После этого рассказа присутствующих пригласили на мастер-класс в помещение с длинными столами в два ряда. Каждому полагался маленький кусочек мыла, которое предстояло красиво упаковать в цветную бумагу, перевязать атласной лентой и прикрепить к упаковке картонного амурчика с посланием. Одинцов очень плохо представлял себя за столь творческим занятием, поэтому вышел из комнаты и сразу оказался в саду, том самом, что виднелся из окна. В саду были расставлены столики и стулья, перед ними находилась импровизированная сцена, в углу под навесом стояло старинное пианино. Здесь явно что-то затевалось. Половина столиков оказалась занята, как понял Одинцов, предыдущей группой. В ожидании программы гости пили чай со сладостями, они продавались тут же – в беседке.
Цветы были повсюду: в вазонах перед сценой, по периметру сада, в подвесных кашпо на беседке. С двух сторон от сцены, конечно же, росли кусты сирени.
«Отлично организованный бизнес», – подумал Одинцов, оглядываясь.
– Вам понравилось, молодой человек?
Обернулся. Рядом стояла директриса без пенсне и указки.
– Да, – ответил он, засунув руки в карманы джинсов. – Очень… занятно.
– Занятно? – Дама слегка приподняла брови.
– Ну… знаете, экскурсии, на которых выдают много информации, зачастую бывают скучными для большинства людей. А у вас все очень увлекательно и познавательно.
Она кивнула, так, словно на тройку Одинцов все же ответил. На этом и надо было остановиться, но почему-то захотелось слегка поколебать королевское превосходство директрисы, поэтому Дмитрий добавил:
– Но я бы в ваш рассказ вставил еще одну легенду про сирень. Вы знаете, что если найти пятилепестковую, то нужно загадать желание и съесть цветок, не отходя от куста?
Дама молчала. Молчание означало: безнадежно, двойка.
– И как, сбывается? – наконец поинтересовалась она невозмутимым великосветским тоном.
– Обязательно! – горячо заверил Одинцов. – Так что в мае всем своим гостям сообщите об этом непременно.
Он нес какую-то несусветную чушь, но остановиться уже не мог.
– А вообще, это идея для сувениров. Можно выпустить магнит с такой сиренью, или на коробке с мылом нарисовать, или открыток напечатать. Наверняка кто-нибудь захочет купить пять лепестков на счастье.
– Отличная идея, – сказала дама.
«Садись, пять», – добавил про себя Одинцов, а вслух произнес:
– Я не вижу Саши. Она где?
Строгое лицо смягчилось.
– Скоро придет, вы пока располагайтесь, занимайте место. Сегодня у нас в честь фестиваля концерт для гостей.
Дмитрий послушался совета. Он купил чай и расположился за свободным столиком поближе к сцене. Группа экскурсантов, закончившая свой мастер-класс, вышла на улицу.
Сад был полон. В воздухе витало ожидание. Наконец на сцене появился эльфовидный Кирилл, он поклонился публике и сел за пианино. Волосы музыканта были тщательно уложены, одет он был в черный фрак, петлицу которого украшала хризантема. Такое чувство, что костюм этот товарищ одолжил у актера недавно виденного немого кино.
«Какой слащавый типаж, – подумал Одинцов. – Не может быть, чтобы она… и этот…»
Кирилл заиграл мелодию старинного романса. На сцену вышла Саша. Концерт начался. Она была в длинном закрытом платье бледно-желтого цвета. Начав петь «Белой акации гроздья душистые», Саша казалась пришелицей из другой эпохи. Даже короткие волосы собрала так, что сразу и не понять про стрижку.
И брошь с веткой сирени около горла. Все правильно – на удачу.
Саша пела. Он слушал голос, почти физически ощущая, как стираются границы времени, и этот постановочный концерт вместе с предыдущей экскурсией, этот сад с цветами и чаем на открытом воздухе давали возможность окунуться в позапрошлый век. Умело созданная человеком иллюзия, которой поддались очарованные зрители. А он не мог. Все в Одинцове сопротивлялось этому. Потому что на сцене стояла Саша, и он смотрел на ее лицо, слушал ее голос, ставший более глубоким и выразительным, чем много лет назад, когда он впервые ее услышал. И песни она теперь пела совершенно другие. Одинцов никогда не слышал в исполнении Саши романсы. Да, наверное, тогда она и не смогла бы их спеть настолько проникновенно и зрело.
Он видел перед собой женщину – свою жену и незнакомку одновременно. Между Сашей тогдашней и Сашей сегодняшней – пропасть. Та сидела на стуле, перебирая пальцами в серебряных колечках струны, и пела баллады-мечтания. Эта стояла на сцене, строгая, элегантная. Она пела о жизни. Ту он знал, с этой только предстояло познакомиться.
Саша сегодняшняя манила, завораживала, заставляла себя слушать.
Он все пропустил. Все… На губах вместо вкуса крепкого чая отчетливо ощущался вкус горечи. Свой путь женщина на сцене прошла одна, без него.
И почему-то совсем некстати вспомнилось, как очень давно, еще в самом начале, когда они ездили летом на море и взяли напрокат в отеле велосипеды, Саша, громко смеясь от страха и восторга, катила вечером по тротуару вдоль берега.
– Ты не понимаешь, я же с детства не садилась на велосипед! – кричала она. – Я сейчас упаду!
Но не упала. Только хохотала, обгоняя Одинцова и показывая ему язык. А потом они сидели в обнимку на прохладном песке и смотрели, как розовый закат окрашивает бледное серое море яркими красками, и было настолько хорошо, что казалось, вот так, обнимая друг друга, можно просидеть целую вечность. Не получилось.
Теперь кто-то другой… о другом он думать не хотел, но после очередного романса эльф поднялся со своей табуретки, подошел к Саше и поцеловал ей руку. Франт и позер! Публика громко хлопала. У Одинцова аплодисменты отдавали эхом в висках. И снова вернулся вчерашний вопрос: кто этот тип – просто знакомый или нечто большее?
Ему совсем не нравилось видеть серебристоволосого Кирилла рядом с Сашей. А тот улыбался, что-то шептал на ухо, внимательно слушал тихий ответ. Разговор двух хорошо знакомых людей. Она кивнула и сделала шаг в сторону. Пианист вернулся на свое место. Концерт продолжился.
Саша села в плетеное кресло около сиреневого куста и слушала вместе со всеми музыку – вальс. Ее пальцы неспешно перебирали длинные кисти накинутой на спинку кресла шали.
Одинцов не отрываясь смотрел на сцену.
Ревность, удушающая, злая, нелепая, накрыла полностью и отравляла. Снова он думал о велосипедах и море, и родинке за ее ухом, и о том, видел ли этот пианист с хризантемой в петлице маленькое темное пятнышко? Трогал его?
С чего Одинцов взял, что Саша хранила верность, когда он сам…
Вальс закончился. Она поднялась со своего кресла, вышла на середину сцены, держа в руках шаль, обвела невидящим, обращенным внутрь себя взглядом сад.
Заиграла музыка. Саша начала петь.
Август – астры,
Август – звезды,
Август – грозди
Винограда и рябины…
Это было наваждение. Глубокий грудной голос обволакивал, укутывал во что-то теплое и мягкое, едва осязаемое. С каждым пропетым словом воздух словно наполнялся ароматами и постепенно стал густым и насыщенно-вязким. Невозможно было пошевелиться, хотелось слушать, ловить каждый ее вдох, каждое мгновенье.
Полновесным, благосклонным
Яблоком своим имперским,
Как дитя, играешь, август,
Как ладонью гладишь сердце…
Саша… Она вдруг вскинула голову и посмотрела Одинцову прямо в глаза. Взгляд этот показался неожиданно темным, как вода в бездонном колодце.
Август! Сердце!
Остальные слова заглушил резкий порыв ветра. Сквозь переливы музыки послышался шелестящий шепот листвы. Вечеряющий день добавил небу, по которому плыли рыхлые ватные облака, синевы.
Саша отвернулась, накинула на плечи шаль и подошла к кусту.
Месяц поздних поцелуев,
Поздних роз и молний поздних…[2]
К окончанию концерта Одинцов был совсем больной.
Оказалось, что не все забылось. Оказалось, что Саша, как и прежде, отлично чувствует его настроение. Только тогда это было напряжение после долгого рабочего дня, неудачи или разочарования – вот такой четко контролируемый голос, выверенные вопросы, односложные ответы. И это было объяснимо. А сейчас что не так? Что произошло за время, пока Дима сидел за столиком, а она пела на сцене?
Саша не понимала.
Она волновалась, волновалась больше обычного, потому что знала – он там. Весь концерт чувствовала присутствие Димы, его внимательный пристальный взгляд, старалась не смотреть, иначе собьется, сорвется, сфальшивит, и только на одной песне позволила себе поднять глаза. Не петь – говорить. Рассказать о себе.
Как ты жил без меня?
Ты чувствуешь этот август?
А мое сердце?
У тебя есть грусть по прошедшему?
Почему все конечно?..
И Кирилл со своим обожанием был так некстати. Преподаватель в музыкальном училище, местная звезда, по которому сходили с ума ученицы, не понимал отказа. Да и как тут понять: красивый, образованный, с претензией на утонченность и широкую известность в узких кругах. Саша даже пару раз сходила с ним в кафе. Потому что надо было начинать жить сначала. Женщина должна знать, что нравится, иначе в ней что-то незримо, но верно умирает. Саша хотела нравиться, хотела ухаживаний и даже романа. Однако, как выяснилось, хотела только в мыслях, а на деле… поцелуй после второго свидания дал ясно понять – развивать отношения дальше не стоит. Только измучается сама и измучает его. В постель не пустит. Все не то и не так. Наверное, надо подождать еще. Кирилл Сашиной холодности не принял и продолжал навязчиво ухаживать, считая ее недоступность затянувшейся игрой. Саша же от всего этого очень уставала и старалась дозировать общение, сведя его только к музыкальному сотрудничеству. А сегодня была очень рада, что рядом оказался Дима.