И правда, чем? Любовь Николаевна стояла, смотрела на отходящую от берега баржу и думала о разлуке.
Чем пахнет ее разлука? Полынью? Пижмой? Или чем-то более тонким, изысканным… Разлука может быть изысканной? Разлука с кем? С мужем, который долго был в Костроме, или с Надеждиным, который сейчас наверняка в Крыму гуляет вдоль моря в веселой компании и давно про нее забыл?..
Надо перестать думать про Надеждина, про его умные, все понимающие глаза и про тот прощальный визит. Несбыточное. Невозможное. Ах, как хотелось тогда коснуться широкого плеча – прислониться щекой. И как мучительно он целовал тогда ее руки… Разлука с ним пахнет дымом, а несколько случившихся встреч – липовым цветом. Сладким медовым ароматом. Вот бы сохранить его в мыле. Но мсье Жиль лишь пощелкал языком:
– Липа не есть парфюмерия, мадам. Это чай. Ваша ключница меня угощала.
А Петр Гордеевич – это лилия, тяжелый, душный запах. Солидный, подавляющий.
На лилию мсье Жиль согласно покачал головой:
– Мы можем пробовать духи. Но надо сажать много лилий, очень много.
Любовь Николаевна углубилась в изучение книг про цветы и травы, чем больше она читала, тем больше думала о более простых растениях: ромашке, которая обладает лечебным свойством, мяте – это запах свежести, легкий и бодрящий, так пахнет юная девушка в ожидании любви. Но возможно ли подобное? Или мсье Жиль их тоже определит в чай?
Баржа уже почти скрылась из вида, река на время опустела, даже людей на берегу стало меньше. Высокое небо было безоблачно. Вода у берега поблескивала зеркальной рябью. Лето давно повернуло к осени. Начался август, и, несмотря на жаркие дни, ночи теперь начинали дышать прохладой.
А Петр Гордеевич все-таки лилия. Почти месяц его не было дома. Скучала ли по мужу Любовь Николаевна? Да, скучала. Не так, как по Надеждину. К Надеждину было что-то манящее, волнующее, из тех девичьих мечтаний о красивом книжном романе, которые отдают свежестью и мятой.
Петр Гордеевич же был сама жизнь, земля. И обманутость ожиданий. Ее и его. Он не волновал Любовь Николаевну. Он изменил, оскорбил, сделал больно. Она долго думала об этом, о причинах произошедшего… И нашла мужу оправдание. Была плохой женой. Да, плохой, холодной и в какой-то момент – чужой. Какой мужчина будет долго терпеть подобное? Не только он, но и она разочаровала его… ни детей, ни любви. Сама кинула в объятия другой женщины. Сама.
А он приехал три дня назад из Костромы и привез ей в подарок дивной красоты индийскую шаль с длинными шелковыми кистями. Загляденье, а не шаль. Если в такой пожаловать к Шелыгановой – все кумушки города будут потом языками молоть да завидовать.
Муж спрашивал, как жила тут без него, и приятно удивился, узнав, насколько резво взялся за дело мсье Жиль. Получили за время отсутствия хозяина и котлы, и колбы, начали обустраивать дом, который почти подлатали.
– Да неужели ты споришь с ним, душа моя?
– Еще как! – Любовь Николаевна даже улыбнулась, по-настоящему. – Мсье Жиль все сокрушается о невозможности высаживать у нас поля роз. Так я ему предложила ромашку.
Ночью она впустила мужа к себе. Любовь Николаевна поняла вдруг, что жалеет Петра Гордеевича, глубоко, по-женски, чувствуя свою вину перед ним за нерожденных детей, за свое равнодушие, за мысли о другом. Муж не взволновал ее, но отдавалась она ему вся, искупая собственные грехи. И он, засыпая, обнимал ее своей крепкой рукой и бормотал:
– Любушка моя, все наладится, заживем по-новому, по-другому. Заново.
Любовь Николаевна отвернулась от реки и пошла в город, мимо домов со съемными комнатами, дальше, к торговым рядам, остановилась на площади. Там было шумно и многолюдно. Мальчишки кричали, продавая дешевые леденцы, приказчики спорили, бабы в цветастых платках громко смеялись. Впереди был городской сад, где она гуляла с Надеждиным. Сейчас его зеленая листва казалась уже старой, будто изношенной. Любовь Николаевна некоторое время смотрела на сад, а потом свернула направо. Не пойдет она туда. Все закончилось, не начавшись, и забыть надо эти глупости. У нее новое начинание, мсье Жиль, муж. Муж, который после возвращения из Костромы еще не бывал у той женщины. Любовь Николаевна точно это знала своим женским чутьем. И даже вчера, вернувшись поздно, он был на складах. А эти мысли о счастье небывалом… вздор. Это все от безделья и скуки. А кто виноват в твоей скуке? Сама, милая, сама. У тебя все кругом виноваты, одна ты хороша.
Любовь Николаевна остановилась перед церковью и медленно перекрестилась. Церковь с высокой колокольней стояла тут же – у торговых рядов.
Захотелось вдруг поставить свечу перед ликом Богородицы и укрепиться в начинании новой жизни, в своем желании стать хорошей женой, по-настоящему хорошей, а не изнеженной барыней при муже.
Внутри было прохладно и пустынно.
Любовь Николаевна неспешно обходила придел, останавливалась у икон, вглядываясь в лики, снова думая о наполненности жизни, о том, что существование на земле должно иметь смысл и жития святых тому подтверждение. Врачевание, помощь, исцеление душевных ран…
От размышлений ее отвлекла старушка. Одета она была опрятно и чистенько, а голос дрожал:
– Помогите, Христа ради, помогите. Сын у меня умер, и никого нет больше на свете, и похоронить не на что.
Пока старушка говорила, дрожал не только ее голос, но и голова, и руки. Любовь Николаевна так остро почувствовала чужое горе и одиночество, что, не задумываясь, открыла сумочку и вынула оттуда рубль.
Глаза старушки удивленно расширились. Никак не ожидала она столь щедрого пожертвования. Любовь Николаевна молча протянула деньги. Невелика цена, если речь о невосполнимости потерь. Горе деньгами не измеряется.
– Спасибо, барыня, – в глазах старушки появились слезы, – век не забуду, спасибо, благослови вас Господь. Как зовут вас, чтобы упоминать в молитвах?
Любовь Николаевна замотала головой и отошла от просительницы. Не хотела она ни упоминаний, ни благодарностей. Не стоило это того, неудобно стало.
Любовь Николаевна отвернулась и сразу же встретилась взглядом с только что вошедшей. Это была Павлина.
Две женщины застыли. Смотрели друг другу в глаза и не шевелились.
Встреча оказалась настолько неожиданной, что Любовь Николаевна некоторое время не могла вздохнуть. Это было похоже на удар. Весь день она думала о своей жизни, о будущем, хорошем, светлом, и вдруг… эта женщина. Олицетворение измены мужа, олицетворение успеха, признания, молодости, красоты, отсутствия печали и скуки. И здесь, в Божьем доме, где на прихожан взирают мудрые глаза Богородицы, Любовь Николаевна ясно поняла, что ненавидит Павлину и желает ей несчастья.
То же самое пожелание она прочитала и в глазах актрисы.
Слаб человек, нет в нем всепрощения.
Две женщины стояли друг напротив друга.
Каждая видела в другой свою соперницу. Каждая считала, что та украла ее счастье. Каждая завидовала другой и хотела поменяться с ней местами.
Послышался звон.
Женщины вздрогнули. Это старушка обронила что-то на каменный пол и встала на колени, отыскивая пропажу:
– Какая же я неловкая, куда же она закатилась, копеечка моя?
Обе посмотрели на старушку, а потом, не сговариваясь, продолжили свой путь: одна вглубь церкви, другая к выходу.
Они прошли мимо друг друга, не задев и краем одежды.
2
О, как она ее ненавидела! Всю эту одухотворенность и благородство!
Павлина ставила свечи и шептала слова молитвы, не вникая в их смысл.
Неожиданная встреча с женой Петра Гордеевича разозлила, заставила почувствовать собственное унижение. Конечно, кто она? Актриса, содержанка, любовница. Как сойдет красота, так и выкинут на улицу без гроша. Не всем быть замужем за богатым уважаемым человеком, жить в красивом доме, спать на мягких перинах и кушать французские конфеты. Если бы все это у Павлины было, она бы тоже смотрела на других свысока.
Только все никак не получалось сделать свою жизнь прочной. Кругом одни обманы и беды.
Вот и Петр Гордеевич как приехал – сторонится. Еще ни разу у нее не был. Неужели злые языки уже наболтали? Только ведь Павлина никому не сказывала, что в его отсутствие ездила в Москву. В театре сорвала спектакли, сказавшись больной, и уехала к известному доктору. Для всех – к доктору. А на деле – к Рысакову. Он обещал ей большой успех. Обманул. Все они – обманщики. И Чигирев тоже – походил, походил да к жене вернулся.
С утра записку передала с девкой, просила прийти по делу, не терпящему отлагательств. Придет ли?
Из церкви Павлина направилась домой. Чувствовала себя с утра плохо. Она все последние дни чувствовала себя плохо, еле на сцену выходила. Если трагедию ставили, то как про себя игралось, а вот если зрителей веселить… не то сейчас время. Ах, не то!
– Петр Гордеевич ждут, – шепнула в сенях девка, принимая у Павлины зонтик.
– Давно?
– Уже четверть часа сидят, обратно засобирались.
Вот, выходит, как. Не вечером, не в час свиданий, а между делами, чтобы к ужину домой. Как все переменилось. Перед гостиной Павлина замешкалась, постояла немного, настраиваясь. Ей предстояло сыграть роль. Возможно, лучшую. И от этой игры зависело все ее будущее. Провела ладонью по волосам, расправила плечи, изобразила приветливую улыбку и тихо раскрыла дверь.
Чигирев сидел на стуле и нетерпеливо подрагивал ногой, спешил. При виде Павлины поднял голову. Она легко прошествовала к нему, протянув навстречу обе руки:
– Как я соскучилась, совсем забыл нас Петр Гордеевич.
Он рук ее не взял, и это тоже было новое.
– Дел у меня много, Павлина, да месяц дома не был, некогда. Ты написала про что-то важное, я слушаю. Случилось что?
– Как ты неласков, а прежде…
Чигирев с досадой вздохнул, и Павлина поняла, что надо менять поведение. Подошла, коснулась рукой широкого плеча и наклонила голову к самому его уху:
– Случилось, Петенька, случилось… Понесла я.
– От меня?