Марио Бенедетти - ПЯТЬ ЛЕТ ЖИЗНИ
Рауль исподтишка взглянул на часы. Так и есть: пять минут первого. Надо сейчас же
уходить, а то закроют метро. Каждый раз одно и то же. Когда всем наконец надоедают
шутки дурного тона и старые анекдоты, когда тоска по родине переполняет душу и
передается другим, кто-либо под ее влиянием, а может быть, просто оттого, что выпил
лишнее или бессознательно стремится привлечь к себе внимание, начинает разговор по
душам. Или какая-нибудь женщина вдруг хорошеет, делается ласковой, интересной... А
то один из ветеранов тертулий, чаще всего анархист старого закала, начнет вдруг
рассказывать, увлекательно и, разумеется, с прибавлениями, как бились за каждый дом в
гражданскую войну защитники Мадрида. И вот всякий раз, именно когда
начинается что-то стоящее, Рауль нарушает общее настроение. Он встает, бережно
снимает со своего плеча нежную и энергичную женскую ручку, со смущенной улыбкой
говорит: «Что делать? Настал роковой миг» — и начинает прощаться, то есть целовать
девушек и хлопать по плечу мужчин. Он боится, что закроют метро. Остальные могут еще
посидеть: одни живут близко, у других — весьма, впрочем, немногих — есть машина. Но
Рауль не в состоянии позволить себе такую роскошь, как такси, а тащиться пешком чуть
ли не через весь Париж от Корантэн-Сэльтон до Бон-Нувель ему вовсе не улыбается
(Раулю уже пришлось однажды совершить этот дурацкий подвиг).
Итак, Рауль наконец решился. Взял руку Клаудии Фрейре, доверчиво лежавшую на его
колене, и тихонько переложил на спинку зеленого дивана. Но сначала (чтобы Клаудия не
обиделась) один за другим перецеловал ее тонкие пальцы. Встал и сказал, как всегда:
«Что делать? Настал роковой миг». Пришлось выдержать еще дежурную остроту
Аугустина. Тот насмешливо свистнул, закричал: «Наша Золушка должна бежать домой.
Ее дом далеко-далеко. Попрощайтесь с Золушкой! Почтите ее минутой молчания. Смотри
не оброни туфельку сорок второго размера». Как обычно, все расхохотались. Рауль
расцеловал горящие щечки Марии Инее, Клаудии, Натали — единственной француженки
в их компании,— неожиданно свежие щеки Ракели и подошел, по заведенному порядку, к
хозяевам — типичным боливийцам. Поблагодарил за приглашение, крикнул: «Чао,
друзья!» — и вышел.
Похолодало, Рауль поднял воротник плаща. По улице Ренан он почти бежал — и чтобы
согреться, и чтобы не опоздать, было уже четверть первого. Он успел к последнему
поезду — юркнул в метро, сел в последний вагон, нахохлился, съежился. В вагоне, кроме
него, не было ни души, и Рауль ощутил какое-то странное удовлетворение. Проплыли
мимо шестнадцать пустынных станций, и наконец — «Сен-Лазар», пересадка. Рауль ехал
и думал о том, как трудно работать во Франции писателю-нефранцузу (в данном случае
то, что он уругваец, не имеет значения, важно, что не француз). Он должен вжиться в
обстановку, понять и почувствовать этот город, этих людей, это метро. И тут же решил,
что последний поезд метро — вполне подходящий сюжет. Например, кто-нибудь в силу
каких-то неожиданных обстоятельств оказывается на всю ночь запертым в метро. Один.
Или нет—лучше с кем-то вместе, а еще лучше — с кем-то, кто ему дорог. Надо придумать
еще фабулу, но сюжет, безусловно, годится. Не для него, конечно. Он не знает
подробностей, мелочей, пустяков, известных любому парижанину. Писать, обходя их, не
упоминая,— это значит наверняка оказаться в смешном положении. Как именно запирают
метро? Свет гасят или нет? Сторож какой-нибудь имеется? Кто-то обходит
платформы, чтобы проверить, не остались ли где люди? Насколько проще было бы, если
б сюжет рассказа развертывался, например, в последнем автобусе № 173, который ходит
в Монтевидео от площади Независимости до улиц Италия и Пеньон. И не в том дело, что
там он знает все подробности, нет, просто он знает, как сказать главное и какие именно
ввести детали.
Все эти мысли еще вертелись в голове Рауля, когда он выскочил из вагона на станции
«Сен-Лазар» и снова побежал, чтобы пересесть на линию «Порт-де-Лила». На этот раз
вместе с ним бежали еще несколько человек, но они сели в другие вагоны. Рауль опять
вскочил в последний, чтобы выйти на «Бон-Нувель» ближе к выходу. Но в вагоне Рауль
оказался не один. В другом конце он увидел девушку. Рауль принялся внимательно ее
разглядывать. У него была такая манера смотреть на женщин — словно реестр
составлял по всем статьям. Тем более что девушка оказалась весьма привлекательной.
Но она не глядела на Рауля, не садилась, хотя все места были свободны, и не отводила
глаз от объявления, в котором строго предписывалось всем французам, желающим
провести отпуск за границей, заблаговременно оформить необходимые документы.
Девушка, заметил Рауль, озябла, так же как он (пальто на ней светлое, легкое не по
сезону и шерстяной шарф), хочет спать, тоже как он, торопится скорее доехать — опять
же как он. Словом, родственные души. Рауль давно уже собирался завести более или
менее прочную связь с какой-нибудь француженкой — это незаменимое средство по-
настоящему ощутить живой язык. Но почему-то не получалось. Все его знакомые — и
женщины, и мужчины — были латиноамериканцы. Не удавалось вырваться за пределы
родного землячества! Зачастую, конечно, латиноамериканцы надоедали друг другу, и все
же, говоря откровенно, они не могли не встречаться. Надо же поговорить с кем-то о
Куэрнаваке, Антофагасте, Пайсанду или Барранкилье, пожаловаться, как трудно войти в
жизнь французов, хотя, по правде говоря, никто и не пытался. Научились читать
передовые в «Монд» да меню в столовой самообслуживания, тем дело и кончилось.
Доехали наконец до «Бон-Нувель». Девушка и Рауль вышли через разные двери и оба
направились к выходу на улицу Мазагран. Остальные пассажиры ушли в сторону Фобур-
Пуассоньер. Рауль шел следом за девушкой, все время на одном и том же расстоянии.
Постукивали ее каблучки, и звук этот странно разносился по пустым переходам. Рауль
ступал бесшумно в туфлях на каучуке. Дошли до выхода. Решетка была заперта на
висячий замок. Раулю стало смешно — напрасно он мчался бегом почти всю дорогу. И
тут девушка вдруг воскликнула: «Диос мио!» Да, да, именно «Боже мой!», по-испански. И
повернула к нему испуганное лицо. Снаружи несся раскатистый храп какого-то бродяги.
Он расположился недалеко от решетки и крепко спал. «Не волнуйтесь,— сказал Рауль,—
другой выход должен быть открыт». Услыхав испанскую речь, девушка, видимо,
приободрилась. Но ничего не ответила. «Идемте скорее»,— сказал Рауль и кинулся
обратно. Опять они бежали вдвоем по пустой платформе. Свет горел вполнакала. Какой-
то человек в комбинезоне крикнул, чтоб шли скорее, сейчас тот выход тоже закроют.
Рауль вспомнил свои размышления о сюжете. «Теперь я мог бы написать такой рассказ,
— подумал он.— Все подробности налицо». Девушка почти плакала, но бежала, не
останавливаясь. Сначала он хотел обогнать ее, посмотреть, открыт ли выход на Фобур-
Пуассоньер, потом решил — нет, невежливо оставлять ее одну в пустых полутемных
коридорах. Добежали до выхода. Решетка была заперта. Девушка обеими руками
ухватилась за прутья. «Мсье, мсье!» — закричала она. Но никакого мсье не было и в
помине. Даже бродяги не было, не то что мсье. Ни души вокруг. «Ничего не поделаешь»,
— сказал Рауль. По правде говоря, он был вовсе не против остаться здесь на всю ночь с
этой девушкой. Жаль, правда, что она не француженка. Подумать только: целую ночь
можно было бы практиковаться во французском, и в таком приятном обществе!
«А там ведь был какой-то человек!» — вдруг вспомнила она. «Верно. Что ж, пойдемте
поищем его,— ответил он вяло.— Но может, вы подождете здесь, а я его отыщу?» «Ах
нет, пожалуйста, я пойду с вами». Она чуть не умирала от страха. Опять лестницы,
переходы... Теперь они не торопились. Девушка, кажется, совсем упала духом. На
платформе, разумеется, никого не оказалось. Они покричали, но даже эхо не ответило.
«Ничего не поделаешь,— повторил Рауль,— придется смириться». Он, видимо, возлагал
большие надежды на смирение. «Давайте устроимся по возможности с удобствами. В
конце концов, если бродяга может спать с той стороны решетки, почему бы нам не спать
с этой?» «Спать?» — переспросила она таким тоном, будто Рауль предлагал ей что-то
совершенно немыслимое. «Конечно».— «Спите, если хотите. Я не могу».— «Ну нет, тогда
и я не буду. Еще чего не хватало! Раз уж вы не хотите спать, давайте разговаривать».
В конце платформы горела лампочка. Они направились туда. Он снял плащ и предложил
ей. «Нет, ни за что. Вы-то как же?» «Я не мерзну»,— соврал он. Плащ он положил рядом
с ней, но она не взяла. Они сидели на длинной деревянной скамье. Рауль взглянул ей в
лицо и невольно улыбнулся — такой был на нем написан страх. «Эта история очень
осложнила вам жизнь?» — спросил он просто так, для разговора. «А вы как думаете?»
Помолчали. «Надо хоть как-то освоиться с этим глупым положением».— подумал он.
«Что ж, может, для начала представимся друг другу?» «Мирта Сиснерос»,— сказала она,
но руки не подала. «Рауль Моралес. Уругваец. А вы » аргентинка?» — «Да, из Мендосы».
— «А что вы делаете в Париже? Стипендиатка?» — «Нет. Рисую. Вернее, рисовала. Но
приехала я так, без всякой стипендии».— «И больше не рисуете?» — «Дома я очень
много работала, накопила денег и приехала сюда. - Но здесь, только чтобы прокормиться,
приходится так работать... Не до рисования. Полный крах, и вдобавок нет денег на
обратную дорогу. Не говоря уже о том, что вернуться — значит признать свое |