Олимпия постаралась подробно пересказать эту откровенно удручающую антиутопию. Гудрун слушала внимательно; когда дело дошло до элоев и морлоков, она заинтересовалась:
– А у мужчин тоже есть два подкласса?
– Да вроде есть… – Пришлось поднапрячься, чтобы вспомнить названия. – Маско – нечто вроде альфа-самцов и слабохарактерные минус-мены.
– Именно такие и живут со мной в коммуне. – Гудрун вздохнула. – Кучка никчемных лузеров.
Олимпия не поняла, к чему относилось это замечание, но переспросить не успела: Гудрун снова сменила тему.
– Слушай, искупаться не хочешь? Разве мы не за этим пришли?
С этими словами датчанка вскочила и одним движением скинула платье. Затем, быстро избавившись от белья, она побежала в сторону моря.
Олимпия любовалась ее стройной фигурой; девушка ныряла в темных волнах, как какое-то инопланетное существо.
Чтобы не показаться ханжой, Олимпия тоже разделась и направилась к кромке прибоя; отставать от подруги ей не хотелось.
Первоначальный шок от холодной воды прошел довольно быстро; Олимпия немного проплыла кролем, чтобы согреться, а потом перевернулась на спину. Мягко покачиваясь на волнах под растущей луной, девушка подумала, что это же самое море еще пару недель назад было свидетелем ее глубокой печали. Но сейчас все было по-другому…
Возможно, и сама она уже не была прежней. Наверное, датчанка права, утверждая, будто в каждом новом месте, в каждый новый момент она другая. Но на ее вопрос: «А ты кто?» – ответа пока не находилось, хотя Олимпия преисполнилась решимости это выяснить.
Кто-то мягко укусил ее за пятку, напугав девушку; тут же выяснилось, что это была Гудрун, и Олимпия погналась за подругой. Хотя сама она всегда отлично плавала, датчанка оказалась великолепной спортсменкой. Благодаря своим длинным ногам и рукам она достигла берега намного раньше. Когда Олимпия еще только выходила из воды, пошатываясь, как жертва кораблекрушения, Гудрун уже отдыхала на мягкой дюне. Олимпия растянулась рядом с ней, и внезапно ее охватило ощущение безоблачного счастья. Она и понятия не имела, что произойдет дальше, но уже избавилась от страха. Обнаженная, лежа на песке под звездами рядом с Гудрун, она остро ощущала «здесь и сейчас» этого момента. Казалось, весь мир принадлежит им двоим.
Сестринским жестом датчанка взяла Олимпию за руку и спросила:
– Ты ведь никогда не занималась любовью с девушкой?
Олимпия потеряла дар речи. Не столько из-за категоричной прямоты вопроса, сколько от смущения перед собственным ответом.
– Если честно, я ни разу не доходила до конца. Даже с парнем.
– Так что, выходит, ты девственница? – удивилась Гудрун.
– Ну да… – пристыженно ответила Олимпия. – Несколько недель я встречалась с одним человеком, так теперь он мой лучший друг. Мы, конечно, обнимались и все такое, но он вел себя по-рыцарски и никогда не спешил дойти до кульминации.
– Он гей, что ли?
– Именно так. Это выяснилось, пока мы были вместе, и, похоже, моя самооценка после этого так и не пришла в норму, – поведала Олимпия, не выпуская руки подруги.
– Ты не должна из-за этого переживать, Олимпия. Благодаря тебе твой приятель может экспериментировать и искать свой собственный путь в жизни. Тебе гордиться надо!
– Ну, если ты так считаешь…
Гудрун решительно высвободила свою руку и положила ее на живот Олимпии.
– А тебе не хотелось бы попробовать со мной?
Олимпия кивнула, стараясь скрыть волнение.
Рука Гудрун скользнула между ног девушки, и пальцы умело проникли внутрь. Закрыв глаза, Олимпия впала в экстаз, содрогаясь на волне острого наслаждения. Она почти достигла пика, когда подруга решила лечь сверху.
Полная крепкая грудь, жаркое касание ее лобка – потерявшая разум Олимпия была не в состоянии это выдержать. Как минимум, сейчас. Она мягко отодвинула Гудрун в сторону, и они растянулись на песке плечом к плечу.
– Думаю, ты займешь важное место в моей жизни, – промолвила датчанка, казалось ничуть не раздосадованная. – Мне бы хотелось пережить с тобой много приключений.
Вместо ответа Олимпия прикусила нижнюю губу датчанки, а потом наградила глубоким поцелуем, за которым последовало еще несколько.
Немного отстранившись, чтобы перевести дух, Гудрун выпалила:
– А можно, я немного поживу у тебя? Мне необходимо отдохнуть от этих минус-менов!
16. Трое в доме
Дорогая Олимпия!
Это третье письмо, которое я тебе пишу из дальнего уголка земного шара. Ответить ты мне не сможешь: когда получишь письмо, я буду уже далеко отсюда.
Это послание дошло до тебя из почтового отделения города Коберн-Таун[33], британского порта на Карибах. Не знаю, где буду находиться, когда ты прочитаешь эти строки. Вдруг моя яхта затонет или на нее нападут пираты? Да и при следующей высадке на берег всякое может случиться.
В этом плавании без курса я отдаю себе отчет в том, насколько в этом мире все неопределенно. Поэтому пользуюсь шансом, чтобы написать тебе. По мере того как продвигается странствие, я чувствую, что моя уверенность в своих знаниях постепенно тает. Это прекрасно, но вместе с тем и пугающе.
Что известно рыбе о воде, в которой она всю жизнь плавает? Об этом говорил Эйнштейн, а я распространил эту мысль на все человечество. Каков смысл всего этого? Нас приводят в этот мир, не спросив позволения (прости меня, детка!), и выдергивают отсюда, не задавая вопросов.
Уже даже поэтому жизнь – странная штука, не правда ли?
Наверное, ты озадачена таким философским напором из другого полушария. Правда в том, Олимпия, что я и сам толком не знаю, к чему это. Я просто скучаю по тебе… Хотелось бы разделить с тобой мои сомнения.
Люблю тебя безмерно.
P. S. Ничего не принимай как данность!
Сидя на краю постели, Олимпия надолго застыла с письмом в руках. Тем временем Гудрун безмятежно посапывала во сне.
Конверт обнаружился на письменном столе, когда под утро в воскресенье Олимпия вернулась домой, причем не одна. Оставалось поблагодарить небеса за то, что в понедельник утром не надо на работу: буря чувств, бушующих в душе, полностью лишила ее сил.
Раздумывая над тем, что хотел сказать отец своим постскриптумом, Олимпия убрала письмо в ящик стола. Затем, облачившись в великоватую на пару размеров футболку c флагом Республики Калифорния[34]– медведь и звезда посередине, – она спустилась вниз и зашла в столовую. Царящая в доме тишина заставила ее ошибочно предположить, что матери нет дома. Увидев, однако, что та сидит за столом перед чашкой американо без сахара, Олимпия поняла, что приближается гроза.
Мягкий тон матери успокоил девушку лишь наполовину.
– Когда я сегодня утром заглянула к тебе в комнату, то здорово напугалась. Что это за девица спала рядом с тобой?
Олимпия быстро перебрала в уме историю их отношений, чтобы найти хотя бы что-нибудь, что можно рассказать, но в итоге предпочла отделаться пространным ответом:
– Ее зовут Гудрун. Я знакома с ней уже несколько дней. Она студентка, изучает архитектуру.
Мать кивнула, словно ожидая более подробных объяснений.
– Она подыскивает себе новое жилье, – продолжила Олимпия, беря быка за рога. – Хочу спросить: можно ей пока пожить несколько дней у нас?
– Ну конечно… – ответила мать, не скрывая удивления. – Но тебе всегда требовалось много времени, чтобы начать кому-то доверять. Если вы знакомы совсем недолго, то когда успели так подружиться?
– Мы просто как-то совпали, мама. Человеческие отношения – это ведь малопонятная штука, правда? Иногда можно жить рядом с кем-то много лет, практически полжизни, и так и не узнать его.
– Догадываюсь, о ком речь, так что давай сменим тему.
Внезапно напрягшись, мать нетерпеливо посмотрела на Олимпию. Наверняка ей хотелось выяснить содержание письма, которое дочка читала утром, но гордость помешала спросить.
Именно этот момент выбрала Гудрун для своего появления в столовой – в чем встала с постели, в одних трусиках.
Без лишних церемоний усевшись за стол, словно они были знакомы всю жизнь, и глубоко зевнув, Гудрун произнесла:
– Я здорово выспалась, у тебя отличный матрас.
Тот факт, что датчанка даже не потрудилась представиться, окончательно разозлил мать Олимпии, и она взорвалась:
– Не знаю, кто ты, но в любом случае нельзя выходить к столу голышом!
– Ой, простите, – извинилась Гудрун, прикрываясь руками и, кажется, ни капли не переживая.
– Олимпия говорила, что ты изучаешь архитектуру…
– Да, но я не пошла сдавать выпускные экзамены. Потеряла, знаете ли, интерес к академическому миру, – с довольным видом объяснила датчанка. – Думаю, единственный университет, который мне может что-то дать, – это улица.
Олимпия бы от души посмеялась, если бы мать при этих словах не встала и не удалилась быстрыми шагами на кухню. Несложно было догадаться, насколько она взбешена, так что дочка пошла за ней следом. Заметив ее, мать закрыла кухонную дверь и, испепелив Олимпию взглядом, спросила:
– Могу узнать, как тебе пришло в голову привести домой эту беспардонную нахалку?
Обидевшись, Олимпия почувствовала, как в душе, словно змея, пробуждается злость. В подобных случаях, как ей было известно, лучше всего было молчать, но в то утро она не могла сдержаться.
– У тебя нет права судить ее! Кроме того, разве ты не художник?
– А это еще при чем? – звонким от ярости голосом поинтересовалась мать.
– Принято считать, что художника не должна шокировать чужая свобода. Может, поэтому ты и не можешь довести до конца ни одной картины! У тебя в голове полно предрассудков!
Олимпия тут же раскаялась в своих словах, но было поздно.
– Если бы моя голова была в порядке, я бы в одну секунду вышвырнула твою подругу из дома. Я не делаю этого только ради тебя.