– Когда два человека предназначены друг для друга, когда их тела и души совпадают, как части пазла, незачем долго ждать. Кто знает, сколько нам отведено в этой жизни?
Именно в этот миг прозвучал дверной звонок. Олимпия вспомнила, что мама ушла в галерею – готовиться к следующей выставке, и торопливо сказала:
– Подожди минутку, нужно спуститься открыть…
Натянув футболку, она вприпрыжку сбежала по лестнице. Почтальон принес заказное письмо на ее имя; расписавшись, Олимпия сразу же узнала почерк отца. Она поднялась наверх, чувствуя, как под ногами разверзается пропасть.
Сжимая в дрожащей руке письмо, другой она взяла телефон и сообщила Серхио:
– Я должна идти. Можем встретиться на следующей неделе, если хочешь. Спишемся, чтобы…
– Мне нужно встретиться с тобой сегодня, – резко оборвал он. – Своими глазами увидишь, каково мне, когда я говорю с тобой. Я хочу быть рядом, тело к телу, кожа к коже. Давай адрес, буду через десять минут.
– Я же сказала, что сейчас не могу, – повторила Олимпия, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на крик.
В трубке раздалось шумное сопение, и Серхио в лоб выпалил:
– Ты не одна?
Олимпия взглянула на письмо и хладнокровно, но не без грусти, ответила:
– Да.
И нажала «отбой». Когда она открывала конверт, по лицу ручьем бежали слезы – теплые, несущие благотворное облегчение.
Дорогая Олимпия!
Когда это письмо попадет в твои руки, ты уже будешь знать то, что я столько времени скрывал. Я прошу у тебя прощения, что не признался раньше, хотя, здраво рассудив, думаю, что уйти по-английски было не такой уж плохой идеей. Если бы я вам рассказал, вы бы никогда не позволили мне уехать.
Рак распространился по всему телу, и врачи предложили мне лечение – очень болезненное, которое в лучшем случае продлило бы мне жизнь на один год.
Я отказался от этого варианта и втайне начал готовиться к плаванию. Мне казалось, что вы будете меньше страдать, если нас разделит огромное расстояние. Теперь я понимаю, что это невозможно.
Поэтому я еще раз прошу у тебя прощения.
У меня есть с собой морфин и целый арсенал лекарств, которые выдал врач на случай приступов коварного недуга. Надо сказать, что до сих пор я неплохо справляюсь и вполне держусь на плаву.
Знаешь, в твоем возрасте я был весьма заносчивым юнцом, этаким снобом, и гордился тем, что читаю античных классиков. В ту пору моей настольной книгой были «Размышления» Марка Аврелия[46]. Одна из его максим звучит так: «Не смерти должен бояться человек, он должен бояться никогда не начать жить».
Я пишу тебе в последний раз, дорогая дочка, чтобы сказать, что я уже не боюсь смерти. За время своего долгого путешествия, которое сейчас подходит к концу, я понял, как необъятна моя любовь к тебе, Олимпия, и к твоей маме.
Географу для картографической съемки местности требуется отойти на какое-то расстояние, чтобы увидеть рельеф целиком; таким же образом это плавание помогло мне осознать, что я жил и любил. Поэтому во мне уже нет страха.
Я покидаю этот мир с пустыми руками, но с полным любви сердцем.
И я буду любить тебя всегда.
36. Как сгорающая в небе звезда
Принимая душ и продолжая плакать под струями воды, Олимпия испытала жгучую потребность немедленно увидеть и обнять свою мать. Как в детстве, она стояла у школьных дверей и ждала, пока ее заберут, так и сейчас, прочитав письмо отца, она ощутила желание скорее побежать к маме.
В спешке одеваясь, она не переставала думать о том, как, должно быть, грустно дождаться конца и только тогда понять, сколько для тебя значил родной человек. Как она однажды прочитала в каком-то романе Маргерит Дюрас[47]: «Как быстро в моей жизни все стало слишком поздно».
Поэтому сейчас, ранним и солнечным субботним утром, Олимпия со всех ног – не зря она носила такое имя! – бежала, чтобы до работы успеть повидаться с мамой.
Галерея «Аурель» располагалась в верхней части квартала Раваль, вдали от более привычного для туристов роскошного Эшампле; однако этот район набирал все большую популярность у иностранных коллекционеров.
За два квартала от Музея современного искусства показался прозрачный силуэт галереи – она была встроена в здание бывшего монастыря, – где уже развешивали первые картины огромных размеров. При виде неправильных, но гармоничных линий на холстах (мать называла их спутанными нитями вселенной) Олимпии подумалось, что черного цвета здесь стало намного больше, чем в прежних работах.
И она прекрасно понимала почему.
Автор этой экспозиции, занятая обсуждением каталога со своим агентом, изрядно удивилась, когда на нее неожиданно накинулась с объятиями зеленоглазая девушка, воскликнув:
– Я люблю тебя, мама!
– И я тебя, солнышко, – ответила художница, запнувшись, словно впервые увидела свою дочь.
Не размыкая рук, Олимпия крепко поцеловала маму в щеку и сказала:
– Будем вместе двигаться дальше!
– Это ты про выставку?
Было ясно, что мать прекрасно поняла: речь шла не о выставке; однако, заметив ее неожиданную робость, Олимпия решила поддержать игру.
– Конечно! Слушай, можешь переслать мне флаер с приглашением? Помогу тебе с рекламой.
– Подожди-ка… – Мать обрадованно начала рыться в своем телефоне. – Можешь отправить кому хочешь.
– Супер! – откликнулась Олимпия, тут же создавая группу в соцсети.
Мать привлекла ее к себе и крепко обняла.
– Милая, я знаю, что мы в последнее время часто ссорились, но хочу, чтобы ты знала: я тебя очень люблю и горжусь тобой.
– Правда? Я думала, ты считаешь меня ходячей катастрофой.
Мать от души рассмеялась, Олимпия не поняла из-за чего.
– Знаешь, когда я была маленькой, моим любимым словом было «катастрофа», – сказала мать.
– Надо же! А почему?
– Так меня называли бабушка с дедушкой, они иногда приезжали к нам в гости, я от них убегала, а они носились за мной по дому с криками: «Иди уже сюда, катастрофа ты наша!» Я так срослась с этим словом, что однажды решила поискать его значение в отцовском этимологическом словаре. Выяснилось, что оно заимствовано из греческого языка; происходит от «-astrum» – «звезда» и «cata-» – «ниспровержение», «смерть», все вместе означает «гибель звезды». Я пришла к заключению, что своими выходками гашу звезды, и всякий раз, как набезобразничала, поднимала взгляд к ночному небу, боясь, что на нем исчез еще один огонек.
Олимпия с обожанием смотрела на мать. До сегодняшнего утра – утра их воссоединения – она ни разу не слышала эту забавную историю. На самом деле она даже никогда не задумывалась о том, что мама тоже когда-то была молодой, мечтала, смеялась, переживала или дурачилась. Словно она всегда существовала в роли матери, и ничего больше. Олимпия пообещала себе, что впредь они будут намного чаще разговаривать. Ей хотелось узнать о маме все: подробности ее детских лет и юности, ее первые влюбленности, как она познакомилась с отцом…
Из этого наплыва эмоций Олимпию вывело переливчатое жужжание телефона в кармане.
Взглянув на экран, она обнаружила, что скопилось около дюжины входящих сообщений, и они продолжали прибывать.
– Как это… – ошалело пробормотала Олимпия, смотря на список рассылки, который вроде бы она не составляла.
Сердце у нее сжалось, когда выяснилось, что она отправила флаер всем контактам из своей записной книжки.
Олимпия галопом выскочила из галереи, а мать вернулась к своим делам с агентом. Девушка попыталась взять себя в руки. «В конце концов, – сказала она себе, – сделанного не воротишь, как не вернешь погасшую в небе звезду. Оставалось лишь молиться в глубине души, чтобы на открытие явились не все приглашенные».
37. Избирательная память
На вернисаж Олимпия собралась идти в темно-синем платье на бретельках и туфлях в тон. Она редко одевалась подобным образом, но платье здорово ей шло, так что девушка с удовольствием подмигнула своему отражению в зеркале. Утром она уже успела сбегать в парикмахерскую, чтобы подровнять волосы, – ради такого повода стоило сделать укладку даже при короткой стрижке.
– Олимпия, нам пора!
Мать нервничала, поэтому времени прихорашиваться больше не оставалось. Олимпия положила все необходимое в маленькую сумочку и сбежала вниз.
– Потрясающе выглядишь, – оценила мать, расчувствовавшись.
Сама она тоже была великолепна, о чем Олимпия ей тут же сообщила.
Затем они крепко обнялись и вышли на улицу, где уже ждала машина, чтобы отвезти их в галерею.
Экспозиция занимала четыре помещения, оформленные матерью в разных стилях, в соответствии с темой картин. Как она объясняла Олимпии, задумка была следующей: зрители сопровождают художницу в путешествии по разным этапам ее жизни. Но Олимпия совершенно не ожидала, что «ее жизнь» будет отражена настолько буквально.
Сперва Олимпии было трудно опознать что-либо конкретное на этих полотнах, поскольку ее мать работала в абстрактном стиле. Но со временем фигуры, вначале окутанные непостижимым черным флером, начинали проявляться, оборачиваясь конкретными людьми и пейзажами. Людьми и пейзажами, которые Олимпия моментально узнавала.
– Это мы… – потрясенно промолвила она.
Это были их фотографии, их портреты. Ее самой, матери… и отца. На одних картинах Олимпия еще не появилась на свет, а на других она представала маленькой девочкой или подростком… Некоторые холсты были навеяны фотографиями, которые Олимпия видела дома, иные родились из воспоминаний. Картины, отражающие первые этапы, тяготели к абстрактному искусству, но с годами персонажи на них и декорации приобретали более определенную форму.
– Это путешествие по волнам памяти, – объяснила художница. – Если ранние воспоминания всегда более размыты, то и с картинами происходит то же самое… Тебе нравится?