Все это Сомову удалось разузнать и сопоставить, переговорив с одним из своих осведомителей, что был вхож в ту среду. Да и сам имел какое-никакое представление о своем бывшем однокласснике.
Так вот при всей его гордости и нетерпимости Сетин вдруг затевает поиски сбежавшей – допустим, что она сбежала, – жены. Это ли не странно? Странно, и даже очень! По логике вещей он давно бы уже должен был собрать все ее вещи в узел, выбросить этот узел за порог и даже не заикаться о вероломно покинувшей его супруге.
Недовольна чем-то? Скатертью дорога! Желающих много!
А он вместо этого начинает ее искать. И ищет-то, вот что Сомова особенно беспокоило, как-то не по-настоящему, как-то глуповато, снова продолжая поступать нелогично.
Милицию не привлекает к расследованию. Тут ладно, тут Сомов и на себя часть вины брал. Сам порекомендовал ему, чтобы Валерия не попала под подозрение в связи с убийством Марии. Но зачем было селить в своем доме одну из своих бывших жен?! Зачем?! Из жалости? Из сострадания?
Вздор! Сетину не свойственны были эти чувства. Он робот, он машина! Он не мог так глубоко и искренне чувствовать. А если чувствовать был способен, то неужели не боялся сделать больно Валерии? На тот самый случай, если она вернется внезапно и обнаружит в своем доме его бывшую жену? Как тут и что думать? Так же, как и Александра, Сетин был уверен в том, что Валерия не вернется внезапно?
Это был другой вопрос, не дающий Сомову покоя.
Были еще и третий, и четвертый, и вытекающие из них пятый и шестой, но вот эти два вопроса особенно его доставали.
А после того как вчера Лев Батенин чуть приоткрыл завесу, ему и вовсе стало не до отдыха.
Валерия, оказывается, в день своего исчезновения из дома мужа была на своей квартире. Лев сам признался потом под давлением – додавил его все-таки Сомов, – что столкнулся тем вечером нос к носу с красавицей, о которой мечтал и к которой на следующий вечер с букетом поплелся.
Получается, что ее никто не похищал? Получается, что она сама, своими ножками, покинула дом своего мужа и вернулась к себе, в свою квартиру. Получается, что так. Так куда же она потом оттуда подевалась?!
Еще Лев Батенин рассказал, что дважды или даже трижды видел возле подъезда ту самую девушку, которую убили и которую он мертвой принял с перепугу за Валерию. И она была не одна. Была с мужчиной, который покрикивал на нее и напоминал, что он все еще ей муж.
С кем была Мария? Кто мог напоминать ей о том, что все еще он ей муж? Сетин?! Мог это быть он?! Запросто! Хотя… Хотя и не факт. Тогда кто это был?
Что же из всего этого получается?
Сомов пробежался глазами по ровным столбцам с именами, событиями и вопросами и нехотя все перечеркнул.
Ерунда полная получается, вот что!
Валерия не исчезает, а просто уходит от Сетина к себе на квартиру. Там она не задерживается, поскольку Батенин на следующий день караулил ее несколько часов подряд. А вместо нее на ее квартиру приходит Мария. И она же потом погибает от руки убийцы.
Мог убийцей быть тот самый мужик, что напоминал ей о супружеских нерушимых связях? Мог!
А мог это быть Сетин? Мог, конечно!
А могла убить ее Валерия, приревновав к Сетину, если с ним Мария тусовалась возле ее подъезда? Могла!
И потом что?
А потом… А потом…
Если убила Валерия, то она могла попросить помощи у Сетина, разрыдавшись у него на плече и покаявшись. И он ее где-то спрятал понадежнее.
Если убил сам Сетин, то ему надо все это дело обыграть так, чтобы он оказался вне подозрений.
Не потому ли поселил у себя Александру? Не потому ли хочет казаться джентльменом? И не потому ли уверенность в нем сидит, что Валерия внезапно не вернется, потому что она не вернется никогда? Может, он и ее убил, а?
– Зайди ко мне! – приказал он брюзгливо своей секретарше, нажав кнопку внутренней связи.
– Да, слушаю вас, Ростислав Викторович, – замерла она сусликом возле двери, приготовившись записывать за ним все указания в блокнот.
Сомов с ненавистью глянул в ее покрасневшее лицо. И чего постоянно краснеет? Давление, может, у нее? Может, предынсультное состояние? Так дома бы сидела, не топталась бы у него под ногами.
Нет, уволит он ее все-таки, точно уволит. Ну не нравилась она ему, хоть убей, не нравилась. Только бы вот прокола дождаться какого-нибудь, и сразу уволит. А она будто чувствовала, как назло, старалась!
– Ребята у нас где? – спросил недовольно и смахнул, сморщив лицо, несуществующую пыль со стола.
– В настоящий момент обедают в «Казачке», – доложила она.
– Прекрасно! – фыркнул Сомов с обидой. – Босс тут разрывается, а они обедают! А работать кто будет?!
– Так вы сами велели им ждать особых указаний, вот они и… и ждут.
– В «Казачке»? – прищурился он, припоминая, что что-то такое им говорил.
– В «Казачке».
– Другого места нет для ожидания?
– Для ожидания есть. Для того, чтобы пообедать, – нет, – вдруг осмелела его секретарша с пунцовым лицом. – Все остальные кафе и рестораны находятся много дальше. Только «Казачок» в соседнем здании.
– Я что, не помню, где у нас «Казачок», умничаешь?! – взревел уязвленный Сомов. Она что же, спорить с ним вздумала, да?
– Нет, просто отвечаю на ваши вопросы. – Она задрала неестественно высоко подрагивающий подбородок и заморгала часто-часто. – Вы спрашиваете, я отвечаю, и еще, Ростислав Викторович…
– Что еще? – буркнул он, больше всего опасаясь, что она сейчас разревется.
Слез ему только в этом кабинете до полного счастья не хватало! Утешать он не станет, это точно. Выгонит из кабинета, а то, может, и с работы, это да. А утешать…
– Я хочу уволиться, – вдруг сказала она звенящим от напряжения голосом.
– Ты?! Уволиться?!
Он так растерялся, что смахнул лист с тремя перечеркнутыми столбцами из имен, фамилий и событий на пол. Полез доставать. Сделал это неуклюже, совсем не молодецки, как хотелось бы на ее глазах. Скомкал пятерней, швырнул на стол, провел рукавом по лбу. Надо же, аж вспотел, то ли от натуги, то ли от ее слов неожиданных.
Как это уволиться? С какой стати? Ладно, он сам бы ее уволил. Тут его воля – закон. Но чтобы она вот так являлась к нему посреди рабочего дня в кабинет с таким заявлением…
Это подло! Подло бросать его в самый сложный для него момент. Ну, может, и не самый сложный, но и не простой. А если ему помощь ее понадобится, или совет даже? Что тогда? Краснела-краснела, мямлила-мямлила – и на тебе!
– Да, я хочу уволиться, Ростислав Викторович, – и она, отвернув от него лицо, отошла к окну, замерла там тонкой стрункой.
«Самое время профилем ее тебе теперь любоваться! – подумал он, внезапно поймав себя на этом. – Гавкал, гавкал на девку, а сейчас вдруг рассмотрел, что стройненькая, ладненькая и очень даже ничего – симпатичная. Что, не будет теперь отдушины у тебя, Сом, да? Не на ком станет злость свою срывать? А она… Она и так долго терпела».
– Ты… Ты не должна так вот… По законодательству ты должна…
– Ах, да бросьте, Ростислав Викторович! – воскликнула она, перебивая его совсем неучтиво. – По законодательству вы не должны были так обращаться со мной!
– Как?
Он смутился. Неужели его неприязнь была столь очевидна? Хреновый он артист, получается. Старался быть ровным, а…
– Вы смотрите на меня как на мебель, – дрогнувшим голоском проговорила она. – На старую, надоевшую мебель, которая вас жутко раздражает.
– Не выдумывай, – неуверенно отмахнулся он от нее. – Может, несколько груб бываю, прости. Устаю потому что. Но… Но я не хочу, чтобы ты уходила.
Господи, он сказал это? Он только что сам себе противоречил? Да что же это с ним такое, а?! Не знал, как от нее отделаться, а когда она готова сама уйти, говорит такое. Стареет или дуреет? Или уязвлен тем, что она опередила его? И ему не придется теперь насладиться, властвуя?
Сволочь он все-таки, если разобраться! Старая гадкая сволочь! Ничего она ему плохого не сделала, что он так о ней. Устал и зарвался просто. Или от денег больших ошалел. И еще от того, что в последние дни деньги эти ему никак не удается отработать.
– Извини, если что не так, – снова удивив самого себя, произнес Сомов. – Сложно мне сейчас. Дело очень… Очень непростое.
– Я знаю, – кивнула она, чуть повернув головку в его сторону.
– Откуда?!
– Так отчеты я печатаю, – напомнила она, спрятав снисхождение за легкой улыбкой.
– Ах да!
Он едва не шлепнул себя по лбу. Совсем одурел, точно! Забыл, что ментовскую обязательную привычку все протоколировать в свой бизнес принес. Как уж в других частных агентствах дела велись, он не знал и знать не желал. А вот у себя хотел видеть все в напечатанном виде, да еще лучше с фотографиями, да еще и на электронных носителях, чтобы все дополнительно хранилось. И чтобы руку мог протянуть, папку с полки достать и пошуршать там страничками, все припоминая.
– И что скажешь? – вдруг спросил он у нее и указал на стул. – Ты присядь, присядь. Пока не уволилась еще, поговори хоть со мной.
Она неуверенно прошла к столу. Присела на самый краешек стула и положила блокнот с авторучкой на стол. Выглядела она при этом слегка обескураженной, но странное дело, не краснела больше.
– Ну! Что скажешь по сетинскому делу? Помню, ты как-то моим ребятам дельные советы подкидывала. И образование у тебя вроде бы юридическое, нет? Я что-то путаю?
Она ничего не ответила, как-то очень внимательно на него посмотрев. Потом проговорила:
– В деле с исчезновением жены Сетина и гибелью его бывшей жены много странного.
– И я о том же! – обрадованно подхватил Сомов, поставил локоток на стол, оперся в него щекой. – Плутаю между его женами, как в лесу дремучем, а Валерия по-прежнему не вернулась.
– А она и не вернется, – неожиданно заявила его секретарша, подергав плечиком. – Не для того она исчезла, Ростислав Викторович.
– То есть?
– Если она сама сбежала, то не вернется никогда. Насколько я изучила ее психологический портрет, она весьма уравновешенная и трезвая особа. Ее действия – плод долгих размышлений. И если она решила бросить своего мужа, значит, она его бросила навсегда.