– Да как вы смеете подобным недостойным образом отзываться о своей жене! – ревностно прикрикнула Распекаева.
– Ой! А то ты сама не видишь, что у неё не все дома! Её тут все считают девкой с придурью. Я что подумал-то... Глашку выгнать – пускай катится в свой М, а тебя на её место взять, – наконец-то разродился он.
– Ты что, меня на работу, что ли, берёшь? Я что тебе, кухарка или горничная?!
– Не-е, кухарка хоть и никудышная, но есть, – на полном серьёзе рассуждал он вслух, – я тебя сожительницей возьму, – бухнул он.
Анфиса напряжённо думала: «А что, это не такое уж и плохое предложение. Мужа я себе тут, чувствую, не найду. Вот если б он женился на мне... Тогда другое дело».
– В сожительницы не пойду. Я не какая-нибудь там жрица любви или дама полусвета! Вот если замуж... Над этим еще можно подумать, – отрезала Распекаева, после чего Пётр Миронович изложил своё жизненное кредо:
– Скажу сразу – я человек честный и добропорядочный. Мне не чужды такие понятия, как нравственность, и разные там моральные кодексы, и нормы этические. Я настоящий джентльмен и потому сразу говорю женщинам, что от меня ждать, а чего они от меня никогда не дождутся. Так вот, замуж я тебя никогда не возьму – этого ты от меня, ясное дело, не дождёшься, а за сим похорони эти свои глупые бабские мечтания. Был я уж раз женат, имел глупость однажды такое сотворить – теперь поумнел и вовек подобной дури не выкину! Предлагаю тебе содержание, будешь как сыр в масле кататься, машину тебе подарю шикарную, не то что сейчас у тебя, бензин – бесплатно, наряды там любые... Ну чего хочешь, кроме замужества и детей. Не будь идиоткой, соглашайся!
– Или замуж, или ничего! Я женщина порядочная! – отрезала Анфиса, добавив. – И нечего меня компрометировать, пользуясь моей слабостью и беззащитностью!
– Да ладно финтить-то! Все вы порядочные! – и тут вдруг Долгополов накинулся на Анфису с жаркими поцелуями, она же в свою очередь, хоть и была женщиной слабой и беззащитной, дала достойный отпор гнусному развратнику и сластолюбцу. Пока тот осыпал её тело поцелуями, Распекаева, сохраняя олимпийское спокойствие, не торопясь, но целеустремлённо выдёргивала волоски с лысеющей, взъерошенной головы Петра Мироновича. Поначалу он не обращал никакого внимания на лёгкое покалывание в области темечка, лобзая Анфисины белые ноженьки, но когда героиня наша нечаянно выдрала приличный клок из шевелюры короля бензоколонок, он как ошпаренный шарахнулся от неё, воскликнув:
– Ты что, с ума сошла?! Последние волосёнки выдирать?! Да ты такая же чокнутая, как Глашка! Все вы бабы – дуры! Я к ней с предложением, можно сказать, с чистым сердцем, а она мне последние волосёнки повыщипала! У, стерва! – Рассерженный Пётр Миронович вскочил с кровати и немедленно ретировался.
Анфиса почувствовала, что тут становится что-то уж слишком жарко и дальнейшее её пребывание в этом доме может повлечь за собой самые нежелательные для неё последствия. Поэтому наутро (благо сам Долгополов уехал в город по делам, касающимся его бензоколонок) она вышла в галерею, полностью одетая к отъезду, и сказала, что по ряду причин больше не сможет позировать гениальному самородку из соседней деревни Грибулино.
– Нет, нет! Вы не можете вот так всё бросить и уехать!
– Аглаюшка, голубушка, пусть Яков закончит работу по памяти. Мне срочно нужно в город, – врала Анфиса, потому что рвалась она вовсе не в город, а в гости к супругам Тютюркиным, которые были столь благосклонны к ней, что пригласили её к себе на банкете у градоначальника в день четырёхсотлетия N.
– Но ты хоть взгляни, взгляни на этот шедевр! Яков обычно не любит показывать свою работу заранее, но тут случай особый. Так что покажи, Яков! Анфисочка посмотрит и останется!
Жгучкин неохотно, с недовольством на лице, отошел, и героиня наша имела честь посмотреть на неоконченную работу самого прогрессивного художника современности.
На холсте... Нет, автор не в силах описать, что было изображено на нём, одно ясно – то была никак не Анфиса Григорьевна Распекаева! Это вообще не понятно что было! Вместо головы светило солнце, какое обычно малые дети рисуют на асфальте – с лучами, напоминающими морковь, с глазами, носом и почему-то безо рта, торсом служило нечто похожее на грушу, отчего-то ядовитого синего цвета, вместо ног торчало два перевёрнутых вверх тормашками гриба, а руки, как сказал «живописец», он дорисовать не успел.
– Будет особая прелесть в том, если он допишет мои руки по памяти! – сказала Анфиса и кинулась в комнату к своей компаньонке.
– Ты действительно так думаешь? – задумчиво спрашивала хозяйка, неотступно следуя за гостьей, будто привидение.
– Конечно, бесспорно, наверняка! Это не подлежит никакому сомнению! – заверила её Распекаева и, открыв дверь Люсиной комнаты, крикнула. – Собирайся, мы немедленно уезжаем.
И уже через четверть часа наша героиня тряслась в своей новенькой серебристой машине по разухабистой эмской дороге. (В скобках заметим: для того чтобы найти мужа в городе N и его окрестностях, у Анфисы оставалось ровно две недели).
С полчаса наши путешественницы обивали порог кирпичного двухэтажного особняка с косой треугольной крышей и балконом. Внутри, судя по громогласным выкрикам, за которыми следовал артобстрел из упреков, несомненно, находилось как минимум два человека. Видимо, бранящиеся метались по дому, так как их голоса то удалялись, становясь похожими на лай взбесившейся псарни, то приближались, и тогда можно было явственно расслышать, какие претензии выдвигают друг другу эти два разъярившихся человека:
– Ты не любишь его! Ненавидишь! Будто это не твой сын! – возмущался женский голос, принадлежащий, судя по всему, госпоже Тютюркиной.
– Ты ненормальная! Ненормальная! Ты позволяешь Добромиру всё, что бы он ни захотел! Из него ничего хорошего не вырастет! Ублюдком станет! Он уже в два года ублюдок! – изо всех сил орал отец семейства – Захар Олегович Тютюркин.
– Весь в тебя!
– Как бы не так! Он весь в твоего идиота-братца!
– Не трогай Тихона! Он лежит и никому не мешает!
– Ха! Не мешает! И сколько он будет лежать неподвижно, как труп смердящий в нашей гостиной?
– Сам ты воняешь! А он сколько нужно, столько и будет у нас гостить! Не твоё дело! Или, может, нам с Добриком и Тихоней уехать? А? Собрать вещи и уехать к маме? Говори? – настаивала Ирина Викторовна.
– Да отвяжись ты от меня! Никакой жизни в собственном доме! Тьфу на вас! – смачно плюнул Захар Олегович и удалился на второй этаж.
Анфиса всё это отлично слышала и подумала: «Вот оно замужество!» Её даже сомнение в этот момент посетило: а стоят ли шикарная трёхкомнатная квартира с двумя туалетами, двухэтажный особняк в Подмосковье, бешеные деньги, что сейчас без дела лежат в швейцарском банке, три килограмма золота, включая бриллианты, её нервов, которые, несомненно, будут расшатаны вследствие жизни с каким-нибудь индюком вроде Долгополова или Тютюркина? И ответив на свой вопрос положительно – да, мол, игра стоит свеч – неужели всё богатство, которое принадлежит ей по праву, вот так, без боя, подарить уткинской церкви? «Не бывать этому!» – решила Анфиса и изо всех сил забарабанила в дверь.
– Вы? – растерялась Ирина Викторовна – она стояла на пороге в длинном ситцевом платье с рукавами в мелкий синенький цветочек на нежно-голубом фоне, с заплаканными глазами и растрёпанными волосами. – Проходите! Проходите! Как я рада вам! Но, честно скажу, мы с Захаром Олеговичем ждали вас много раньше, – Захар! Захар! – воскликнула она.
– Ну что, что ты от меня ещё хочешь, ракалия?! – прогремел он со второго этажа.
– Да как же тебе не стыдно-то! Рожа твоя кривая! Спустись хоть посмотри, кто к нам приехал! – и тут на лестнице появился отец семейства в тёмно-синем, порядком уже поношенном спортивном костюме с вытянутыми коленками и локтями.
– Анфис Григорьевна! Я так счастлив вас видеть! Верите ли, меня вот эти спиногрызы – жёнушка со своим братцем, совсем доконали! И ребёнка против меня настраивают! С ума свести хотят! Как хорошо, что вы приехали! Разоблачайтесь, располагайтесь! Ирка, приготовь для девушек комнаты и распорядись на кухне насчёт обеда! – и главный владелец игорных автоматов города N сбежал по лестнице, чтобы помочь гостьям разоблачиться.
Засим последовало знакомство с двухлетним, не в меру крикливым наследником Добромиром, который к болезненному неудовольствию отца и умилению матери постоянно что-то требовал, повторяя одно и то же: «Дай! Дай! Дай!» У Анфисы с непривычки моментально разболелась голова, и было лишь одно желание – бежать из детской, заваленной всевозможными игрушками, куда глаза глядят.
– Это невозможно! – в конце концов взорвался господин Тютюркин. – Вот ты мне объясни, почему, почему он постоянно что-то требует и орёт, как сирена?! – Спрашивал он у жены.
– Потому что он ещё совсем маленький! Беззащитный! А ты жестокий и бессердечный!
– А ты дура! – не удержался Захар Олегович. – Ты во всём ему потакаешь, как, впрочем, и своему ненормальному братцу!
– У вас есть брат?! – оживилась Анфиса, увидев огонь надежды впереди.
– Да, милый мальчик! Он вам понравится!
– Мальчик? – разочарованно проговорила Распекаева.
– Ага, мальчик. Этому мальчику тридцать семь лет! – возмущённо сказал Захар Олегович.
– Мы погодки – я на год старше него, – пояснила Ирина Викторовна. – Идёмте, я познакомлю вас, – и все последовали за хозяйкой вниз по лестнице, в гостиную.
Там на диване возвышалось нечто, напоминающее издалека горушку, на которой стоял дом господ Коноклячкиных. На более близком расстоянии сразу стало заметно, что это вовсе не гора, а желеобразная бесформенная масса, прикрытая клетчатой тряпкой. Подойдя к дивану вплотную, Анфиса увидела невероятно толстого человека, настолько оплывшего жиром, что глаз его практически не было видно, а лицо деформировано настолько, что сразу и не разобрать, что это лицо. И вовсе не тряпкой был прикрыт его необъятный живот – толстяк был одет в клетчатую рубаху, от которой отлетели две пуговицы; сквозь прореху виднелась его пурпурно-синяя, будто слоновья кожа.