Сёстры поссорились, и Солар на тысячу лет запретил обеим вмешиваться в дела детей.
Им пришлось подчиниться.
Таната гневалась, видя, что дети Гесты становятся сильнее и сплочённее с каждым поколением. Поначалу они боялись драконов и уступали им во всём, но вскоре нашли способы противостоять и даже убивать их. Драконы считали Довар своим миром, так как пришли в него первыми, и поэтому отказывались искать компромисс. Маги предлагали разделить территории пополам, но гордые драконы не хотели отдавать сводным братьям ни пяди земли.
Развязалась кровопролитная битва. Божественные сёстры кинулись к Солару, и тот сказал: «Пусть дети сами решат, как им жить дальше». Он запретил своим жёнам вмешиваться и постановил, что их дети должны сами обрести мир, а не полагаться на поддержку матерей.
Но разъярённая Таната ослушалась приказа Солара не вмешиваться. Она спустилась с небес и провела страшный ритуал — наложила проклятие, лишив практически всех детей Гесты магических способностей. Геста разгневалась в ответ и, видя, как драконы сминают в боях её лишённых сил детей, тоже спустилась на землю и создала в ней гигантский разлом. В него она хитростью заманила всех детей Танаты и заковала там, используя свою уникальную божественную силу. Закончив, попыталась вернуть магию своим детям, но не преуспела — те были прокляты Танатой, и только Таната могла это проклятие снять.
Сёстры снова кинулись к Солару. Он разозлился, когда выслушал их. Сказал, что любит всех своих детей одинаково и потребовал, чтобы одна вернула магам силу, а другая — выпустила драконов на свободу. Но вот незадача — ни одна из сестёр не захотела делать первый шаг. Геста считала Танату подлой, а Таната боялась, что как только она вернёт магию своим пасынкам, те уничтожат запертых в неволе драконов.
Сёстры бранились и ссорились целыми днями, и Солар не смог их примирить, как не смог разрушить кованые решётки Гесты и снять проклятие Танаты. Тогда он лишил их почти всех сил и изгнал обеих с дневного небосклона на ночной, под страхом божественной кары запретив всем своим детям иметь двух жён.
С тех пор Геста питает магов своим светом по ночам, наделяя их силой и божественной искрой. Её потомков называют полуночниками, и вся их жизнь проходит под покровом темноты, ведь Солар разрушает чары Гесты, стоит лишь его лучам коснуться их.
Дети Танаты заперты под земной твердью. Каждую ночь Геста насыщает сдерживающие их оковы своей силой, а огненная богиня с удовольствием насылает на магов проклятия. Она жестоко наказывает любого мужчину за измену, так как считает, что Солар предал её, взяв вторую жену.
А полу́денники — лишённые магии люди — начали поклоняться Солару, своему отцу. И он проливает на них свою милость солнечным светом. Они растят урожаи, строят дома и не показываются под лучами Гесты по ночам, ибо верят, что их может настигнуть гнев матери за то, что они предпочли возносить молитвы отцу.
Солар пообещал принять своих жён обратно, когда они помирятся, но прошли тысячи лет, а сёстры до сих пор ненавидят друг друга, стараясь затмить на ночном небосклоне.
Закрыв книгу, я безмолвно уставилась в пространство.
Проклятие Танаты…
Это словосочетание вспыхнуло в мозгу мириадами искр. Озарение настигло внезапно. Я отчётливо вспомнила, что должна снять с себя проклятие.
Я проклята Танатой… Но почему?
Воспоминания возвращались медленно и крайне неохотно. Я изо всех сил старалась сосредоточиться именно на проклятии и выудить из памяти хоть что-то, но преуспела лишь частично.
Ритуал! Точно! Он должен был помочь мне снять проклятие!
Прикрыла глаза, и перед ними возникла мешанина знаков. Схема ритуала никак не хотела складываться, и от напряжения заболела голова.
Когда показалось, что я уже на грани повторного озарения, в комнату ворвался Ирвен. Неимоверно злой, словно его напоили ста зельями ярости.
Он посмотрел на брата, и тот всё понял без слов. Поднялся с кресла, кивнул мне и вышел.
Ирвен опустился на кровать рядом со мной и долго прожигал взглядом обсидиановых глаз, а затем сказал:
— Не знаю, вправе ли я чувствовать себя преданным, но мне больно, что ты даже не попыталась рассказать мне правду. Мне жаль, что ты сочла меня недостойным доверия.
Упрёк повис в воздухе. Ирвен не находит, что несколько странно ставить в вину человеку то, чего тот не помнит?
— Не знаю, о чём идёт речь. Я практически ничего не вспомнила, кроме того, что не хотела выходить за тебя замуж…
— Касательно этого… Боюсь, что твоё согласие больше не требуется, Гвен. Я уже всё решил, — его слова тонкими иглами вошли под кожу, но он даже не попытался сделать вид, что моё мнение хоть что-то значит: — Ты станешь моей женой. Я не отступлюсь и не откажусь от тебя даже после того, что рассказал твой брат.
— Допустим, стану… А потом? Что будет потом, Ирвен?
— А потом мы проведём ритуал слияния наших душ, и я умру, — насмешливо ответил он.
— Почему? — тихо спросила я.
— Потому что ты стоишь того, чтобы умереть, Гвен. И точно стоишь того, чтобы воскреснуть.
— Я не понимаю… — потерянно смотрела я на него, чувствуя, как в душе поднимается протест.
Ирвен ошибается. Он не знает чего-то очень важного, какой-то детали, которая меняет всё. И именно поэтому я против нашего брака и задуманного им ритуала.
— Нет, Ирвен! Что-то неправильно. Нужно разобраться… Ты ошибаешься!
Он достал из внутреннего кармана флакон с переливающимся перламутрово-салатовым зельем и сжал в кулаке.
— Это ты ошибаешься, Гвен.
Ирвен вдруг притянул меня к себе и поцеловал. Сначала нежно и трепетно, а потом — горячо и отчаянно, так, словно от этого поцелуя зависели наши жизни. По телу пробежала жаркая волна, а руки сами оплели его шею. Тонкая струйка силы потянулась от меня к нему, но я не возражала. Напротив, с удовольствием напитала его силой и вдруг осознала, что это далеко не первый наш поцелуй. Губы пылали от требовательных ласк Ирвена, а в мыслях, ощущениях и воспоминаниях творился полный сумбур. Этот мужчина вызывал во мне настолько противоречивые чувства, что я не стала даже пытаться их называть.
— Через три дня, в полнолуние ты станешь моей женой, — отчеканил Ирвен, разорвав поцелуй.
— Нет, Ирвен. Я, кажется, проклята… — прошептала я, отчаянно желая ему довериться.
— Я всегда знал, что ты проклята, и всё рассчитал. А теперь пей снотворное и зелье беспамятства, пока ты не натворила больше глупостей.
— Подожди, я не хочу! — взволнованно ответила ему. — Пожалуйста, не надо. Лучше просто поговори со мной…
— Зачем? Объяснять слишком долго, ты всё равно ни во что не поверишь, а у меня много дел. Пей зелье. Это приказ, Гвен.
Это слово отозвалось во мне мощнейшим диссонансом. Я почувствовала, что обязана подчиниться и почти возненавидела Ирвена за то, что он делал.
«Жених» поднёс к моим губам флакончик, и хрупкое желание доверять распалось ледяными осколками, больно ранив душу. Все воспоминания вдруг исчезли, и осталось только одно ощущение: Ирвен ошибается, и мне нельзя ему доверять и выходить за него замуж.
Никак нельзя!
Часть 4ПОПЫТКА НОМЕР ОДИН. Первое эбреля 1135-го года
Первый день эбреля. На закате
Кто-то небрежно похлопал меня по щекам. Сморщилась и попыталась отвернуться, но настойчивые, неприятные похлопывания продолжались.
Наконец я выплыла из странного небытия, в котором находилась, и приоткрыла глаза. В голове стоял неприятный шум, а сидящий передо мной мужчина казался смутно знакомым и при этом совершенно чужим.
— Ты меня понимаешь? — спросил он, сощурив бледные, льдистые глаза.
— Да, — прокашлялась я, изумлённо разглядывая беловолосого худощавого собеседника.
— Где я?
— В доме Боллар, — ответил он, и почему-то эти слова не говорили ни о чём.
Или говорили?
Я зажмурилась и потёрла виски, пытаясь прийти в себя. Отчего-то у меня не просто не получилось, а внезапно в голове назойливыми шершнями зазвенели десятки вопросов. Попыталась вспомнить хоть что-то и не смогла. От простого движения накатила слабость, а пальцы слегка подрагивали. В голове звенела пустота.
— Что со мной? — хрипло спросила я. — Почему я ничего не помню?
Беловолосый отвечать не стал. Взял меня за руку, и в тело вдруг хлынул поток силы, словно меня окатило свежей, горной прохладой в невыносимо душный день. Я с неимоверным удивлением наблюдала, как голубой сияющий ручеёк тянется от незнакомца ко мне. Наконец он иссяк, и я уже приоткрыла рот, чтобы спросить, что это было, но меня опередили:
— Оденься, приведи себя в порядок и приходи ко мне в кабинет. Направо по коридору, предпоследняя дверь перед лестницей. Нам нужно поговорить.
Он поднялся с края моей кровати и вышел прежде, чем я успела сообразить хоть что-то.
Воспоминания не вернулись, но самочувствие улучшилось. Я встала с узкой постели и даже голова не закружилась, хотя в теле ещё ощущалась слабость. Судя по всему, я долго болела, а теперь наконец пришла в себя.
В ванной комнате — чистой, но какой-то обшарпанной, с небольшими сколами на краю раковины и помутневшим от времени зеркалом — я как можно быстрее смысла с тела липкий запах болезни.
Из зеркала на меня смотрела бледная, измученная блондинка со странным узором на правом виске. Удивлённо коснулась его, а затем смутно вспомнила, что это такое. Долго рассматривать себя не стала — всё равно отражение казалось каким-то чужим и неправильным.
Поспешила надеть выцветшее платье с низкой талией и треугольным вырезом, обуться в сильно изношенные домашние туфли и найти дверь нужного кабинета. Она оказалась открыта.
Беловолосый ждал меня, стоя у распахнутого окна. Снаружи, судя по всему, недавно вступила в права весна. Сочная, светлая зелень подставляла глянцевые листочки лучам заходящего солнца.
— Гвендолина ненавидела, когда её называли Гвен, поэтому я буду обращаться к тебе именно так.