– Знаешь, хорошо, что мы вчера все это наговорили друг другу, – сказал он.
– Думаешь?
– Да, столько накопилось всего, держалось внутри, отравляло. А сейчас выплеснулось, и стало легче.
– Пожалуй, – согласилась она. – И знаешь, я там, в прошлом, далеко не всегда была права.
– Я тоже наделал кучу ошибок. – Одинцов все-таки взял ее за руку.
Она не отняла свою ладонь. Позволила крепче сжать пальцы.
Дом Марины Георгиевны стоял на возвышенности почти на самом берегу реки. Он был деревянный, с нарядными кружевными наличниками. За забором ярко пылали георгины. Хозяйка в темном шерстяном платье вышла поприветствовать гостей. Она, как и накануне, окинула оценивающим взглядом Одинцова, а потом пригласила всех войти. Дмитрий начал было говорить, что подождет у реки, но Марина Георгиевна уже шла по дорожке к дому. Ничего не оставалось, как зайти за калитку.
Сад около дома был небольшой, но ухоженный. Под старыми яблонями стояла беседка с круглым столом и плетеными стульями. На реку и противоположный берег открывался живописный вид. Все вокруг дышало покоем и умиротворением. Солнце готовилось к закату, окрашивая небо всполохами.
– Поставьте на стол, – прервала созерцание Одинцова Марина Георгиевна, вручив ему вазочку с вареньем.
Щелкнул выключатель. В беседке стало светло.
Стол для чаепития был готов быстро. Дмитрий и не помнил, когда в последний раз проводил время вот так. Разве только в детстве, на каникулах у бабушки. Давно забытое чувство, и что-то слегка защемило в груди.
В эти дни в Воздвиженске он вообще по-другому стал ощущать жизнь, словно на время остановилась вечная гонка и он вдохнул полной грудью, увидел то, что раньше ускользало.
Саша была права. Одинцов рассуждал об одиночестве в больших городах, рассказывал о планах сделать этот мир чуточку лучше, а сам все время бежал, не оглядываясь, не замечая мира вокруг. Организовывал досуг для других и терял свой.
Он понял, что нашла в этом городе Саша.
Жизнь. Небо. Реку. Дело. Вечера. Друзей. Музыку. Себя.
Чай был душистый и вкусный. Марина Георгиевна добавила туда смородиновые и малиновые листья. Разговор, начавшийся с обсуждения городского праздника, незаметно перешел на брошь, которую Саша вынула из сумочки и передала бывшей учительнице. Та бережно взяла украшение в руки, долго рассматривала его, а потом заговорила:
– Поразительно. Скажи, а у тебя в Воздвиженске никого из родных нет?
– Нет. Я здесь случайно, а что такое?
– Сейчас.
Марина Георгиевна поднялась на ноги и пошла в дом. Через несколько минут она вернулась с фотографией, той самой, с которой была сделана увеличенная копия для музея.
– Вот, посмотри, – положила она на стол карточку и маленькую лупу. – Это Любовь Чигирева с детьми.
Фотография была небольшая, но очень четкая.
– Видишь брошь? Когда мы увеличивали портрет, брошь не вошла, потому что слишком близко находится макушка ребенка, получалось некрасиво.
– И правда, брошь очень похожа. – Саша была заинтригована, она рассматривала украшение на фото через увеличительное стекло.
– Я бы осмелилась предположить, что та же самая.
– Но это невозможно! – Саша отложила в сторону лупу. – Во-первых, мои родители живут в Твери, в Воздвиженске мы никогда не были, и в нашей семье этот город никогда не упоминался. А во-вторых, сколько таких брошей было в те времена?
– В том-то и дело, что мало! Это не простая брошь. Посмотри на оборот, видишь клеймо? Ювелирный дом Вевер. Этого дома больше не существует, но в конце девятнадцатого века он сделал переворот в ювелирной промышленности, настоящую революцию. Братья Вевер ушли от классических общепринятых форм, они стали комбинировать металлы, использовать эмаль, перламутр, слоновую кость. Для их изделий характерна асимметрия и выпуклость, разные сплетающиеся узлы. Это было зарождение нового стиля, который позже получит название «модерн». В ювелирных украшениях братья Вевер стали его родоначальниками. Увидеть подобную брошь у жены купца из провинциального городка – слишком необычно, поверь мне. В конце позапрошлого века в Москве проходила выставка братьев Вевер, так что теоретически купить такое украшение было возможно. Может, Петр Гордеевич хотел сделать жене дорогой подарок? Мы не знаем. Но если это так, то выбор Чигирева был необычен и смел. Я давно об этом думала, еще когда готовила экспозицию для музея, а уж когда увидела брошь на тебе…
– Удивительно, – это все, что смогла сказать Саша.
Она отодвинула чашку и замолчала, задумавшись. На столе рядом лежали фотография и брошь.
Никто не прерывал возникшую тишину. Одинцов взял снимок и тоже начал рассматривать его через лупу. Хозяйка дома неторопливо пила чай.
– Мне всегда казалось, – тихо заговорила Саша, – что это старинная, но не слишком дорогая вещь, потому что здесь нет крупных камней, не знаю… бриллиантов или какой-то необыкновенной жемчужины, как пишут в романах. К тому же родители подарили мне ее очень просто, без какой-либо торжественности или сопутствующей легенды. Раньше брошь изредка надевала мама, а когда мне исполнилось восемнадцать… Я даже подумать не могла…
На большее слов не хватало.
– Это очень дорогая и по-настоящему ценная вещь, – сказала Марина Георгиевна.
– Знаете, – продолжила свой рассказ Саша, – я ведь не просто так попала сюда. Брошь всегда хранилась рядом со старинной открыткой. И на этой открытке как раз изображен Воздвиженск, колокольня у торговых рядов, парк. То есть вот я приехала после того, как однажды вечером рассматривала открытку. Может, брошь и открытка правда как-то связаны, но если это так… и если, как вы говорите, это нетипичное украшение… то получается… – От одной только мысли у Саши закружилась голова. – Это вещь Чигиревой?
– Получается, – подтвердила Марина Георгиевна. – Ты можешь показать мне открытку?
– Да, конечно, там еще на обороте надпись есть чернилами, только она сильно выцвела.
– Вы позволите? – Хозяйка дома забрала у Одинцова фотографию и перевернула ее. – Здесь тоже есть надпись. «Не стоит ворошить прошлое, его надо хранить». Почерк похож?
– Я не знаю, – растерянно произнесла Саша. – Я не помню. Это надо сверять, завтра вам покажу.
Совпадения казались настолько сказочными и нереальными, что думалось совсем плохо. Зато ей передалось возбуждение и волнение Марины Георгиевны. Неужели? Разве такое может быть? А главное, как в их семье оказалось это ценное украшение? И если его не купили у кого-то, а передавали из поколения в поколение… Дальше становилось просто трудно дышать.
– Что вы скажете, молодой человек? – вопрос был задан Одинцову.
– Пока ничего, – ответил он спокойно. – Саша права, надо сверить почерки, и если они совпадут, то получится удивительное открытие.
– Мне нравится ваш деловой подход. – Марина Георгиевна с интересом смотрела на гостя.
Она не спросила у Саши, кто этот человек, который второй день сопровождает ее. Ни жестом, ни взглядом не выдала своего любопытства. Саше даже казалось, что никаких объяснений не надо, Марина Георгиевна все знает сама.
– А над магнитом с пятым лепестком я бы все же рекомендовал подумать.
– Каким магнитом? – Она поняла, что упустила что-то.
– Помнишь, ты все время сокрушалась, что на брошке нет счастливого цветка? Вот я и предлагаю изобразить его на магните или открытке. Поймать удачу за лепесток.
– Думаете, сработает? – Марина Георгиевна потрогала рукой остывший чайник.
– За удачей многие гоняются, – ответил Дмитрий. – Важно в погоне не пропустить главное.
– А вы не безнадежны. Пойду чайник поставлю.
«Он ей нравится», – поняла вдруг Саша.
Уходили уже по темноте. Вместо того чтобы направиться домой, Саша начала спускаться к реке.
На берегу было безлюдно. Вода поблескивала под светом фонарей, что рядком стояли около домов на берегу.
Тихо плескалась рыба. Пахло кострами и тиной. Похолодало.
Дима был так близко, что Саша чувствовала тепло его тела. Хотелось прижаться спиной к твердой мужской груди, согреться и так и стоять, смотреть на реку, ощущать восхитительный покой природы, не торопить время.
Удивительный вечер, удивительный разговор.
– Как ты думаешь, такое вообще возможно? – спросила она, еще только осмысливая услышанное от Марины Георгиевны.
Он ничего не ответил. Стоял за спиной, молчал, о чем-то думал, а потом повернул Сашу к себе, взял в ладони ее растерянное лицо и поцеловал.
Развязка
Конец XIX века
1
Москва встретила шумом и суетой. Выйдя из вагона поезда и миновав перрон, Любовь Николаевна остановилась на вокзале. Извозчиков было в избытке, они кричали, размахивали руками, зазывая к себе приезжих. Любовь Николаевна постояла в нерешительности некоторое время, а затем шагнула к немолодому бородатому мужику.
– На Сретенку.
– С ветерком докатим, барыня, не извольте беспокоиться!
Извозчик помог ей сесть в коляску, поставил на сиденье рядом дорожный саквояж, потом лихо вскочил на свое место, и лошади тронулись.
«Москва, Москва, – крутилось в голове, – неужели все правда и я в Москве? Не верю, это сон…»
Любовь Николаевна смотрела по сторонам, пытаясь сосредоточиться, рассмотреть город, дома, но не получалось. В голове был туман. Она в Москве, разместится на три дня у дальней родственницы, увидит его. Им обязательно надо встретиться. Любови Николаевне казалось, что, если встречи не случится, – она не переживет. Посмотреть в глаза, дотронуться до острого подбородка, прошептать в губы: «Скучал?»
Неужели все это будет? После двух месяцев мучительной разлуки… Ее роман с Надеждиным, начавшийся в конце лета, стал смыслом существования. Каждое утро, еще только просыпаясь, Любовь Николаевна уже думала о нем. Вспоминала те две недели. Надеждин уехал скоро – отпуск закончился. Но и столь краткому счастью она была благодарна. Это счастье нельзя было измерить ни в аршинах, ни в верстах, ни в пудах. Оно было огромным укутывающим облаком, мягким, ласковым, ограждающим от всего остального мира. Сквозь него – как сквозь густой туман: очертания видны, но смутно.