конспиратора всех времен и народов, — Лянхаб, видимо, пообижаться решила.

— Да ладно, Лянхабушка, ты не расстраивайся. Когда тебе придет время сюда приезжать, будет с кем проводить свободное время, по крайней мере. Хороший задел на будущее, — говорит Терикаси, обняв ее за плечи.

— Иди в жопу. Можно подумать, ты тут страдал за идею. Тоже, вроде, времени не терял даром, — огрызнулась Лянхаб.

— Э, спокойнее, дорогие. Я очень надеюсь, что мы в самое ближайшее время отсюда уедем, и потом очень долго еще тут не появимся. Вы, по-моему, с местным населением переобщались, — у меня настроение такое, что эта еще ссора ни к чему совершенно.

— Вечер добрый, — перед нами буквально из ниоткуда вырос Аганезбед, очень нетрезвый и очень злой.

— А, здравствуй, — Терикаси остановился и меня за рукав дернул.

— И что же все-таки такие чудесные живые боги в нашем поганом мертвом городе делают, — поинтересовался Аганезбед, подходя ближе.

— Да вот, переетить, расследуем, кто таких чудесных мертвых богов, в другой мир отправляет, — мрачно проговорила Лянхаб, явно намереваясь идти дальше.

— Угу, замечательно, — Аганезбед сделал еще пару шагов вперед.

— А ты что, хочешь нас убить, чтобы мы тут не контрастировали, да? — спрашиваю я, чувствуя, как у меня в кармане оберег задергался.

— Ну, что-то вроде того, — ухмыльнулся Аганезбед.

— Мы божества вообще-то, — спокойно сказал Терикаси. — Нас убить тяжеловато.

— Ну, я очень постараюсь, — пообещал Аганезбед. — У меня работа такая, того, кто не совсем умер, совсем мертвым делать. Ведь всякое случается. Бывает, и у мертвых богов остатки жизни внутри застревают. Меня Киол лично учил.

— И чего это ты злой такой, а? — Терикаси пытается сохранять остатки спокойствия.

— Живой потому что, — Аганезбед уставился на нас с такой ненавистью, что мне, в который уже раз за вечер, не по себе стало. — Вот вы подумайте, каково мне тут, живому, с этими дохлыми ублюдками пить каждый вечер. И при этом делать вид, что все нормально. И на вокзале их встречать. Да если их тут всех попереубивают, я только счастлив буду, может, меня утилизируют за ненадобностью тогда. А тут вы приезжаете. Живые, довольные. Оттуда, — Аганезбед махнул рукой, наверное, в сторону Ксю-Дзи-Тсу.

Я нащупываю в кармане оберег и зажимаю в кулаке, прикидывая, попаду я им по лбу Аганезбеду, если что, или нет.

— Ну, будь моя воля, я бы тебя давно уже за ненадобностью утилизировал, — говорит Терикаси. — Но хочешь, мы с Киолом поговорим, все-таки он нас слушает иногда.

— Неа, не хочу, — Аганезбед начинает руками что-то в воздухе изображать. — Я вас лучше убью, а потом вы вообще из этого мира исчезнете. Этот ублюдок все равно ничего менять не станет. Ему что мир нашепчет, то он и делает. А так, мне хоть приятно будет.

— Да, ты тут, етить, совсем крышей съехал, — Лянхаб начала злиться. — Давай-ка ты нас сейчас пропустишь быстренько, а мы тебе за это голову отгрызать не станем, перетудыть.

— Не пропущу, — Аганезбед продолжает пассы руками делать, и я чувствую, что где-то во мне что-то начинает меняться, и от этого мне крайне паршиво. Почти как после Киоловых экзерсисов. Я понимаю, что еще чуть-чуть, и мы правда мертвыми станем, поэтому очень быстро вытаскиваю оберег из кармана. Он поднимается в воздух, летит к Аганезбеду, зависает у его уха и, кажется, что-то ему нашептывать начинает. По крайней мере, у Аганезбеда лицо крайне задумчивое становится. Минуты через три нашептываний он просто разворачивается и уходит, совершенно о нашем существовании забыв.

— Уф, — Терикаси нервно шарит по карманам в поисках сигарет. Я ему пачку Житана протягиваю. — Все-таки, Лянхаб, не зря ты все эти вечности с Кицни мучилась. Если бы не он, дядьки до нас бы точно добрались.

Я задумываюсь о том, что сделала бы моя обратная сторона, если бы меня тут убили. — А давайте-ка, мы не будем никуда возвращаться, пожалуй. Сейчас быстренько на вокзал, в поезд и домой. Там вам все и расскажу. Как-то слишком много неожиданностей для одного вечера.

— Очень хорошее предложение, етить, — говорит Лянхаб. — Только не понимаю, чего теперь-то рассказывать? Разве не Аганезбед во всем виноват?

— Неа, — отвечает вместо меня Терикаси. — Он тут просто с ума сошел. Я его понимаю, кстати. Вон, мы через три дня начали друг на друга кидаться. А он тут сколько уже вечностей.

— Ну и что, — возразила Лянхаб. — Киол с Оггльо тут тоже с самого начала. И все с ними нормально.

— Лянхабушка, божества разные бывают, — терпеливо объяснил Терикаси. — К тому же, они хоть друг с другом могут общаться. А он, видимо, только с мертвыми. Не знаю, правда, почему.

— Доедем, у Киола спросим, — говорю я. — И еще много чего тоже.

До вокзала мы почти что добежали, слава Киолу, желания наши кто-то почувствовал, и поезд уже на перроне стоял. И на столике бутылка водки, как обычно. В обратную ведь сторону никто не ездил.

Ронах, увидев наши лица, только головой покачала и скрылась где-то в своем купе, видимо, решив нас не трогать пока.

— Вот не знаю, — говорю я, глядя как Галлавал начинает за окном мелькать. — То ли кофе наколдовать, то ли водки накатить. Для снятия многочисленных стрессов.

— Лучше кофе, — посоветовал Терикаси. — Надо привыкать к относительно здоровой жизни. Все-таки домой едем. Там водку каждый вечер пить не надо.

— Ты прав, пожалуй, — согласилась я и начала наколдовать гляссе. Хотелось чего-нибудь мягкого и уютного.

Лянхаб просто смотрела в окно и никакого участия в обсуждении напитков не принимала. Мысленно прощалась с Оггльо, наверное. До поры до времени.

Кофе, хоть и не с первой попытки, наколдовался вполне пристойный, мы вооружились чашками, и я начала рассказывать все, что от своей обратной стороны и от Танжи узнала.

— Так вот что тебе тогда замок в Ксар-Сохуме показал, — покачала головой Лянхаб, как только я рассказывать закончила. — Какой однако, город-то, предусмотрительный. Значит, и то, что он мне показал, пригодится. Ой, бля, — и Лянхаб о чем-то очень глубоко задумалась.

— Да, грустно все как-то, — сказал Терикаси. — Они же там неплохие, божества эти мертвые. А так получается, что у них и правда, никакого выбора. С другой стороны, какой вообще у мертвых выбор. Пусть даже у мертвых божеств. Так что я думаю, не будем ничего Киолу рассказывать.

— Согласна, — говорит Лянхаб из глубины своей задумчивости. — Жуткий город же. И жить им там не менее жутко. Вон, некоторые так вообще с ума сходят.

— Ну что, единогласно, стало быть, — говорю я, докуривая последний Житан и думая, соответственно, о Танжи, который в Галлавале остался в Чип и Дейла играть.

Лянхаб и Терикаси только кивнули.

Эпилог

Вернувшись в Ксю-Дзи-Тсу мы первым делом отправились в любимую кофейню и часа три говорили ни о чем. Очень приятное оказалось занятие.

А вторым делом мы пошли к Киолу.

— Так, етить твою налево, прораб фигов. А ну быстро нас расколдовал. Надоело в полумертвом состоянии существовать, — заявила Лянхаб с порога.

— Да, Киолушка, она права, — Терикаси очень как-то нехорошо на Киола уставился. Настолько нехорошо, что сам Киол весьма быстро все понял и нас расколдовал. И даже сразу же кинотеатр создал, маленький и рядом с любимой кофейней. О чем тут же нам и сообщил, а так же о том, что божество кино теперь там же обретается, и что насчет репертуара с ним договариваться.

— Огромное спасибо, — сказали мы хором и на выход отправились. Чтобы побыстрее решить, что смотреть будем.

— Да, и психов своих успокой, — заявила напоследок Лянхаб.

— А кто убийца-то? — спросил нам вслед Киол.

Терикаси обернулся.

— Ну как, Киолушка, неужели ты не знаешь? Дворецкий, конечно же.

Елена Некрасова