Лавочки
Retrosaria[1]
Мария Эужения встает в половинe девятого.
Можно было бы, конечно, в восемь, а то и без четверти: вымыть голову, поесть по-человечески, за столом, и, может, даже подкраситься, а почему бы и нет?
Но Мария Эужения никак не может заставить себя встать раньше.
"Какой смысл вставать без четверти восемь, — думает Мария Эужения, — если магазин все равно нельзя открыть раньше десяти?"
Мария Эужения выскакивает из постели и начинает метаться по дому.
Можно было бы, конечно, все приготовить с вечера: снять с вешалки блузку, повесить на стул брюки, вытащить из машинки чистые трусы.
Но Мария Эужения не любит загадывать заранее.
"Допустим, я приготовлю себе зеленую блузку, — думает Мария Эужения, — а утром мне захочется надеть розовую. И что тогда?"
Мария Эужения выходит из дому в девять.
Можно было бы, конечно, и попозже, Мария Эужения ни перед кем не отчитывается — во сколько пришла, во столько пришла.
Но Мария Эужения не понимает, что ей делать дома, раз она уже все равно встала.
"Если расписание существует, — думает Мария Эужения, — то его надо соблюдать. Даже если отчитываться не перед кем."
Мария Эужения заходит в автобус, садится у окна и засыпает.
Можно было бы, конечно, и постоять, не цаца, не развалится.
Но Марии Эужении не нравится спать стоя.
"Если бы я умела спать стоя, — думает Мария Эужения, задремывая, — я была бы лошадь. А разве я — она?"
Без десяти десять Мария Эужения подходит к магазину.
Без пяти поднимает последнюю металлическую штору.
Без двух минут со скрежетом поворачивает ключ в замочной скважине, считает про себя до трех, зажмуривается, и, толкнув тяжелую дверь, входит в магазин.
В магазине Мария Эужения осторожно подходит к стене, наощупь вытаскивает большую картонную коробку, ставит ее на прилавок и только после этого открывает глаза.
Коробка до половины заполнена резными костяными пуговицами.
Мария Эужения по локоть погружает руки в коробку и восхищенно вздыхает.
Cafetaria[2]
Дона Алзира сидит за столиком в маленьком кафе и крошечными глотками пьет кофе из белой чашечки. Кофе мало, и хотя дона Алзира старается изо всех сил, растянуть его надолго не удается.
Дона Алзира со стуком ставит чашечку на стол и лезет в карман. Где-то в кармане у нее была монетка.
"Если это евро, — думает дона Алзира, роясь в кармане. — расплачусь и возьму еще чашечку".
Дона Алзира нащупывает монетку, и, не глядя, зажимает ее в кулаке.
"А если два евро, — торопливо додумывает она, — возьму и кофе, и кокосовую булочку."
Дона Алзира разжимает кулак и смотрит на монетку.
Монетка оказывается бесплатным жетончиком из супермаркета.
— Надо же, — бормочет дона Алзира, обращаясь к жетончику. — Вот ты где. А я тебя вчера в кошельке искала…
Доне Алзире очень стыдно, у нее даже щеки горят. Ей кажется, что люди вокруг знают, как она распланировала два евро, и теперь они смотрят на нее и посмеиваются.
Дона Алзира сует жетончик обратно в карман, подносит ко рту пустую чашечку и делает вид, что допивает кофе.
Потом она смотрит на часы и вскакивает из-за столика.
— Ну, надо же! — вскрикивает дона Алзира, — совсем забыла! Я же опаздываю!
Она поворачивается к прилавку и неуверенно смотрит на хозяйку кафе — дону Сидалию, которая аккуратно режет сливочный торт.
— О, Сидалия… — говорит она.
— Бегите, дона Алзира, бегите, потом заплатите, у меня сейчас руки заняты! — дона Сидалия подмигивает доне Алзире и слизывает с ножа сливочную кляксу.
Дона Алзира с облегчением улыбается, желает Сидалии приятных выходных и выходит из кафе. Быстрым шагом доходит до угла, сворачивает в переулок и останавливается.
— Кофе, — печально бормочет она себе под нос. — Где бы выпить кофе…
Ourivesaria[3]
Дона Лурдеш приходит к магазину задолго до конца перерыва.
Прислоняется к выложенной зеленой плиткой стене и терпеливо ждет.
Солнце греет стену и дону Лурдеш, легкий ветерок пахнет океаном, и доне Лурдеш кажется, будто ванна уже вычищена, полы вымыты, ужин сделан, и даже простыни поглажены, и все это — само собой, без ее, доны Лурдеш участия.
От этого доне Лурдеш делается так хорошо, что она даже глаза слегка прикрывает, и ее лицо становится похоже на изображение Богоматери Праведных Удовольствий.[4]
В три часа дня с разных сторон к магазину подбегают две молоденькие продавщицы.
— Опять эта тетка, — нервно шепчет Бела, отпирая металлическую дверь. — Давай, ты с ней разберешься? У тебя лучше получается.
— Перебьешься, — хмуро отвечает Нела, отключая сигнализацию. — Твоя клиентка, ты с ней и разбирайся.
Дона Лурдеш делает последний глоток ветра и солнца и решительно открывает глаза.
Она вспоминает, что на самом деле, ванна не вычищена, полы не вымыты, для ужина еще ничего не куплено, а простыни придется гладить ночью, когда дети уснут.
От этого доне Лурдеш делается так тошно, что она слегка зеленеет, и лицо ее становится похоже на давно запертый подвал.
— Идет, — обреченно говорит Бела. — А я надеялась, что она там уснула, у стены…
— Не ной, — отвечает Нела. — Когда-нибудь же ей надоест сюда таскаться.
— Тебе легко говорить, — бурчит Бела и тут же расцветает в радостной улыбке. — Добрый день, дона Лурдеш! Чем могу быть вам полезна?
Дона Лурдеш подходит вплотную к стеклянному прилавку и кладет на него большую черную сумку. Бела едва заметно морщится. За царапины на стекле обязательно влетит от Карлуша. Но если попросить дону Лурдеш снять сумку с прилавка, дона Лурдеш обидится и напишет жалобу. И тогда от Карлуша влетит еще сильнее. "Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы она не поцарапала стекло", — мысленно просит Бела, улыбаясь еще радостнее.
Дона Лурдеш достает из сумки потертую косметичку. В косметичке у нее лежит тоненький серебряный браслет. Этот браслет дона Лурдеш купила себе на Рождество за двадцать пять евро, упаковала в красивую картонную коробочку и вложила туда же крошечную открытку с ежиком и мышкой. Ежик на открытке обнимал мышку, и из его рта выползали слова: "Моей любимой жене". Дона Лурдеш положила коробочку под елку и в Рождество сделала вид, что это подарок от Шику. Шику тоже сделал вид, что это подарок от него, только спросил, не многовато ли у доны Лурдеш украшений, но спросил не всерьез, не обидно. Дона Лурдеш надела браслет на руку и ходила в нем три дня, нарочно отворачивая рукав, чтобы все видели ее браслет. А на четвертый день у браслета отвалилась застежка.
— Вы поймите, дона Лурдеш, — говорит Бела, улыбаясь изо всех сил. — Мы же уже два раза отправляли его в починку. А он опять ломается. Это брак, понимаете? Фабричный брак. Если бы у нас были еще такие браслеты, мы бы вам заменили, и дело с концом. Но этот был единственный, понимаете?
— Если хотите, — подхватывает Нела, — мы можем вернуть вам деньги. Или вы можете выбрать что-нибудь другое. Например… — Нела вертит головой в поисках чего-нибудь за двадцать пять евро. — Например, вот этот крест!
Дона Лурдеш с отвращением смотрит на огромный аляповатый крест, усыпанный граненными стекляшками. Сейчас она выскажет этим наглым девицам все, что она думает об их магазине и о том, как здесь относятся к клиентам. Вначале выскажет, а потом потребует жалобную книгу и напишет все то же самое. И, может, еще даже добавит.
Дона Лурдеш открывает рот.
Легкий ветерок врывается в магазин и слегка шевелит доне Лурдеш волосы. Ветерок пахнет солнцем и немного океаном, и от этого запаха гнев доны Лурдеш улетучивается.
Дона Лурдеш откашливается.
— Давайте деньги, — говорит она.
— Слава богу, отделались, — одними губами шепчет Бела, выписывая квитанцию. — Не могу поверить!
— Погоди радоваться, — отвечает осторожная Нела. — Она ведь еще не ушла.
Дона Лурдеш берет двадцать пять евро и выходит из магазина.
— Сейчас я сяду на катер, — говорит громко, — и поеду на Трою.[5] Я тысячу лет не была на Трое.
Совсем маленькая девочка останавливается и с любопытством смотри на разговаривающую с собой дону Лурдеш.
Дона Лурдеш наклоняется к ней.
— А ужин пусть Шику сам делает, — говорит она девочке. — И простыни пусть сам гладит, правда же?
Девочка пугается и делает шаг назад. Дона Лурдеш подмигивает и выпрямляется, улыбаясь. Ее лицо становится похоже на изображение Богоматери Праведных Удовольствий.
Livraria[6]
Сеньор Гутерреш раскладывает книги в витрине так, чтобы сложить из названий осмысленную фразу.
Сеньор Гутерреш не надеется, что кто-нибудь ее прочитает. Просто ему нравится раскладывать книги.
Потом сеньор Гутерреш забирается на стремянку и начинает сметать пыль с самого верхнего стеллажа веничком из перьев.
Девочка подходит к магазину, внимательно рассматривает витрину и хихикает.
Девочка заглядывает в магазин.
— А у вас там в витрине цитата неправильная, — говорит она в спину сеньору Гутеррешу.
Сеньор Гутерреш оглядывается, придерживаясь рукой за стеллаж и смотрит на девочку из-под очков.
— Заходи, — говорит он, — я сейчас спущусь.
Девочка заходит в магазин и начинает разглядывать книги.
Сеньор Гутерреш осторожно, задом, спускается со стремянки.
— Там правильная цитата, — говорит сеньор Гутерреш, складывая стремянку и сдвигая очки к кончику носа. — И верни, пожалуйста, книгу на место.
— Какую книгу? — неискренне удивляется девочка и слегка краснеет.
— Вон ту, — сеньор Гутерреш выразительно помахивает веничком из перьев. — Которая топорщится подмышкой.
Девочка неохотно вытаскивает из куртки небольшой, но увесистый томик.
— Да пожалуйста! — говорит она, поворачиваясь к сеньору Гутеррешу спиной.
— Не «дапожалуйста», а три-ноль в мою пользу. — сеньор Гутерреш заталкивает книгу на полку. — За обед в субботу платишь ты.
— Нечестно, — бубнит девочка, направляясь к выходу. — Вы подглядывали!
— Я никогда не подглядываю! — наставительно говорит сеньор Гутерреш, идя за ней. — Просто ты не умеешь воровать книги.
Девочка останавливается на пороге, топчется там несколько секунд, потом резко поворачивается к сеньору Гутеррешу.
— Три один!!! — кричит она, потрясая маленькой книжкой в бумажной обложке. — Десерт покупаете вы!
Девочка бросает книгу на пол и убегает, громко хохоча.
— Вот бессовестная девица! — говорит сеньор Гутерреш с довольным видом, подбирая книгу и обмахивая ее веничком из перьев. — Никакого уважения к старшим…
Ervanaria[7]
Эдуарду (Дуду) Пиментел лихо заезжает на тротуар и глушит мотор. Спрыгивает с мотоцикла и, снимая на ходу шлем, идет к крошечному магазинчику с пыльной стеклянной витриной.
Из магазинчика навстречу Дуду выкатывается странный зверек в полосатом свитерке, полосатых вязаных тапочках и с круглым рыжим хвостом, похожим на слегка облезшую меховую хризантему. Зверек нюхает ноги Дуду в белых кроссовках и брезгливо фыркает. Меховая хризантема слегка покачивается.
— Зверек-зверек, — говорит Дуду, присаживаясь на корточки. — Зверек-зверек-зверек! Ты вообще что? Собака или кошка?
При звуках его голоса зверек пятится, поднимает черную мордочку и заливается звонким лаем.
— Собака, — констатирует Дуду, выпрямляется и, не обращая больше внимания на зверька, входит в магазинчик и чуть не падает — не заметил в полумраке, что сразу за порогом начинаются ступеньки.
В магазинчике холодно, сумрачно и душно пахнет травами и пылью. Дуду крутит головой и чихает: раз и другой.
Успокоившийся было зверек в свитерке и полосатых тапочках, который следом за Дуду вбежал в магазин, снова заходится лаем.
Дуду ждет добрых пять минут и, наконец, теряет терпение.
— Эй! — кричит он и снова чихает. — Есть здесь кто-нибудь?
— Иду-иду! — отвечают ему откуда-то из-за стеллажа, снизу доверху уставленного коробочками и ящичками. — Я уже иду! Одну секундочку! Я уже здесь!
Дуду делает шаг вперед и чуть не сбивает с ног крошечную старушку, завернутую в огромную вязанную шаль с кистями. Старушка такая маленькая, а шаль такая большая, что кисти подметают пыльный каменный пол.
— Прошу прощения, — говорит Дуду, придерживая старушку за локоть. — Добрый день.
— Ничего страшного, мой мальчик, — весело отвечает старушка. — Меня зовут дона Дулсе. Пирусаш, сейчас же замолчи!
Дуду вздрагивает, потом понимает, что «замолчи» относилось не к нему, а к зверьку в тапочках, и улыбается.
— Добрый день, сеньора дона Дулсе, — повторяет он вежливо. — Я из электрической компании. Я хотел… — Дуду не договаривает и чихает.
— О! Вы простужены! — восклицает старушка и исчезает за стеллажом. Зверек в тапочках бежит за ней. — Одну секундочку, мой мальчик, — говорит она, чем-то шурша, постукивая и позвякивая. — Одну малюсенькую секундочку! Сейчас мы разберемся с вашей простудой! Сейчас я вам найду такую травку, что от вашей простуды и следа не останется!
Дуду переступает с ноги на ногу.
— Я не простужен! — говорит он. — Я из электрической компании! Я только хочу снять показания вашего счетчика.
— Конечно, мой мальчик! — отвечает ему дона Дулсе, выходя из-за стеллажа с коробочкой в одной руке и с пакетиком — в другой. — Вот это, — она поднимает пакетик повыше, — я заварю вам прямо сейчас. У вас сразу же пройдет насморк и перестанет чесаться в носу. А это, — дона Дулсе показывает Дуду коробочку, — вы попьете дома. У вас ослабленный иммунитет, мой мальчик, вам обязательно нужно пить травки!
Дуду тяжело вздыхает.
— Большое спасибо, дона Дулсе, — говорит он, старательно подбирая слова. — Я вам очень-очень признателен…
— Так я заварю травку? — радостно перебивает старушка. — Это очень быстро! Вы увидите, как вам сразу станет легче!
"Спокойно, Дуду, — думает Дуду, прикрывая глаза. — Спокойно, старик. Это просто одинокая старушка. Она сидит здесь одна, и ей не с кем поговорить. Держи себя в руках".
— Что с вами, мой мальчик?! — пугается дона Дулсе. — Вам плохо? У вас давление? Я сейчас принесу травку от давления! У меня есть отличные…
— Мне хорошо!!! — скрежещет Дуду, открывая глаза. — Мне не нужно травок! У меня аллергия на травки! И вообще я на работе! Пожалуйста, дона Дулсе, миленькая, покажите мне ваш электрический счетчик, я сниму показания и пойду!
Дона Дулсе сникает.
— Конечно, мой мальчик, — тихо говорит она, складывая пакетик и коробочку на полку. — Простите меня. Счетчик возле двери, слева.
Дуду поднимается на две ступеньки и быстро записывает показания счетчика в блокнот. Потом оглядывается. Крошечная дона Дулсе стоит у стеллажа, зябко кутаясь в свою огромную шаль с кистями. Зверек Пирусаш улегся у нее в ногах спиной к Дуду, Дуду виден только печально опущенный круглый хвост, похожий на облезлую меховую хризантему.
Дуду становится трудно дышать, как будто кто-то его слегка придушил — не до смерти, но чувствительно.
Он снова спускается вниз и совершенно неожиданно для себя обнимает маленькую старушку.
— Большое спасибо, дона Дулсе, — говорит он проникновенно. — Когда я простужусь, я обязательно приеду к вам за травками. Обещаю!
— И правильно сделаете, мой мальчик! — наставительно отвечает дона Дулсе и что-то сует Дуду в карман. — Дома попейте эти травки, хотя бы несколько дней. Вы сразу забудете о вашей аллергии!
Дуду хочет что-то сказать, но у него начинает чесаться в носу, и он чихает.
Зверек Пирусаш вскакивает и заливается звонким лаем.
Pastelaria.[8] Fabrico proprio[9]
"Только кофе — и все, — думает Маргарида, идя по улице. — Кофе чашечку. И хватит".
Вчера вечером весы в ванной показали такое, что Маргарида час плакала, ночь не спала, а к утру приняла решение.
"Кофе — и все, — твердо думает она. — И даже без молока".
Желудок сжимается в комок и издает отчетливый стон.
"Ладно, с молоком, — смягчается Маргарида. — Но только одну чашку. И все."
Желудок что-то недовольно ворчит, но Маргарида больше не обращает на него внимания.
"Кофе — вполне себе завтрак, — думает она. — Особенно если с молоком".
Маргарида сворачивает в переулок и останавливается между маленькой сумрачной забегаловкой с надписью "Бар N?9" и огромной благоухающей кондитерской "Сладкий ангел".
"Только кофе — и все", — напоминает себе Маргарида, делая шаг к Номеру Девять.
"Но в кондитерской кофе значительно лучше", — думает она, делая два шага к Сладкому Ангелу.
"Зато в баре нет никаких особенных соблазнов", — Маргарида решительно поворачивается к Ангелу спиной.
"Но чашки там — немытые. И кофе гадкий! И туалет! Грязный! И! Вонючий!!!" — Маргарида представляет себе грязный и вонючий туалет, и застывает на месте. Ее начинает мутить.
"Это меня от голода мутит, — думает Маргарида и почти бежит к кондитерской. — Сейчас выпью кофе, и все пройдет".
— Доброе утро, барышня Маргарида! — говорит кассирша на входе. — Что-то вы сегодня припозднились!
Маргарида неопределенно пожимает плечами и садится за столик. Она старается не смотреть на витрину с пирожными, но никак не может удержаться и бросает на витрину короткие жадные взгляды.
"Только кофе, — отчаянно думает Маргарида, — только ко… ой, сегодня у них, наконец, есть берлинские шарики[10]… только кофе, толькокофе… а что это, хотела бы я знать, за "Шоколадное наслаждение"? Нет, только кофе, толькокофе, только…"
— Доброе утро! — весело здоровается официант. — А мы боялись, что вы сегодня уже не появитесь! Вам как обычно?
— Да, — говорит Маргарида, вымученно улыбаясь. — То есть, нет… то есть… — Она пытается сказать «толькокофе», но язык не слушается, и Маргарида с ужасом слышит собственные слова: — Мне кофе с молоком, кекс с цукатами и берлинский шарик. И этого… "шоколадного наслаждения" пару кусков — с собой…
Papelaria[11]
Рано утром маленький грузовой фургончик с надписью на боку "Газетчик. Доставка печатной продукции" заезжает в переулок и останавливается под табличкой "Парковка запрещена". Алберту выбирается из кабины и деликатно — костяшками согнутых пальцев — стучит в дверь совсем крошечного магазинчика. Ему никто не отвечает, поэтому Алберту стучит посильнее — кулаком, и, наконец, от души пинает дверь тяжелым черным ботинком.
— Я здесь уже, здесь, — раздается сбоку хрипловатый голос. — Прекращай долбить, соседей разбудишь!
Алберту поворачивается и почти сталкивается с заспанной всклокоченной Терезой.
— Хорошаааааа, — ехидно говорит Алберту, прищелкнув языком. — Так и будешь сегодня работать в пижаме?
Тереза непонимающе смотрит на Алберту, потом опускает глаза и охает — из-под элегантного черного пальто торчат ноги во фланелевых пижамных штанах в мишках.
— Вот черт, — стонет Тереза, одергивая пальто. — Я же помнила, что надо что-то еще надеть…
Алберту хмыкает.
— Что с тобой стряслось, пупсик?[12] — с любопытством спрашивает он. — Опоздала, не выспалась, забыла переодеться… Подцепила, что ли, кого?
Тереза дергает плечом и отворачивается.
— Не твое дело, — бурчит она. — Подружка с Мадейры приехала, вина домашнего привезла.
Алберту понимающе кивает.
— Домашнее вино — это дааааа… — он приобнимает Терезу за плечи. — Не тоскуй, пупсик! Будет у тебя еще мужик — все подружки обзавидуются. А мы все обревнуемся.
Тереза сует руки в карман, сжимает кулаки и считает про себя до десяти. Досчитав, поворачивается к Алберту.
— Давай уже выгружать, — тихо говорит она. — Мне открываться через двадцать минут, а еще надо домой бежать переодеваться.
— Да? А я думал, ты так сегодня и будешь ходить, — Алберту распахивает металлические дверцы фургона. — Не совсем эротическое неглиже, но все же…
— Алберту… — нехорошим голосом говорит Тереза.
— Молчу, молчу! Вот эта пачка, эта, эта и эти две — твои, — Алберту достает из кармана сложенную вчетверо квитанцию. — Держи. Можешь не проверять, все как обычно.
Тереза кивает, вытаскивает из фургона две газетные пачки и несет их к магазинчику. До него всего пять шагов, и Тереза старается идти легко и красиво, как будто тяжеленные пачки не оттягивают ей руки, а нейлоновые веревки, которыми они перевязаны, не врезаются в ладони. Если Алберту смотрит ей вслед, то пусть видит, что… Не доходя до магазинчика, Тереза не выдерживает и оборачивается. Алберту прислонился к фургону и уткнулся в какую-то тоненькую брошюру.
Тереза тяжело вздыхает, кладет пачки на землю и достает из карманы ключи. Не смотрит — и черт с ним.
— Эй, — Тереза как будто случайно касается руки Алберту. Алберту, погруженный в свою брошюру, автоматически отдергивает руку. Тереза закусывает губу.
— Я все выгрузила и подписала. На. — Она протягивает Алберту его часть квитанции. Алберту кивает и поднимает палец — "не мешай!"
— У тебя очень сухая кожа на руках, — говорит Тереза внезапно. — Ужасно сухая. Как наждак.
— Ага, — Алберту поднимает на Терезу затуманенный взгляд. — Слушай, пупсик, сколько будет восемь плюс девять плюс два?
— Девятнадцать, — отвечает Тереза. — А что?
— Отличная штука. Числовые головоломки, — Алберту показывает Терезе свою брошюру. — Вот это — Какуро, а еще есть Судоку. Я прямо подсел, уже пятую книжку добиваю! — Алберту чешет руку с брошюрой об штаны. — И правда, кожа ужасно сухая, — недоуменно говорит он и тут же снова утыкается в головоломку. — Ладно, фиг с ней. Сейчас, последний вопрос и я поехал. Пять плюс восемь и вычесть это из двадцати четырех?
— Одиннадцать, — говорит Тереза. — Погоди минутку, ладно? Я сейчас!
Она бежит к магазину и хотя возвращается почти сразу, Алберту уже сидит за рулем фургончика.
Тереза подбегает к кабине, свинчивая крышечку с синего тюбика.
— Смотри, какой я вчера купила крем, — тяжело дыша, говорит она. — Давай сюда руки!
— Извини, пупсик, — Алберту поворачивает ключ, и фургончик начинает фырчать и подрагивать. — Опаздываю! Давай завтра, ладно? Я тебе головоломок привезу, у меня их еще штук двадцать дома лежит.
Тереза молча кивает.
Фургончик с надписью ""Газетчик". Доставка печатной продукции" задом выезжает из переулка. Тереза смотрит ему вслед.
Крем из незакрытого тюбика длинными белыми колбасками падает на полу черного элегантного пальто и на фланелевые пижамные штаны в мишках.
Farmacia[13]
Изилда бежит по узким улочкам, держа на весу правую руку, замотанную в красный шелковый шарф.
— Я не умру. Я не умру. — думает Изилда в такт собственному бегу. — Я не умру, не умру, янеумру.
Изилда не оглядывается — бережет дыхание. Но она уверена, что за ней тянется кровавый след.
Утром Жоау Манел собрал чемодан и сказал, что уходит.
— Извини, — сказал Жоау Манел. — Я пытался. Ты знаешь, что я пытался, ты не можешь сказать, что я не пытался, потому что я пытался, и ты…
Изилда вытолкала Жоау Манела из квартиры и закрыла дверь.
— Ты не можешь сказать, что я не пытался! — донеслось до нее.
— Я не умру, я не умру, — бухает в голове у Изилды. — Я не умру.
Нога подворачивается, и Изилда чуть не падает.
Кто-то поддерживает ее под локоть.
— Осторожнее, — говорит кто-то. — Бегать по брусчатке на каблуках довольно опасно.
Изилда, не глядя, вырывает свой локоть.
— Я не умру, — бормочет она. — Я не умру.
Жоау Манел позвонил Изилде, когда Изилда крошила лук.
— Ты плачешь?! — изумился Жоау Манел.
— Я крошу лук, — ответила Изилда.
— Ты не можешь винить во всем меня! — возбужденно сказал Жоау Манел. — Ты знаешь, что я пытался, ты не можешь сказать, что я…
Изилда отключила телефон.
Потом отложила луковицу, взяла нож в левую руку и с силой полоснула лезвием по правому запястью.
Изилда видит в тридцати метрах зеленый аптечный крест и плачет от облегчения.
— Я не умру, — почти успокоенно думает она, прижимая к груди обмотанную шарфом руку. Зеленый крест расплывается и мигает. — Я не умру…
Пока кровь текла медленно и неохотно, Изилда смотрела на нее с отстраненным любопытством, но когда капель превратилась в веселенький ручеек, впала в панику и заметалась по дому в поисках бинтов, зажимая порез рукой.
Бинтов нигде не оказалось. Пропали и ватные тампоны, и стерильные марлевые компрессы, и даже пластыри — видимо, ипохондрик Жоау Манел все унес с собой.
В аптечном шкафчике осталась только пачка аспирина и прокладки "ночные ультра-плюс".
Дрожащими руками Изилда вскрыла упаковку прокладок. От усилия кровь полилась еще сильнее, пятная белые плитки пола.
Изилда положила прокладку на запястье, сверху туго обмотала его красным шелковым шарфом и выскочила из дома, даже не посмотрев, есть ли у нее с собой ключи.
На входе в аптеку стайка одетых в коричневое учениц католического лицея обсуждает насущные вопросы.
— Я зайду взвешусь, — говорит одна.
— А я померяю давление, — подхватывает другая.
— А я, — третья задумывается, — а я… а я сделаю тест на сухость кожи!
— С вашего позволения, — страшным сдавленным голосом произносит Изилда, и девочки мгновенно расступаются, давая ей дорогу.
Изилда толкает тяжелую стеклянную дверь, но та не поддается. Изилда толкает ее и еще раз, потом бросается на нее всем телом.
Она сама себе напоминает безумную муху, но остановиться не может, бьется и бьется о дверь аптеки, пока ее не оттаскивают. Только тогда Изилда видит, что по другую сторону стеклянной двери перепуганная девочка-аптекарь в белом халате и с надкусанным бутербродом в руке точно так же безуспешно пытается открыть дверь, но не внутрь, а наружу.
Стажеру Соне Алмейда страшно почти до обморока. Губы у нее прыгают, а руки дрожат так, что не удерживают бутерброд.
"Маслом вниз, — автоматические констатирует Соня, возясь с дверью, — Плакал мой обед…"
Соня в первый раз осталась одна в аптеке в обеденный перерыв. Это нарушение всяких правил, и заведующая была против, но Соня сказала: "Ну, пожалуйста, ну, я же все равно не успеваю доехать до дома, а на ресторан у меня денег нет", и заведующая махнула рукой: "Ладно, сиди тут, только никуда не выходи, и никому не открывай, пока я не вернусь", а Соня сказала: "Конечно!" и достала из сумки пакет с бутербродами. Она хотела поесть и походить между стеллажей, проверить — все ли она правильно запомнила, где что лежит, и вот теперь появилась эта сумасшедшая, и бьется об дверь, и Соня ей открывает — не может не открыть, хотя и понимает, что ей влетит от заведующей.
Изилда, пошатываясь, заходит в аптеку, поскальзывается на чем-то и почти падает на стойку.
Соня кидается к ней.
— Простите, простите ради бога, это был мой бутерброд, он упал, я ненарочно, простите, вы не ушиблись, простите, вы в порядке?!
Изилда протягивает к Соне замотанную в шарф руку.
— Я ведь не умру? — на удивление нормальным голосом произносит она. И повторяет уверенно. — Я не умру.
Соня притащила кресло заведующей, усадила в него Изилду и осторожно разматывает шарф. Шарф весь в пятнах крови, и Соню слегка подташнивает. Изилда сидит спокойно, с отстраненным выражением лица, только губы шевелятся.
Соне кажется, что она говорит "Янеумру, янеумру, янеумру".
Соня откладывает шарф и осторожно отлепляет почти насквозь мокрую прокладку. Запястье, все в засыхающей крови, выглядит сплошной раной.
Соня сглатывает и начинает аккуратно смывать кровь физиологическим раствором из большой пластиковой фляги.
Изилда прекращает шептать и внимательно смотрит на то, как розовые капли раствора стекают с ее руки.
Соня последний раз очень осторожно проводит марлевым компрессом по Изилдиному запястью.
А пореза там нет.
Как и не было.
Loja de brinquedos[14]
Согнувшись в три погибели Тина волоком тянет по полу небольшую, но страшно тяжелую коробку, на которой красным фломастером написано "Карнавал".
Вытаскивает на середину магазина и оглядывается в поисках табуретки.
Тине кажется, что табуретка должна стоять в углу за дверью. Или у стеллажа с головоломками. Или, на худой конец, у дальней стены, возле огромного желтого ящика, где лежат вповалку плюшевые кошки и собаки. По крайней мере, где-то там Тина ее видела буквально вчера. Или позавчера. Вернее, неделю назад, когда пришли февральские заказы, и Тина, нагруженная куклами и мячами, зацепилась ногой за табуретку, и чуть не свалилась. Или это было еще перед Рождеством?
Тина бросает свою коробку и медленно обходит магазин.
— Табуреткаааааа, — мурлычет Тина, — табуреееетка! Где тебя черти носят, когда ты нужна?
Табуретка не отзывается. Тина растерянно бродит между стеллажами, заглядывает за дверь, за прилавок и в подсобку, долго роется в желтом ящике, осторожно раздвигая кошек и собак.
— Сгинула моя табуреточка, — бубнит себе под нос Тина, продолжая шарить в ящике. — Хотела бы я знать ку… А это что такое?!
Тина нетерпеливо отбрасывает сунувшуюся под руки ядовито-желтую длинноухую собаку с безумными пластмассовыми глазами. Со дна ящика, недовольно поджав тонкие губы, на Тину смотрит крошечная, сморщенная женщина, одетая в роскошное шелковое платье.
— Тетушка Мария ду Карму, — шепчет Тина с благоговейным ужасом. — Тетушка Мария ду Карму нашлась… С ума сойти…
Тина осторожно, как ребенка, вытаскивае тетушку Марию ду Карму из ящика и усаживает ее на прилавок. Это не кукла, а марионетка для чревовещания, сделанная в виде немолодой дамы. За время лежания в ящике под грудами плюшевых кошек и собак она потеряла хрустальный лорнет, седые волосы выбились из высокой прически и висят кое как, а желтое вышитое платье измято и слегка запятнано голубоватой плесенью. Но у нее такое живое лицо, как будто тетушка Мария ду Карму сейчас заговорит.
Тина слюнит большой палец и тщательно оттирает с острого тетушкиного носа небольшое темное пятнышко. Как, интересно, она попала в ящик? Тина была уверена, у нее не оставалось ни одной марионетки…
Колокольчик на двери звякает, и в магазин вваливается Карлуш. "Черт, — думает Тина, прижимая к себе тетушку Марию ду Карму. — Только его мне сейчас и не хватало".
— Привет, Тина! — орет Карлуш так громко, что колокольчик на двери снова звякает, а со стеллажа с куклами падает крокодилица Кука[15] и говорит "Ola!". — Я пришел за карнавальным костюмом, у тебя есть карнавальные костюмы? Потому что, если у тебя нет карнавальных костюмов…
— Есть, есть, — перебивает его Тина, подбирая Куку и снова укладывая ее на полку. — У меня есть прекрасные карнавальные костюмы, только что привезли. Только ты не кричи, пожалуйста, хорошо? А то куклы пугаются.
Карлуш кивает с таким энтузиазмом, что Тина становится боязно за его голову — не оторвалась бы.
"Черт, — снова думает она. — Надо было закрыть магазин хотя бы до обеда…знала же, что Ненуку[16] припрется…"
Про себя Тина никогда не называет Карлуша Карлушем, только «Ненуку». Ей очень стыдно, но она ничего не может с собой поделать.
Одутловатое лицо Карлуша, его крошечные запухшие глазки неприятного желтого цвета, всегда мокрая отвисшая нижняя губа и огромные не по росту ноги — вызывают у Тины ощущение какого-то брезгливого ужаса. Когда однажды, здороваясь, Карлуш чмокнул Тину в щеку и всю ее обслюнявил, Тина чуть с ума не сошла, пока не помыла щеку с мылом и не протерла ее спиртом на всякий случай.
Тина страшно боится, что однажды Карлуш поймет, как она к нему относится, поэтому она позволяет Карлушу приходить в магазин каждый день, хотя знает, что он обязательно что-нибудь стянет или сломает.
— Тина, Тина!!! — вопит Карлуш у Тины над ухом. Тина делает страшные глаза, и Карлуш прихлопывает рот ладонью. — Тина, Тина!!! — задавленно шепчет он из-под ладони. — Что это за коробка? Это с карнавальными костюмами коробка?! Можно, я открою?
Тина кивает. В другой день она бы запретила, все же, карнавальные костюмы денег стоят, но сегодня ей так хочется, чтобы Карлуш побыстрее наигрался и ушел, что она готова пожертвовать несколькими парами полосатых штанов и набором разноцветных париков.
— Ничего, — тихонько говорит Тина тетушке Марии ду Карму, которая смотрит на нее с неудовольствием. — Сейчас он себе выберет какой-нибудь парик или поролоновый нос и уйдет. Он быстро уйдет, вы потерпите!
Тетушка Мария ду Карму ничего не отвечает, но Тине кажется, что ее лицо немного разгладилось.
— Тина! — зовет Карлуш. — Тина посмотри на меня! Угадай, кто я?
Тина смотрит на Карлуша. Поверх джинсов он натянул широченные клоунские штаны в разноцветных заплатах, на плечи накинул плащ с летучей мышью, прицепил себе малиновый нос с приклеенными к нему соломенными усами, а на голову нахлобучил широкополую шляпу с пером.
"Двадцать пять да двадцать, да семь пятьдесят, да одиннадцать сорок", — подсчитывает про себя Тина и морщится. Почти шестьдесят пять евро. У Карлуша, конечно, таких денег нет, а его родители никогда не платят за то, что он берет или портит в магазинах. "Не надо было пускать! — заявила в позапрошлом году мать Карлуша, худая и нервная дона Фатима, когда Карлуш перевернул в аптеке на углу шкафчик с дорогой швейцарской косметикой. — Вы что не видите, что он ненормальный?"
— Ну, Тина! — обиженно говорит Карлуш. — Почему ты не угадываешь? Как ты думаешь, я клоун или Бэтмен?
— Ты клоун, — отвечает Тина с тяжелым вздохом. — Или Бэтмен.
— Не угадала!!! — радостнов вопит Карлуш и выхватывает из кармана лакированную палочку с шариком на конце. — Я волшебник!!!
"Да еще три двадцать", — механически приплюсовывает Тина, криво улыбаясь.
— Я волшебник! — с гордостью повторяет Карлуш. — Смотри, какой я волшебник!
Он делает шаг вперед и поднимает свою палочку.
— Я хочу, чтобы кукла ожила! — кричит Карлуш, тыча палочкой в живот тетушке Марии ду Карму. — Раз-два-три, кукла оживи!!!
Тина отдергивает тетушку и внезапно улыбается. Пока Карлуш размахивает палочкой и выкрикивает какие-то волшебные слова собственного сочинения, она осторожно надевает тетушку на руку.
"Надо же, — мимолетно удивляется Тина. — Столько лет прошло, а такое ощущение, что только вчера…"
Тетушка Мария ду Карму вертит головой и откашливается.
— Привет, Карлуш! — говорит она тоненьким голоском.
Карлуш прекращает кричать, как будто кто-то выключил громкость. Его крошечные тусклые глазки испуганно расширяются.
— Привет, Карлуш! — повторяет тетушка Мария ду Карму. — Как твои дела?
— Хо…хо…нормально, — выдавливает Карлуш и делает шаг назад.
— У тебя очень красивый костюм, Карлуш! — говорит тетушка и тянет к Карлушу сухонькую ручку. Карлуш пятится к выходу. — Погоди, Карлуш, ты куда? Не уходи! Мы же только что познакомились! Давай поговорим! Я никогда раньше не видела живых волшебников!
— Я не хочу! — кричит Карлуш, срывая с себя шляпу и накидку. — Я не волшебник! Я Карлуш! — он кидает лакированную палочку на пол и выскакивает из магазина. — Я не волшебник! — доносится до Тины с улицы.
Тина осторожно выглядывает на улицу. Карлуша нигде нет.
— Удрал, — торжествующе говорит она тетушке Марии ду Карму. — Унес только штаны и нос с усами. Как вы думаете, тетушка, мы с вами переживем потерю тридцати двух с половиной евро?
— Я-то переживу, — отвечает тетушка хриплым басом. — Я вообще все переживу, если, конечно, ты перестанешь разговаривать за меня идиотским кукольным голосом и вытащишь из меня холодную руку — мне неприятно.
Тетушка Мария ду Карму смотрит на остолбеневшую Тину и заходится громким визгливым смехом.
Florista[17]
— Льет, как из ведра, — говорит Сорайа, переступая через порог и прикрывая за собой тяжелую стеклянную дверь. — Совершенно не представляю, зачем мы сегодня с тобой открылись. Наверняка, никто не придет…
Сорайа с силой встряхивает маленький, абсолютно мокрый зонтик, и засовывает его в деревянную подставку в виде слоновьей ноги.
— Зачем я вообще вышла сегодня из дома? — уныло спрашивает она, стаскивая с себя зеленый вельветовый жакет весь в мокрых потеках. — Ливень, холод… Жакет, вот, промок…
Сорайа вешает жакет на гвоздик в стене и идет вглубь магазина к шаткому деревянному столу, заваленному прозрачным целлофаном, обрезками цветной бумаги и катушками с золотистыми лентами.
— Сигареты, — бормочет она себе под нос, смахивая со стола упаковку искусственных стрекоз. — Где-то здесь были мои сигареты… Мигель, ты не видел моих сигарет? Мигель?
Никто ей не отвечает.
Сорайа поднимает стрекоз, сует их в карман юбки и подходит к огромному развесистому фикусу в черной кадке.
— Мигель? — требовательно повторяет она. — Ты мне что, бойкот объявил? Я с кем вообще разговариваю?!
Фикус молчит и делает вид, что Сорайа разговаривает с кем-то другим.
Сорайа мрачнеет.
— Да не буду я курить здесь, не волнуйся! — говорит она. — Я за дверь выйду!
Несколько секунд Сорайа сверлит фикус сердитым взглядом, потом внезапно кивает и улыбается.
— Точно! Что бы я без тебя делала! — она звонко чмокает фикус в мясистый зеленый лист и притворно морщится. — Фу, пыльный какой! Хоть бы умылся!
Сорайа курит у приоткрытой двери, выдыхая на улицу облачка сизого дыма.
— Я тебя на эти выходные заберу, — говорит она. — Съездим куда-нибудь. В Эвору, например. Или в Бежу. Или, знаешь что? — Сорайа выкидывает окурок в дождь и закрывает дверь. — Давай, возьмем пару дней и поедем в Алгарве? Там сейчас хорошо. Тепло…
Сорайа выжидающе смотрит на фикус.
— Думай, конечно, — наконец, говорит она. — Только до пятницы мне скажи, чтобы я знала, какие вещи брать.
Сорайа достает из-под стола белый шурщащий пакет с логотипом супермаркета и вынимает из него яблоко, шоколадку и бутылку воды.
— Хочешь пить? — спрашивает она. — Я сегодня негазированную принесла.
Сорайа подходит к фикусу и осторожно, тоненькой струйкой выливает воду в кадку.
Внезапно она гневно выпрямляется и с размаху бьет фикус кулаком по гибкому стволу.
— Я же тебя просила! — говорит она, и ее голос дрожит от негодования. — Я же тебя сто раз просила не делать ЭТОГО в моем присутствии!