януть много теорий и гипотез, но все это ни к чему. Только ты сама сможешь в этом разобраться.
Несколько мгновений они сидели молча; плотные облака за окном наконец поредели, пропуская слепящий полуденный свет.
14. Я уплываю
Воскресный вечер подходил к концу, а Олимпия так и не смогла заставить себя выбраться из постели. На целый час она с головой погрузилась в соцсети, но это не зарядило ее энергией. «Инстаграм»[27] был полон фотографиями отдыхающих в дальних краях: они вкушали невероятные блюда и демонстрировали бронзовый загар у бассейна. Даже Клара отправилась на Канары, на какой-то многодневный фестиваль; она рассчитывала, что там будет не так зависима от телефона.
Чувствуя себя законченной неудачницей, Олимпия принялась читать «Солнечное ядро»[28] – финский роман, подаренный Лолой. Время от времени владелица магазина подкидывала Олимпии книжки – как она говорила, чтобы «внести свою лепту в ее образование». Сюжет, однако, не слишком вдохновлял. В обществе будущего тоталитарное государство разделило женщин на две категории: элои – покорные самки, по первому требованию готовые к соитию с мужчиной, и морлоки – по причине ума и независимости они считались дикарками и подлежали стерилизации, а в дальнейшем их отправляли на тяжелые работы.
Олимпия увлеклась историей Ванны, которая ищет свою пропавшую сестру, как вдруг ее телефон пару раз прожужжал, оповещая о полученном сообщении.
Отправитель не числился в списке контактов, что само по себе было странно; еще более странным было то, что пришла только аудиозапись, без какого-либо сопроводительного текста.
Нажав на «воспроизведение», девушка услышала вступление к песне – прекрасные фортепьянные аккорды. Кто, черт побери, мог ей это отправить? Она подключила телефон через Bluetooth к колонкам, чтобы лучше слышать.
Ей была знакома звучавшая композиция Алана Уокера, норвежского диджея, который в шестнадцать лет завоевал мир этим синглом. Имя вокалистки Олимпия не вспомнила, но определенно автор сообщения таким образом передавал ей скрытое послание.
Повинуясь безотчетному порыву, Олимпия решила перезвонить по незнакомому номеру. Когда после долгого ожидания трубку сняли, она выпалила:
– Кто ты?
– Трудно сказать, – промурлыкал сонный бархатистый голос. – В каждом новом месте, в каждый новый момент я разная. А ты кто?
Олимпия почувствовала, как от переполнявших ее чувств по щеке катится слеза. Хотя никаких сомнений не оставалось, она все же переспросила:
– Гудрун?
Полчаса спустя она ехала на электросамокате своей матери в направлении, указанном вынырнувшей из небытия датчанкой. Похоже, та обосновалась в районе Побленоу – бывшей промышленной зоне недалеко от пляжа.
Уже стемнело, когда Олимпия неслась по пустынным в это время суток улицам, мимо переоборудованных в лофты складских помещений, дизайнерских кафе и мастерских художников.
Добравшись до адреса, присланного Гудрун через Ватсап, Олимпия решила, что здесь какая– то ошибка. Она стояла перед полуразрушенным зданием, окруженным забором и готовым к сносу. Девушка собралась было объехать строение кругом, как вдруг из окна выглянула светловолосая голова:
– Да-да, ты не ошиблась! Стой там!
Минуту спустя одна из секций ограды сдвинулась и пропустила ее внутрь.
Датчанка с минуту внимательно разглядывала Олимпию своими нереально голубыми глазами, а потом обняла. Сердце девушки, колотившееся со скоростью пулеметной очереди, пыталось сказать, что она в равной мере испугана и счастлива.
– Куда ты подевалась? Почему не отвечала на мои сообщения?
– Мой старый мобильник утонул в море. Я купила другой, с новым номером, – объясняла Гудрун, приглашая Олимпию пройти внутрь.
Олимпии никогда не доводилось бывать в подобных местах. Кирпичные стены были освещены голыми лампочками, висевшими на беспорядочно торчавших из окон проводах.
Сначала пришлось пробираться через большой двор, заваленный кучами мусора; в парадной Гудрун включила фонарик на телефоне и повела Олимпию на второй этаж. Судя по грохоту электрогитар и ударных, там проходила репетиция.
Датчанка познакомила Олимпию с музыкантами и провела в свою комнату. Обстановка была более чем скромной: матрас на полу, стопка книг и лампочка.
Поскольку сидеть было не на чем, Гудрун скинула шлепки и растянулась на этом спартанском ложе, предложив Олимпии последовать ее примеру.
– Это что же… – пробормотала Олимпия, лежа рядом с датчанкой, – выходит, ты живешь как окупас?[31]
– Ага… Заметно, да?
– Вот с этими, которые репетируют?
– Ну да… и еще тремя приятелями, – отвечала Гудрун, гладя волосы Олимпии. – У нас что-то вроде коммуны, как в старые добрые времена. По очереди дежурим по кухне, по уборке, по добыванию продуктов…
– Добывание продуктов? – озадаченно переспросила Олимпия.
Вместо ответа Гудрун прижалась к ней и поцеловала в шею, отчего Олимпия забыла про все на свете. Она порывисто придвинулась ближе и нашла ее губы. Руки датчанки скользнули по футболке и, дойдя до края, начали ласкать живот девушки. Олимпия вздрогнула – не от испуга, а от жадной требовательности этих касаний. Сердце ее так громко билось, что наверняка Гудрун это слышала.
– Наша коммуна порвала с капитализмом, – объясняла Гудрун как ни в чем не бывало, не переставая целовать подругу в шею. – Без крайней необходимости мы ни за что не платим. Воду и электричество берем из общей сети. Что до еды… – Она еще теснее прижалась к Олимпии и шепнула на ухо: – Если расскажу, где мы ее берем, то ты у нас дома и куска в рот не возьмешь!
Разгоряченная Олимпия повернула голову ко входу и с удивлением обнаружила, что собственно двери-то там и не было: пустой проем вел в коридор и в комнату, где на полной громкости продолжалась репетиция.
Тонкие длинные пальцы Гудрун скользнули по шее к правому плечу Олимпии. Датчанка, уже пробравшись под футболку, поигрывала лямкой бюстгальтера и явно намеревалась спустить ее с плеча.
– Слушай… – внезапно остановила ее Олимпия, решительно отводя руку Гудрун, несмотря на мучившее ее желание.
Голубые глаза Гудрун приблизились: определенно датчанка пыталась понять, что происходит.
– А, тут многовато чужих глаз, да? – Она мотнула головой по направлению к двери и добавила: – А может, все дело в музыке… Да уж, честно говоря, дерьмово играют.
Секунду поколебавшись, она привстала и потянула за собой Олимпию:
– Давай пойдем туда, где тебе точно понравится.
15. Другое море
Неспешный шум волн, накатывающих на берег и отступающих вспять, словно зверь, который не решается атаковать, помог Олимпии расслабиться. Они уже довольно долго сидели на пустом пляже, и пена прибоя касалась их ступней.
Гудрун, подтянув колени к груди, рассказывала о своем детстве в Орхусе; она делилась воспоминаниями и мечтами, как давняя подруга. С тех пор как датчанка разулась на песке, она не предпринимала ни малейших попыток к сближению.
«Может, обиделась?» – обеспокоенно спрашивала себя Олимпия, но все же решила возобновить прерванный разговор:
– Ну так каким же образом вы добываете пищу?
Разгладив руками платье в цветочек, Гудрун начала объяснять:
– Мы наведываемся к контейнерам около супермаркета. Каждый вечер работники выбрасывают просроченные продукты: йогурты, консервы, упаковки с мясом… И фрукты, если у них не слишком товарный вид, хотя они еще вполне приличные.
– Просроченное мясо? – в ужасе переспросила Олимпия. – Можно же отравиться!
– Да брось ты! – Гудрун рубанула ладонью воздух. – По закону магазины должны выкидывать еду с истекшим сроком годности, но она прекрасно пролежит еще несколько дней. Мы все провариваем, так что нормально. Будешь как-нибудь путешествовать по Ближнему Востоку – увидишь на базаре мясо, кишащее мухами… заметь, его же подают и в ресторанах.
Олимпия потеряла дар речи, осознав непреодолимую пропасть между своим скудным жизненным опытом и познаниями подруги. Пока они вели беседы на этом пустынном городском пляже, Олимпии хотелось ощутить близость Гудрун, пусть даже только почувствовать ее руку на своем плече. Она бы и сама первой прижалась к ней, но слишком уж давило воспоминание, как она недавно ее оттолкнула. «Да уж, я точно сбрендила», – подумала Олимпия, терзаясь от стыда.
– Наверное, здорово работать здесь, – вдруг заявила Гудрун. – Я об этом мечтала в детстве: работать в книжной лавке в компании обезьянки и лошади.
– Обезьянки и лошади? – переспросила ничего не понимающая Олимпия.
– Ну да! Как господин Нильсон и лошадь! Тебе бабушка с дедушкой не включали сериал про Пеппи Длинныйчулок?[32]
В памяти тут же всплыли маленькая мартышка и пятнистая лошадь; однако бабушки и дедушки никогда не включали ей ни этот сериал, ни какой-либо другой. Родители ее матери были угрюмыми и унылыми людьми, всегда собачились между собой; по отцовской же линии бабушка с дедушкой умерли еще до рождения Олимпии, когда отец был совсем молод.
– Эй! Проснись! – потеребила ее Гудрун. – О чем задумалась?
– О романе Йоханны Синисало, который я читаю, – солгала девушка.
Олимпия мысленно поздравила себя, что наконец-то сумела вспомнить имя автора «Солнечного ядра», – может, теперь выглядит не такой законченной идиоткой.