Мерседес расхохоталась, хотя Олимпия не видела в их разговоре ничего смешного.
– Ты мне напомнила об одном моем ухажере, когда я была примерно в твоем возрасте. Он тоже много писал. Даже если мы должны были встретиться вечером, накануне ночью он брался за перо, а письмо оказывалось в ящике через пару дней. В первое время это казалось мне очаровательным.
– А потом?
– Под конец такая куча писем мне надоела. С учетом того, что он еще и вообразил, будто я стану на них отвечать.
– Ну да, это же гигантский труд…
– Именно так, хочешь верь, а хочешь нет. Зато эта переписка позволила нам очень близко узнать друг друга, мы и сейчас хорошие приятели. – Сменив легкомысленный тон на более серьезный, Мерседес продолжила: – Но мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне. Что ты чувствуешь?
Олимпия неспешно приподнялась, села посередине дивана и посмотрела на доктора. На первых порах ей казалось забавным лежать и не видеть, с кем разговариваешь. Именно так подобные сеансы выглядели в старых фильмах. Теперь, однако, девушке разонравилось быть объектом наблюдения и при этом не видеть выражение лица Мерседес. Такое положение представлялось уязвимым.
– Что я чувствую по отношению к чему? – негодующе спросила она. – К завтрашнему свиданию? К новой работе? К призракам?
– По отношению к себе самой, Олимпия. Хотелось бы узнать, как ты себя ощущаешь в собственной шкуре теперь, когда ты уже совершеннолетняя и можешь делать со своей жизнью все, что пожелаешь. Тебя пугает такая свобода?
«Мне кажется, будто я не в себе, а вокруг одна чернота», – подумала юная пациентка; однако ей вовсе не хотелось высказывать подобные признания вслух.
– Я не столько боюсь, сколько сбита с толку. Словно пролежала долго-долго в летаргическом сне, а потом все одновременно завертелось. Несколько недель назад мне пришлось определяться с выбором факультета, неожиданно нашла работу, потом появился этот парень… Для меня все это в новинку.
Со вздохом Мерседес ответила:
– Увы, отныне все так и будет. Быть взрослым, знаешь ли, это подразумевает.
– Что подразумевает?
– Не иметь ни малейшего представления о том, что произойдет дальше. Словно до этого момента ты двигалась по проторенной дороге, которую наметили твои родители, а сейчас настала твоя очередь выбирать путь. И нет на свете карты, которая бы рассказала о том, что у тебя впереди. Ну разве это не захватывающе?
– А если бы у меня была карта? – спросила Олимпия и, заметив удивленный взгляд Мерседес, пояснила: – А если бы существовал атлас, в котором некто намного более мудрый, чем я, сумел постичь непостижимое?
– А что для тебя означает «непостижимое»? – заинтересовалась Мерседес, и в этот миг раздался стук в дверь.
Дверь приоткрылась, и какой-то юноша смущенно предупредил:
– Вас ждет следующий пациент, доктор.
– Спасибо, что сообщили, – промолвила Мерседес, глядя на часы. – Я немного увлеклась.
Тем временем Олимпия оставила на столе деньги за визит и двинулась к выходу, мысленно отвечая на вопрос психотерапевта: «Любовь. Самое непостижимое в нашей жизни – это любовь».
Когда Олимпия оказалась в дверях, Мерседес ей пожелала:
– Счастливой новой вселенной!
7. Вечер живых поэтов
Олимпия подошла ко входу в кинотеатр «Верди» за несколько минут до назначенного часа. Тем вечером бульвар Пасео-де-Грасия бурлил от пестроты нарядов и гула голосов. Жители Барселоны и иностранцы болтали на всевозможных языках, ходили по барам, гуляли по боковым улочкам, не имея представления о том, насколько важен был этот вечер для Олимпии.
Достав из кармана мобильник, девушка посмотрела на время. Без одной минуты семь. А вдруг он не придет? Вдруг вообще решил ее кинуть? А вдруг с ним что-то случилось и он не может предупредить, что не придет, а она так и будет торчать тут всю ночь, как героиня всех этих трагических песен?
– Привет…
Это слово прервало ее тягостные размышления. Бернар подошел к ней со спины и сейчас улыбался, слегка склонив голову набок.
– Привет! – воскликнула она в ответ чуть громче, чем собиралась.
– Я рад, что ты пришла.
Не давая ей времени произнести дежурное «И я тоже», Бернар нагнулся и четыре раза, как принято в Париже, расцеловал ее в обе щеки.
– Хочешь посмотреть какой-нибудь фильм или… – поинтересовалась Олимпия, слегка задохнувшись от подобного приветствия.
– Нет, но хорошо, что мы встретились здесь, потому что я люблю кинотеатры. Знаешь, по-моему, они немного похожи на книжные магазины. Эдакие кладовые разных историй. Здания, видевшие столько проявлений чувств… Вот мы с тобой наверняка запомним, что наше первое свидание состоялось у дверей кинотеатра.
Олимпия сглотнула слюну, не зная, что ответить. Бернар так страстно говорил обо всем, что оставалось только слушать его.
– Мне бы хотелось посидеть в открытом кафе, на какой-нибудь террасе, – сообщил он. – Отличная погода, правда?
Не дожидаясь ее ответа, юноша зашагал вперед, и Олимпия последовала за ним. В глубине души ее тоже не слишком прельщала перспектива сидеть в темном зале с тем, с кем едва знакома.
Свободный столик нашелся на Пласа-де-ла-Виррейна[15]. Девушка заказала лимонад, а Бернар пил кофе со льдом.
– Знаешь, этой ночью я глаз не сомкнул, – признался француз. – Я так ждал сегодняшней встречи! Все мои мысли были о тебе; и тут мне пришла в голову идея, и я даже встал, чтобы записать ее. Вдохновение, видишь ли, озаряет не по расписанию…
– Ну конечно, – согласилась она, ощущая неловкость. – А… можно почитать?
– Когда-нибудь потом. А то если я все секреты выдам тебе сегодня, чего ради тебе встречаться со мной дальше?
– Ради того, что всегда найдутся новые истории, чтобы рассказывать друг другу.
– Тouché[16].
Олимпии потребовалось несколько секунд, чтобы распознать выражение, столь безупречно прозвучавшее с французским прононсом, и она невпопад рассмеялась, тут же решив, что не следовало хохотать так громко. У нее вспотели руки. Почему у нее потеют руки? Она всегда все портит. У нее нет такой фантазии, такого темперамента, как у него. Она никогда не думала про романтику дверей кинотеатров, да и засиживаться до рассвета за записями ей не доводилось. Максимум – чтобы досмотреть сериал. На какой-то миг, впервые в жизни, ей захотелось иметь талант и страсть к живописи, как у матери. Или же увлекаться оригами. Да все равно чем! По крайней мере, так она смогла бы поддержать разговор.
К счастью, Бернар с удовольствием говорил о себе любимом: о том, как ему нравится Барселона и какой это жизнеутверждающий опыт – жить здесь.
Впрочем, иногда он задавал Олимпии вопросы про ее жизнь, но то ли ответы были слишком туманные, то ли она в принципе была не в состоянии рассказать ничего интересного – так или иначе, разговор опять возвращался к его персоне.
Бернар всего два года жил в Испании, но за это время успел увидеть больше городов, чем она за все свои восемнадцать лет. «Как? Ты там не была? Обязательно нужно съездить!» – то и дело повторял он, сверкая голубыми глазами.
Единственное, что оказалось способно прервать его страстный монолог, – это регулярно вспыхивавший экран мобильника, когда приходило очередное сообщение. Олимпия попыталась было разглядеть, кто ему так часто пишет, но француз перевернул телефон экраном вниз и продолжил разливаться соловьем.
Когда стемнело, Бернар предложил новый план:
– О, я тут подумал… Хочешь, сходим в мое любимое место?
– Ну… конечно!
Все-таки хотя бы что-то она умудряется сделать нормально, утешала себя Олимпия. Вроде он не так скучает, как она опасалась. Скучал бы, так не предложил продолжить вечер в другом месте, правда?
– Позволь, я угощаю, – добавил Бернар, когда она потянулась за кошельком. – Я настаиваю. А потом как-нибудь заплатишь ты, если захочешь.
Рассчитавшись, они зашагали по направлению к району Эшампле. Бернар, не умолкая, рассказывал ей о секретах тех улиц и площадей, по которым они проходили. Он упоминал совершенно неизвестные ей здания и заведения; казалось, это она иностранка, а он местный уроженец.
Олимпия поинтересовалась, откуда он столько всего знает о Барселоне, и выяснилось, что его бывшая девушка работала на фудкорте «Тайм-аут» и всегда была в курсе последних новостей.
Может, это просто игра воображения, но Олимпии показалось, что при упоминании этой незнакомой девицы глаза Бернара загорались. Возможно ли испытывать ревность к бывшей подружке парня, с которым едва знакома?
– Это ей ты тогда писал письма?
Бернар помрачнел и кивнул:
– Видишь ли, она причинила мне много боли. Знаю, что не умышленно. В конце концов… я надеюсь, что у нее все хорошо. И изо всех сил стараюсь забыть ее.
Казалось, воспоминания привели его в полное уныние. Олимпия корила себя, что задала злосчастный вопрос. Как можно быть такой тупицей? Если бы здесь присутствовал Альберт, он наверняка схватился бы за голову. Говорить о бывших подружках – это всегда табу, запретная тема. И в Барселоне, и в Восточном Китае. Даже атлас не нужен, чтобы понимать столь очевидные вещи.
– Пришли, – объявил француз, останавливаясь перед дверью какого-то заведения.
Над входом висела табличка: «Эль Эспинарио».
Когда они вошли, Олимпию сразу же поразила царившая в помещении тишина. Посетители, сидевшие в креслах у стены, вокруг низких столиков или у стойки, переговаривались тихим шепотом.
Бернар поздоровался с барменом, и тот, по-видимому признав его, ответил приветственным кивком. Похоже, француз был здесь завсегдатаем. Бернар и Олимпия проскользнули в зал и отыскали два свободных места.
В глубине была видна небольшая сцена с микрофоном.
– Здесь выступают артисты с монологами? – поинтересовалась Олимпия.
– Намного круче! Раз в месяц тут проходит «Вечер живых поэтов»: любой может прийти и прочитать свои сочинения. Я в восторге от этого места! Люди так искренне обнажают свою душу, что… Прости! – Бернар оборвал свой рассказ, чтобы подозвать официанта. – Мне пива и куриные крылышки; платит девушка, нужно пользоваться случаем!