— Пустяки. Стул ветхий, голова крепкая. Только немного кружится. Значительно хуже, если бы вы им затылки продырявили. Рассмотреть успели?
— В общих чертах…
— Понятно. Заметить ничего не успели. Вместо лиц — одни контуры. Точно не уверены, сколько их было. Нервное напряжение, необходимость стрелять.
Такой стыд напал, не знаю, куда деться, стою, как гимназист-двоечник перед доской. Кое-как выдавил:
— Виноват… Прошу простить.
— Это пустяки, ротмистр, с кем не бывает. Хуже, что нас опять опередили.
— Розвальни за домом стояли, — говорю, — ей только прыгнуть оставалось.
— Уверены, что барышня была?
— Не уверен… Показалось, вроде как юбка мелькнула. Лошадь пошла так резво, только их и видели. Чуть бы левее прицелиться…
— И все же: сколько их было?
— Кажется, она и кучер. Надо было выше брать: кучера снимать.
— Надо было в лошадь стрелять, — говорит Ванзаров.
Уж как меня стыд ни мучил, но такое не мог спустить:
— Господь с вами, Родион Георгиевич, да разве можно в коней стрелять…
Посмотрел он на меня, хмыкнул и говорит:
— Оставим это. Раз помогли профессору проветрить помещение, давайте хоть осмотрим его. Вдруг вашу любимую сому найдем.
Вот, опять он язвит. Я ведь только понять хотел. Уж больно господин Лебедев весомо рассказывал.
Ванзаров меня в гостиную отправил, сам комнатой занялся. Скажу вам, Николай, после всех этих событий слегка пал духом. Осмотр провел тщательно, да все без толку. День такой несчастливый. В буфете такая же грязь, как на столе. Тарелки, чашки, мусор житейский. Ничего толкового. Возвращаюсь обратно. Ванзаров посреди комнаты стоит, лоб придерживает, в пол смотрит. Меня подзывает:
— Взгляните, ротмистр, ничего не напоминает?
Пригляделся, а на досках знак звезды мелом нарисован.
— Так ведь такой же у Наливайного и Толоконкиной был!
— Нельзя не согласиться. Что-нибудь раскопали?
— Никак нет, — отвечаю, — бытовая рухлядь.
— Баночек, как в «Сан-Ремо», не попадалось?
— Специально искал, нет ничего. А у вас?
— А у нас кучи грязного белья. Несколько пустых бокалов с отбитыми краями, поднос запачканный, салфетки, скисшая склянка молока, полупустая банка меда. И вешалка для мехового пальто.
— И что это значит? — спрашиваю.
Ванзаров мне:
— Помните, что на карманчике пальто Наливайного было вышито?
— Проф. Окунёв И.А.
— Что я вам тогда сказал?
— Окунёв Наливайному со своего плеча подарил.
— При этом господин Наливайный не нуждался в деньгах. Буквально полные карманы ассигнаций. О чем это говорит?
— Профессор хотел, чтобы думали: он на дачу приезжает зимой. Издалека кто отличит. Я же говорил: он всех отравил! Надо было его хорошенько допросить. Может…
— Зачем убивать подручного, ротмистр, который участвует в твоем маскараде?
Такая простая мысль мне в голову не приходила. Начальнику по голове дали, а думает все равно лучше некоторых. Бывают же такие люди!
— Простите, не сообразил… — говорю. — Зачем Окунёву этот маскарад?
— Это пока не ясно, — отвечает. — Зато ясно другое: кто-то здесь тщательно и неоднократно рылся. Значительно тщательней, чем мы с вами. Искали что-то важное и нужное. Деньги можно исключить.
— Что же искали?
— А вы как полагаете? — Ванзаров спрашивает.
Ну, мне сегодня уже ничего не страшно, и так по уши в навозе, говорю:
— Искали сому. Можете меня на смех поднять.
Ванзаров посмотрел на меня внимательно, вернее, мимо меня, и говорит:
— Сому, значит… Что ж, и это нельзя исключить. Одно странно: неужели профессор держал запас этой мифической дряни в кадке или бутыли на даче? Как варенье или грибы соленые? Зачем? В чем смысл? Не в холоде же…
— Не могу знать…
— В таком же странном положении и я пребываю. Кстати, ротмистр, не попадались какие-нибудь склянки с химикатами, или травы, или еще какая-нибудь ерунда?
— Немного гречки, сахар и соль. Хлеб в плесневелые сухари обратился.
— И здесь не лучше. Профессор к домашнему уюту относится без внимания. Спит на железной кровати, вещи давно не стираны, даже попахивают. Как его женщина терпела.
— Какая женщина? — спрашиваю.
— Во-первых, та, что указана в донесении филеров. Также сомневаюсь, что Окунёв, каким бы оригиналом ни был, наряжался на даче в женское белье и платья.
— Откуда вы знаете?
— Загляните в шкаф, сами убедитесь…
Эх, и кому по голове стулом заехали? Такое впечатление, что не Ванзарову.
— Все подвиги, какие могли, мы уже совершили, — говорит он. — Пора на Офицерскую возвращаться. Если наш извозчик от выстрелов деру не дал.
— Так точно, — говорю, — пойду взгляну.
А у самого так и вертится на языке: надо брать этого Окунёва и душу из него вытрясти. Только не смею вслух произнести.
— Вот и хорошо, а я тут напоследок осмотрюсь.
Только сказал, как на крыльце загрохотало. Как кованые сапоги по ступенькам грохочут, это я отлично знаю. Ни с чем не спутаешь.
Выйдя из продуктового рая Рогушиных, дамы познакомились. Очаровательная незнакомка представилась Верой Павловной Холодовой, супругой начальника Ревельской сыскной полиции. На зимние праздники приехала к тетке в столицу.
Софья Петровна оказалась перед сложным выбором: назваться настоящей фамилией, а потом объяснять, почему живет не с мужем в Казани, а у брата в Петербурге? Нет, это немыслимо. Тем более с малознакомым человеком. Да и что Вера Павловна о ней подумает? Один стыд. И Софья Петровна пошла на маленькую хитрость: сказала, что и ее муж (вовсе не кузен) тоже служит в полиции. Им есть о чем поговорить. Извинившись, Холодова опустила вуаль: кожа боится мороза.
Решено было отправиться в «Польскую кофейню» в здании Дворянского собрания.
Болтая о милых пустяках, дамы дошли до Михайловской улицы, где и размещалось кафе пани Станиславы Бахминской, любимое служащими Невского проспекта. Софья Петровна предложила сесть у окна, Вера Павловна настояла у самой стены, в глубине зала. Они заказали шоколад. В кафе Холодова не подняла вуали. Но это совершенно не мешало Софье Петровне наслаждаться беседой.
Вера Павловна давала такие дельные советы по ведению домашнего хозяйства, по воспитанию детей и содержанию прислуги, что фальшивая мадам Ванзарова только диву давалась: как сама до сих пор этого не знала? Попивая обжигающе вкусный шоколад из чашечки с золотым ободком, она прониклась безграничным доверием к новой подруге. Если бы не правила приличия, пригласила бы ее в дом… Позвольте, но ведь здесь же обман раскроется. Ах, это такая мелочь. Чего не бывает между верными подругами, Вера Павловна все поймет, и они посмеются над неловкостью. В день знакомства воспитанная дама могла надеяться, что первая встреча станет началом долгой дружбы.
— Завтра Крещение, что думаете подать на праздничный стол?
Софья Петровна смутилась:
— Я еще не придумала.
Вера Павловна отодвинула чашечку с нетронутым шоколадом:
— Советую приготовить говядину по-бенгальски!
— Как раз говядину я и собиралась… А как ее готовить?
— Мясо выберет и запечет ваша кухарка, здесь ничего нет трудного. Но самое главное в говядине по-бенгальски — пряности…
Софья Петровна слушала, как сказку в детстве.
— Как вытащите мясо из печи, дайте ему постоять минут десять, чтобы поостыло, а затем обильно посыпьте бенгальской смесью пряностей и полейте горячим красным вином. И ваше блюдо готово!
— Так просто?
— Вот именно, дорогая, секрет этого рецепта в его простоте. Получаете восхитительное праздничное кушанье.
— А где взять бенгальскую смесь пряностей? В лавке колониальных товаров?
— Бенгальская смесь там не продается, — ответила Вера Павловна.
— Что же делать?
— Подождите…
Холодова положила на стол изящную сумочку:
— Кажется, у меня для вас найдется подарок…
Она вынула изящный хрустальный флакончик.
Софья Петровна с интересом разглядывала вещицу:
— У вас редкий парфюм?
Вера Павловна торопливо спрятала:
— Прописали капли для желудка, всегда ношу с собой… Мне так перед вами неудобно, Софья Петровна. Забыла пакетик с бенгальской смесью дома. Я хотела подарить ее вам! Брат привез из Индии… Ах, какая я растяпа!
Софья Петровна просила не расстраиваться по пустякам.
— Нет! — резко заявила Вера Павловна. — Я обязана подарить вам бенгальскую смесь. Ваш муж оценит вкус и аромат. Давайте сделаем так: завтра в это же время встретимся здесь, и я непременно принесу специи. Договорились?
Софья Петровна с радостью согласилась. Холодова извинилась, что вынуждена покинуть новую подругу, предложила заплатить за шоколад, но Софья Петровна решительно отвергла даже саму мысль об этом. Дамы расцеловались. Однако Вера Павловна так и не подняла вуали.
На мгновение Софье Петровне показалось, что к ней прикоснулась ледышка. Таким странным и неприятным вышел дружеский поцелуй милейшей Веры Павловны. Но этому она не придала значения. Она ведь так хорошо разбирается в людях.
Дверь вылетает с петель, в дом врываются околоточный и двое городовых с револьверами на изготовку. Все как один — наигрознейшего вида. Околоточный в Ванзарова целится и орет, то ли от страха, то ли от нетерпения:
— Попались, поджигатели!
Командир мой усмехается, руки приподнял и говорит:
— Наконец-то Андрей Игнатьевич пожаловал. А мы уж четверть часа палим, а вас все нет и нет. Непорядок.
Околоточный — фамилия у него Заблоцкий — наган еще держит, присмотрелся и говорит в сомнении:
— Родион Георгиевич, никак вы?
— И Джуранский со мной. Как же без него.
Заблоцкий оружие убрал, извиняется, честь отдает. Ванзаров с ним за руку поздоровался, городовых приветствует. Те заулыбались, узнали знаменитость. Мне околоточный только кивнул. Не может забыть, как прошлым летом я его чихвостил, когда расследовал «утопление от несчастной любви» студента Горного института. Ну, ничего, мне не привыкать.