Внезапно его разум выловил среди этого шума необычный звук, доносящийся сзади, со стороны города.
„Человек, — понял Финн, — человек, так же хорошо знакомый с темнотой, как я. И не враг — идет открыто”.
— Кто идет? — окликнул он.
— Друг! — донеслось из темноты.
— Назови имя, друг!
— Фиакул мак Кона!
— Ах, сердце мое! — радостно закричал Финн и в три прыжка оказался рядом с великим разбойником, у которого когда-то жил среди болот. — А ты, я вижу, не боишься.
— Если честно, то боюсь, — прошептал Фиакул, — и, как только мы закончим с тобой одно дело, я тут же убегу со всех ног. И пусть боги хранят меня на обратном пути, как хранили по пути сюда.
— Пусть будет так, — сказал Финн. — А теперь рассказывай, что у тебя за дело.
— Как ты собираешься противостоять владыке сидов?
— Я атакую его первым.
— Это не дело. Нам нужен не бой, а победа.
— А что, этот сид настолько страшен?
— Достаточно страшен. Никто не может пройти мимо него, и никто не может уйти от него. Он играет на тимпане и флейте волшебную мелодию, и все, кто ее слышат, немедленно засыпают.
— Я не усну.
— Уснешь, уснешь. Все уснут.
— А что будет потом?
— Когда все уснут, Айллен мак Мидна выпустит изо рта язык пламени, и все, чего это пламя коснется, тут же сгорит. А пламя это он выдувает на огромное расстояние и в любую сторону.
— А ты смел, раз пришел мне помочь, — пробормотал Шинн, — особенно при том, что помочь ничем не можешь.
— Помочь-то я могу, — отозвался Фиакул, — но я хочу платы.
— Какой платы?
— Треть всего, что получишь ты, а также место среди твоих советников.
— Ты получишь все это. А теперь рассказывай, что ты хотел мне предложить.
— Ты помнишь мое копье, наконечник которого закреплен тридцатью золотыми заклепками?
— Помню. Оно еще было обмотано тканью, воткнуто в ведро с водой и приковано к стене, и имя его Бира.
— Да, я говорю именно о нем.
— Это копье принадлежит самому Айллену мак Мидна. А из Волшебной Страны его принес твой отец.
— Так, — произнес Финн, прекрасно понимая, каким образом это копье оказалось у Фиакула, но решив это не обсуждать.
— Когда ты услышишь поступь владыки сидов, сними ткань с его острия и наклонись к нему — жар от копья, его запах и все прочие неприятные качества точно не дадут тебе уснуть.
— Ты уверен?
— Смею тебя заверить, в такой вони уснуть невозможно. Так вот, когда Айллен мак Мидна кончит играть и станет выдувать пламя, он не будет защищен — слишком уж он верит в свои сонные чары. И вот тут-то ты и атакуешь его, и да пребудет с тобой удача!
— Ага, и я возвращу ему его драгоценное копье…
— Да, кстати, вот и оно, — сказал Фиакул, доставая Биру из-под плаща. — И будь осторожней с ним — не забывай, что ты тоже из Племен Дану.
— Пусть с ним будет осторожен Айллен мак Мидна, когда получит его в спину!
— А теперь я ухожу, — прошептал разбойник. — Темнеет все быстрее, и скоро темнота станет такой густой, что возникнет жуткое чувство запредельности. А я его не люблю. Да и сиды могут нагрянуть в любую минуту, а если я услышу хоть ноту из их музыки, мне несдобровать.
Разбойник ушел, и Финн вновь остался один.
Глава 14
Финн прислушивался к удаляющимся шагам до тех пор, пока они не утихли совсем, и единственным звуком не стало биение его собственного сердца.
Даже ветер утих, и в мире остались только он и темнота. В этой глухой, беззвучной темноте разум Финна оставался наедине с собой. Ни звука, ни огонька — одних такая тьма сводит с ума, а других — усыпляет, ибо рассудок более всего боится пустоты и скорее доберется до луны, чем заглянет внутрь себя.
Но Финн не чувствовал себя одиноким и не испытывал ни малейшего страха, когда пришел сын Мидны.
Сначала была безмолвная ночь, медленно текли минуты — где нет перемен, там нет и времени. Не было ни прошлого, ни будущего, а только отупляюще-бесконечное настоящее, способное растворить в себе разум.
Потом взошла луна, и ее бледный свет пробивался сквозь бегущие по небу облака, почти нереальный, скорее ощущаемый, чем видимый, кажущийся лишь памятью о когда-то виденном свете.
Но глаза Финна были глазами хищника, привыкшего выслеживать добычу во тьме и улавливать малейшее движение. И в этот раз он увидел не фигуру, а лишь ее движение, ощутил присутствие чего-то, что чернее окружающей тьмы, а спустя мгновение — услышал шаги великого сида.
И тут же Финн склонился к копью и сорвал с него ткань.
Затем из темноты донеслись другие звуки — чистые, волнующие ноты прекрасной мелодии, такой чудесной, что не хотелось слышать ничего, кроме нее. Музыка иного мира! Дивный напев сидов! Она зачаровывала разум и вела его за собой, усыпляя волю и заставляя забыть обо всем.
Но Финн склонил чело к наконечнику волшебного копья, тем самым сохранив свой рассудок и чувства ясными и готовыми к битве.
Музыка затихла, и Аллен выпустил изо рта чудовищный язык голубого пламени. Но Финн, как видно, тоже знал толк в магии и выбросил вперед свой заколдованный плащ, поймав им пламя. И ужасный огонь ушел в землю на двадцать шесть пядей. С тех пор место, куда ударил огонь, называют Долиной Плаща, а возвышение, на котором стоял Айллен, — Ардом Огня.
Можете себе представить удивление Айллена мак Мидна, когда он увидел, как его огонь ловит и направляет в землю невидимая рука! А уж испугался он, как может испугаться только маг, который, видя неудачу своих заклинании, догадывается о более могучей противостоящей ему силе.
Ведь он все сделал правильно! Он сыграл на флейте и тимпане, а от их звуков все должны были уснуть! Однако кто-то сумел повернуть пламя…
Айллен собрал всю свою ужасную силу и выпустил новый язык голубого пламени. Огонь сорвался с его уст с ревом и свистом, пронесся и… исчез.
Пришельца из Волшебной Страны охватил ужас. Он развернулся и побежал прочь от этого страшного места, боясь даже подумать о могучем сопернике, должно быть, преследующем его. Так, должно быть, чувствует себя волк, решивший завалить теленка и наткнувшийся на стадо быков.
От страха Айллен забыл, что находится не в своем мире, а в мире людей, где тяжело двигаться и давит даже воздух. В своем собственном мире он бы, несомненно, убежал от Финна, но это был мир Финна, его родная стихия, и летающий бог не мог превозмочь пут земли. Финн догнал Айллена у самых ворот в Волшебную Страну и в последнее мгновение пустил копье.
На Айллена неожиданно опустилась ночь. В глазах его потемнело, рассудок помутился и угас, и не осталось ничего… Он умер, как только острое лезвие Биры пронзило его спину. Финн отсек его прекрасную голову и направился обратно в Тару.
Да славится Финн, смертный, принесший смерть богу и мертвый ныне!
На рассвете он вошел во дворец. В то утро все проснулись рано, желая видеть разрушения, устроенные разгневанным божеством, но вместо этого увидели улыбающегося Финна с головой Айллена в руках.
— Так чего же ты хочешь? — вопросил Ард-Ри.
— Я хочу то, на что имею право, — произнес Финн, — я хочу вести за собой Фианну Ирландии.
— Выбирай, — обратился тогда Конн к Голлу, — либо ты немедленно покидаешь Ирландию, либо ты вложишь свою руку в руку этого героя и признаешь его власть!
Голл сделал то, на что решится не всякий, и сделал он это, ничуть не уронив достоинства.
— Вот моя рука, — сказал он.
И, протянув руку, заглянул в юные, но суровые глаза своего нового Вождя.
Мать Ойсина
Глава 1
Наступил вечер, и люди Фианны решили окончить охоту. Отозвав собак, они спокойной и тихой поступью направились домой. Спокойствию этого вечера было суждено продлиться лишь до завтрашнего утра, и собаки уже предвкушали шумную радость грядущей охоты.
Итак, люди Фианны шли сквозь нежный золотистый сумрак вечернего леса, когда из чащи внезапно выскочила молодая лань, и от вечерней тишины сразу не осталось и следа. Закричали люди, залаяли псы, и началась погоня. Финн всегда обожал охоту и, прихватив верных Бран и Шкьолана[13], он быстро оставил позади своих спутников. В мире не осталось ничего, кроме Финна, двух его собак и гибкой, чудесной лани. Финн, псы, лань; случайные камни, через которые они перескакивали и которые огибали; одинокое дерево, сонно растущее у тропы; куст, дающий прохладную тень, как улей — мед; трава под ногами — все это бесконечно растягивалось, двигалось, ползло, летело, раскачивалось в бешеном ритме погони.
В самые дикие моменты своей жизни Финн ухитрялся задумываться, задумчив он был и сейчас. Обычно он понимал каждое движение своих любимых собак. Вот они дернули головами, вот насторожили уши, вот вильнули хвостами — все эти знаки были ясны ему, как родная речь. Но теперь, во время этой погони, он не мог понять ничего из того, что пытались сказать ему его псы.
Он впервые видел их столь азартно бегущими. Погоня почти полностью поглотила их, но они, вопреки обыкновению, не подвывали от нетерпения и не бросали, ища поддержки, взгляды в сторону хозяина.
Конечно, они оглядывались на хозяина, но такого взгляда Финн понять не мог. В собачьих глазах были вопрос и утверждение, и Финн не понимал, о чем его спрашивают и что ему пытаются объяснить. Снова и снова псы оборачивались на бегу и смотрели — нет, не на Финна — далеко назад, туда, где остались спутники их хозяина.
— Они ищут остальную свору, — сказал себе Финн. — Так вот почему они до сих пор не подали голоса! Ату ее, Бран, — закричал он, — голос, Шкьолан!
Псы обернулись и посмотрели на него уже совершенно непонятным взглядом. Лаять они отказывались, и только бежали в молчании все быстрее и быстрее, пока не слились в одно мчащееся серое пятно.
— Кажется, они не хотят, чтобы остальные псы присоединялись к этой травле, — удивленно пробормотал Финн, пытаясь понять, что же такое происходит в узких собачьих головах.