– Ага! Ты его бывшая девушка, так? Ну, та, которой он все время пишет?
– Он тебе и об этом рассказывал? – с горькой улыбкой спросила девушка. – С Бернаром все было…
– Дерьмово?
– Да нет, замечательно. – Клара растроганно посмотрела на Олимпию, но быстро вернулась к реальности. – Каждый наш день был чем-нибудь отмечен: сообщением, встречами дома или в университете, какой-нибудь неожиданной вылазкой… Я чувствовала, что с ним можно делиться всем на свете. Никогда в жизни ни с кем я подобного не испытывала.
Олимпия вовсе не была уверена, что хочет выслушивать столько подробностей.
– Но его романтизм становился каким-то странным: он перестал, ну, как бы это сказать… перестал думать о себе и начал думать только обо мне и о том, что, по его мнению, способно доставить мне удовольствие, представь! Он вбил себе в голову, что должен быть для меня совершенством, даже если ради этого придется лгать и притворяться кем-то другим. Или, может, он с самого начала прикидывался и никогда не был самим собой! Мне откуда знать… Наверное, и моей вины тут хватало: я видела, что он делает, и ничего не говорила, пока не стало слишком поздно. К тому времени я уже не понимала ни с кем встречаюсь, ни в кого сама превратилась. Звучит безумно, да?
Нет, для Олимпии это звучало вовсе не безумно: она только что сумела распознать в Кларе пример, более точный и не совсем уж безнадежный, европейского любовника.
– Я не могла дальше продолжать лгать и бросила его самым ужасным способом: написала письмо. В тот момент мне это даже казалось романтичным. – Клара усмехнулась. – Сейчас я осознала, что на самом деле это просто трусость. С тех пор Бернар не перестает забрасывать меня посланиями. Догадываюсь, что написал он их больше, чем отправил, поскольку хорошо его знаю… и, честно говоря, надеялась, что он дольше станет страдать из-за нашего разрыва, что ли… Но уже в «Эль Эспинарио» я поняла, что ошибалась.
– А как ты там оказалась?
– Так я же ему это место и показала! Однажды после репортажа я ему рассказала об этом баре, а теперь вижу, что он его присвоил! Мы не пересекались до того вечера, когда он привел тебя. И на самом деле меня огорчило не то, как быстро он пережил наш разрыв, а то, что он использовал написанный для меня текст, чтобы охмурить тебя, и всего-то исправил пару мелочей. Поэтому я так и вспылила.
Олимпия еще раз перечитала первые строки на листке, точно такие же, как те, на которые она теоретически вдохновила Бернара, и вернула письмо Кларе. Она испытывала какое-то удивительное спокойствие.
– Плохо то, что, если он наберется смелости стать самим собой, мы все упадем к его ногам, я в этом уверена, – заявила Клара. Олимпия промолчала, хотя в душе сильно усомнилась. – Но при этом мы не можем позволить ему и дальше действовать тем же образом. Потому что наверняка он обманет еще какую-нибудь девушку.
– И что ты предлагаешь?
– Пока не знаю, но обязательно тебе сообщу, когда что-нибудь придумаю, и ты мне поможешь! Договорились?
Олимпия шестым чувством поняла, что отвертеться не удастся, и в знак согласия кивнула.
13. О романах и печалях
«Посплю на диване», – решила Олимпия, пока Мерседес, психотерапевт, за ее спиной листала записи. В отличие от первых сеансов, когда девушка никак не могла привыкнуть к этому месту, сейчас оно казалось ей самым надежным на свете. К сожалению, даже в тиши кабинета ее мысли продолжали стучать в голове, как удары молотка.
С той самой вечеринки Гудрун не подавала никаких признаков жизни. Олимпия отправила ей пару сообщений: мол, как она поживает, но ответом было молчание.
В итоге Олимпия решила выкинуть ее из головы. Если датчанка оказалась способна так быстро забыть про нее, то и ей необходимо сделать то же самое. Хотя теперь ей, вероятно, понадобится наложить небольшой шов на сердечную рану.
В последние дни она много общалась с Кларой; новая знакомая действительно была очень загружена работой и никак не могла выбрать свободной минуты для встречи, но они держали друг друга в курсе своих дел. Время от времени Клара с болью и некоторой злостью упоминала Бернара, и Олимпия старалась как могла ее утешить. Но положение у нее было не самое выигрышное для этой роли, и в глубине души Олимпия понимала, что Клара обретет покой лишь тогда, когда Бернар получит по заслугам. Француз же, со своей стороны, казалось, забыл о существовании Олимпии. После нескольких десятков неотвеченных звонков и непрочитанных сообщений он понял намек, что девушка больше не желает о нем слышать.
Мерседес по-прежнему хранила молчание; Олимпия, чувствуя, что голова вот-вот лопнет, решительно заявила:
– У меня сложились противоречивые ощущения по поводу любви.
– Звучит интригующе… – ответила доктор, приглаживая серебристые волосы. – Может, уточнишь, о каких ощущениях речь?
Олимпия на секунду задумалась.
– Я все больше и больше убеждаюсь, что любовь – это своего рода фарс. Мы используем столько слов, чтобы добиться того, что животные делают естественным путем!
– Ты имеешь в виду секс?
– Само собой.
Мерседес постучала ручкой по своему блокноту, как фокусник, собирающийся достать кролика из цилиндра; в данном случае кролик не появился, а юная пациентка печально вздохнула.
– Случилось что-то, что заставило тебя думать о любви как об обмане?
– Да… или нет. На самом деле не произошло ничего жизненно важного. Даже смешно об этом думать.
И тут Олимпия принялась сбивчиво выкладывать историю о европейском любовнике. Как они познакомились в ее первый день работы в «Уолстонкрафте», о его письмах бывшей подружке, о появлении вышеупомянутой девушки в кафе с уликами на руках.
– Эти разоблачения лишь подтверждают, что любовь – это иллюзия, – заключила Олимпия. – Одна и та же поэма адресована всем девушкам на свете, потому что в действительности ничего не значит. Это только фейерверк, не более того. Роман для европейского любовника – фейк, наглая ложь.
– А разве ты не сказала, что Клара – это тоже тип европейского любовника?
– Ну да, готова исправиться: роман именно для этого европейского любовника – наглая ложь!
Психотерапевт помолчала и задала следующий вопрос:
– А ты не задумывалась, кто несет ответственность за интерпретацию этих слов: тот, кто их произносит, или тот, кто их слушает?
– То есть? – переспросила девушка, заинтересовавшись. – Я тебя не поняла.
– Смысл стихов радикально меняется в зависимости от того, кто их читает или даже в какой момент он их читает… Этот парень повторял одни и те же слова в обоих случаях, но для тебя они имели совершенно другой смысл, нежели для его бывшей девушки. Но тем не менее обеим было приятно их слышать. Если бы вы с Кларой не узнали о существовании друг друга, потеряли бы стихи свою ценность?
Олимпия молча обдумывала услышанное.
– Ты хочешь сказать, что мы сами виноваты?
– Здесь о вине никто не говорит. Напротив. Судя по твоему описанию, этот Бернар всеми силами старается угодить вам. Единственное, в чем его можно упрекнуть, – это в излишней поспешности, да и действовал он грубовато, но это не значит, что вы ему не нравитесь. Более того, не исключено, что он влюблен в вас обеих.
– Создается впечатление, будто люди скоропостижно влюбляются и с такой же быстротой перестают любить; я устала от этого.
Слегка удивленная пылом пациентки, психотерапевт положила ручку с блокнотом на колени и напомнила:
– Ты вроде бы говорила о противоречивых мыслях по поводу любви… А сказанное тобой звучит вполне однозначно. Что-то еще произошло за эти дни?
Олимпия неловко заерзала, обхватила руками колени и внезапно ощутила вес телефона в кармане и отсутствие вестей от Гудрун. Неужели и она такая же, как «все другие»?
– Кажется… кажется, мне кто-то понравился… Но мы виделись только один раз.
– Это хорошая новость! – воскликнула Мерседес, непроизвольно придвигаясь к кушетке. – Она означает, что ты живешь!
Олимпия мысленно поблагодарила, что докторша не напомнила ей о предыдущих резких заявлениях, а также о том, что история с Бернаром продлилась не слишком долго. Девушка осмелилась ослабить оборону.
– Ну… наверное, мне следовало бы радоваться, но, честно говоря, я вляпалась по уши.
– В каком смысле?
– Это девушка.
Олимпия помолчала пару секунд, чтобы увидеть ее акцию, но Мерседес лишь кивнула и стала ждать продолжения.
– Все началось с поцелуев во время игры в бутылочку, а под конец нам уже не требовались никакие предлоги, и, по правде…
– Тебе понравилось.
– Да… Мне должно быть стыдно?
– Не обязательно, Олимпия.
– Это случилось пару дней назад, и с тех пор я только о ней и думаю, – призналась девушка. – Каким-то образом я чувствую, будто мы совпадаем как две половинки одного целого. Ты когда-нибудь испытывала подобное? Последние две ночи я глаз не сомкнула. Все думаю о Гудрун. Представляю, как обнимаю ее, как мы ласкаем друг друга… Она разбудила во мне что-то, о чем я и не подозревала, поэтому я так глубоко поражена. Значит ли это, что я лесбиянка?
В ответ Мерседес мягко улыбнулась:
– Чтобы прийти к подобному выводу, понадобится нечто более серьезное, чем несколько поцелуев, какими бы страстными они ни были.
– А что еще нужно? – нетерпеливо поинтересовалась Олимпия.
– Я бы на твоем месте… постаралась получать удовольствие, вместо того чтобы навешивать ярлыки. Может, это первая и последняя девушка в жизни, которая тебе понравилась; наверняка есть в ней то, что привлекло тебя независимо от пола. Или же сейчас начинается новый этап твоей биографии. Заранее не узнаешь…
– Я задаюсь теми же вопросами, – откликнулась Олимпия, испытав немалое облегчение после своей исповеди. – Но как узнать об этом? Ведь я вообще не понимаю, почему меня так к ней тянет!
– Дорогая Олимпия, это тебе предстоит выяснить самой. Сейчас ты открыла дверь в незнакомую комнату. Теперь осталось перешагнуть порог, посмотреть, что там внутри, и понять, комфортно ли тебе там, а если да, то почему. Можно прит