– Поняла, – сказала Лара. – Ну, а что мне для тебя сделать?
– Ничего, – он пожал плечами и посмотрел на нее.
Она тоже на него посмотрела. Он был красивый. Даже странно, что она тогда, двадцать лет назад, не обращала на него внимания. Или он с возрастом так покрасивел? У мужчин это бывает.
– Нет, так нельзя, – сказала она.
– Тогда пригласи меня в театр, – сказал он. – На хороший спектакль.
– Вас с женой? – уточнила Лара.
– Я не женат, – сказал Леша. – А ты замужем?
– Нет, – сказала Лара.
– Раз так, тогда я тебя поведу в театр.
– Э, нет! Первое слово дороже второго! Когда пойдем?
– По факту. Когда твой сын поступит, – сказал Леша и рукой показал официанту, чтоб принесли счет.
В счете было сто восемьдесят рублей. Две чашки кофе по девяносто, и все. Лара раскрыла кошелек.
– С ума сошла? – сказал Леша.
– А то я уйду, и ничего не надо, – сказала она и достала сотню.
Леша засмеялся и вытащил десятку, двинул по столу к ней.
– Чаевые тоже пополам, – сказала она.
– Строгая ты какая, – сказал он.Мальчик поступил.
Лара позвала Лешу на очень модный спектакль. Сидели в первом ряду.
Через неделю он позвонил и пригласил ее в ресторан «Малевич».
– Зачем так гулять? – спросила Лара.
– Я же видел, сколько стоили билеты, – сказал Леша.
– Тогда разбей на два раза, – сказала она. – И то слишком.
– А может, лучше восемь раз в «Макдоналдс»? Кстати, у тебя хороший мальчик. Умный, прилежный. Я специально на экзамен пришел, посмотреть.
– Ой, не сглазь! – счастливо засмеялась она.
– Мне б такого сына, – вздохнул Леша.
– Ладно, спасибо, я подумаю, – сказала Лара. – Я позвоню завтра.
Нажала отбой и стала думать.Но потом решила, что ничего не выйдет. Он, конечно, добрый, милый и все такое. Устроенный. Красивый, что тоже приятно.
Но уж очень любит высчитывать, кто кому сколько должен.
Ну его.и это все о ней КАТЯ, ЧЕТВЕРО И ЕЩЕ ОДНА
Помещик Левин был думающий и совестливый. Иногда жизнь казалась ему бессмысленной, и он был близок к самоубийству. Он долго ухаживал за красивой и доброй девушкой Катей Щербацкой, и потом они поженились. Он был счастлив. Но не погрузился в семейное довольство, а продолжал думать о вечных вопросах бытия. Наконец он понял, что жизнь имеет несомненный смысл добра, который он властен вложить в нее.
Полковник Вронский был флигель-адъютант, красавец и богач. Когда-то он слегка ухаживал за Катей Щербацкой, но потом у него вдруг начался длинный и несчастный роман с женой одного весьма важного чиновника. Мать Вронского, женщина расчетливая, хотела его женить на княжне Сорокиной, он не давался. Поэтому он уехал на войну, помогать сербам освободиться от турок.
Статский советник и камергер Облонский был человек добрый, но безалаберный. На службе держался дружескими связями. Жене изменял почем зря, бесстыдно, один раз даже с бывшей гувернанткой собственных детей. Но жена его прощала, потому что у нее было много детей, она была стара, устала, беспомощна. Кстати, она была старшей сестрой Кати Щербацкой.
Действительный тайный советник Каренин был государственным человеком. Твердым, знающим, решительным администратором. Его очень уважали. Хотя он провалил проект по обустройству переселенцев, и орден Александра Невского получил скорее в утешение, чем в награду. У него не ладилась семейная жизнь, жена изменяла ему, потом стала жить отдельно от него, все об этом знали; он страдал. Однажды он был в гостях, где была Катя с сестрой. Катина сестра стала его утешать и давать советы, рассказывать о своих несчастьях. Он сухо отвечал, что у каждого своего горя достаточно. Катя этого разговора не слышала, потому что как раз объяснялась с Левиным.
Что связывало этих людей?
Пожалуй, вот что. Вернее, кто. Родная сестра камергера Облонского – и, тем самым, свойственница Кати Щербацкой – была любовницей полковника Вронского и женой действительного тайного советника Каренина.
Однажды Катя приревновала к ней своего мужа Левина. Закричала: «Ты влюбился в эту гадкую женщину, она обворожила тебя! Я уеду!»
Но потом они помирились и забыли про нее.дневник пожилого негодяя ЛИДА И ЖЕЛЕЗНАЯ ДВЕРЬ
Андрей Егорович Алтынов сидел у Лиды. Поужинали на кухне, потом взяли чашки с чаем и перешли в комнату. Было лето, темнело поздно, сидели без света, хотя было уже десять.
Зазвонил мобильник на столе. Лида посмотрела, кто звонит. Нажала отбой, а потом выключила звук.
– Да, кстати, – спросил Алтынов. – А что Татьяна?
– Понятия не имею, – сказала Лида.
– Ой-ой-ой, – сказал Алтынов.
– Представь себе. Но не потому, что она к тебе приставала. Я все знаю, она мне сразу же, в тот же вечер доложила. Ерунда. А вот теперь – всё.
Она это так сказала, что Алтынову стало не по себе.
– Послушай, – сказал он. – Честно: у вас с ней что-то было?
– Наверное, – сказала Лида. – Она часто приходила. У меня работа сдельная, сам знаешь. Я сама себе все выколачиваю и обеспечиваю. А мы с ней часами болтали. До трех утра. Стихи читали. Играй же на разрыв аорты, с кошачьей головой во рту, три черта было, ты четвертый, последний чудный черт в цвету. У нее очень красивый голос.
– Это у тебя красивый голос, – сказал Алтынов.
– Мне она тоже так говорила, – сказала Лида. – Мы с ней читали вдвоем. На два голоса. Как будто она – скрипка, а я – фортепьяно. Разве этого мало?
– Много, – сказал Алтынов. – Даже очень.
– Вот, – сказала Лида. – А потом на меня просто навалилась работа. Я больше не могла вот так, ночи напролет. Она обижалась. Один раз сижу, редактирую перевод. Ингрид Свенсон, Ледяной мрак. Двадцать листов. Сдавать в пятницу, сегодня вторник. Звонит, говорит сипло и жалобно: «Грипп, температура, в аптеку сходить некому». Выгребаю из шкафа лекарства. Магазин, сок-сыр-хлеб. Прилетаю к ней. Открывается дверь – о, боже. Дым коромыслом, гости, она в платье на лямочках, выскакивает, обнимает: «Прости мою маленькую хитрость!»
– Ишь ты, – сказал Алтынов.– Я вдруг поняла, что ненавижу ее, – сказала Лида. – Как бедняк богача. Как трус храбреца… Вот, например: она влюбилась в одного типа и сразу развелась с мужем. Просто так. От полноты чувств. Хотя этот тип вовсе не собирался на ней жениться. Ей все можно. У нее нет такой железной двери внутри. Ненавижу.
Алтынов встал, вышел на балкон, закурил. Докурил, вошел в комнату.
Лида неподвижно сидела на диване. Стало совсем темно.
– Ну? – почти строго спросила она.
– В смысле? – он поднял брови.
– К себе поедешь? Или как? А то поздно уже.
– К себе, – сказал он.
– Галя, что ли, в Москве?
Он кивнул.
– Передавай привет.
– Ага, – усмехнулся он. – Привет и жаркий поцелуй.
– Ты же говорил, она про меня знает! – Лида вскочила с дивана.
– Ты меня не так поняла, – сказал он. – Или я неточно выразился.
– Какая же ты сволочь, – засмеялась Лида, обняла Алтынова и поцеловала. – Какие же вы все кругом гады, подлецы и мерзавцы…
– Верно, – сказал Алтынов, взял в прихожей портфель, отпер дверь и вышел.Лида включила компьютер. Зажгла настольную лампу. Уселась поудобнее. Пощелкала мышью, ища нужную папку.
Беззвучно замигал мобильник.
– Да обзвонись ты! – заорала она и раскрыла файл.сны на 13 и 14 августа 2011 года ДВЕ РАЗЛУКИ
Первая.
Я несу эмалированную кастрюлю с супом. Я поднимаюсь по лестнице старого дома. Я подхожу к двери: старая дверь, обитая дерматином, из-под которого лезет желтая вата. Я нажимаю кнопку звонка, кнопка фаянсовая, я это прекрасно помню. Дверь открывается наружу, но только наполовину, сильнее открыть нельзя, потому что перед нею – железная труба, она подпирает потолок, который грозит обрушиться: толстая штукатурка и черная гнилая дранка.
Из полураскрытой двери выходит женщина. Она в ушанке, у нее круглый курносый нос, она похожа на крестьянского мальчика с картины Венецианова.
– Принес? Спасибо, – говорит она и хочет взять кастрюлю.
– Постой, – говорю я. – А где я буду жить? С кем я буду жить? Спать?
– А тебе обязательно со мной? – говорит она.
– Но ты же говорила, что меня любишь!
– Ну да. Но любить – необязательно жить и тем более спать.
– Дудки-с! – зло говорю я. – Тогда я пошел.
Видно, ей очень неприятно то, что я сказал. Она думает долго, потом вздыхает и неестественно-ласково улыбается.
– Ну, пойдем ко мне, – говорит она.
Пропускает меня вовнутрь квартиры. Я отдаю ей кастрюлю, иду следом за ней. Она в ушанке, в платке на плечах и в валенках на голых ногах. Идем по коридору, заставленному шкафчиками, велосипедами, корытами, лыжами, бидонами.
Я думаю: «Какой бардак и нищета. Вот поживу у нее пару дней и брошу ее с полным правом, не она меня, а я ее, это очень важно».
Вторая.
Веселье в шумной компании, большая квартира, много народу. Я пришел со своей девушкой. Она красивая, стройная, с покатыми плечами. Тургеневская прическа – пробор и пучок. Она любезничает с каким-то плюгавым молодым человеком. У него на щеке большой красный прыщ. Я совсем не воспринимаю его как соперника. Вдруг она появляется вся красная, разлохмаченная, потная. Прядки волос прилипли к мокрой шее.
– Мы с ним только что немножко это самое, – говорит она. – Но ты не злись, это совершенно не считается, потому что он мой брат.
– Брат? – я ошарашен.
– А ты не видишь, как мы похожи? Мы погодки. Почти близнецы.
– Да ты соображаешь, вообще?
– А что такого, мы до пяти лет вместе голенькие купались! И вообще это моя проблема, я же с ним детей иметь не собираюсь, а для тебя это все равно, потому что брат – не считается, сколько раз повторять.
– Все, – говорю я. – Между нами все кончено. А то еще заразишь меня этим красным прыщом!
Она начинает плакать горько и громко, слезы брызгают и попадают мне на губы, у них вкус выдохшейся минеральной воды.