— Гроза, Полина Ивановна. А дверь кто-нибудь закрыл?
Мама отрицательно качает головой:
— Забыла. Сейчас пойду…
— Не надо, я сам…
— Семен Арсеньевич, а в нас точно молния не ударит?
— Ба, не говори глупостей, — раздраженно встревает Олька.
— Ты как с бабушкой разговариваешь? Лучше б выключили свою шарманку, в нее, как пить дать, ударит!
— Девочки, не ссорьтесь. Не ударит, Полина Ивановна. Разве что Рогатый к нам в гости наведается…
— Да что ж это такое… — невольно ежится бабушка. — Ланочка, скажи ему, чтоб не шутил такими вещами…
— Семен Арсеньевич… — укоризненно косится на деда мама.
Дед, не обращая внимания на пугливых женщин, идет на терраску, чтобы закрыть дверь. И тут все мы застываем, кто от страха, кто от удивления. Из темноты неосвещенной терраски перед нами ясно вырисовывается… бледное лицо молодого человека. Бабушка вскрикивает, прижимает руку к груди, чтобы нащупать заветный крестик, мама застывает с очередной неприкуренной сигаретой в руке, дед молча разглядывает таинственного пришельца, пытаясь понять, кто он: человек или призрак.
— Паша! — взрывает наше оцепенелое молчание Олька, и только сейчас до меня начинает доходить, что наш загадочный гость вовсе не потустороннее явление, а обыкновенный псих, который приперся в такую даль, в такое время, в такую погоду только для того, чтобы увидеться с моей сестричкой.
— Паша? — прищуриваясь, переспрашивает мама. — Оль, а это кто?
— Это… — смущенно бормочет Олька. — Это…
Свою сестричку я видел такой смущенной только тогда, когда она приносила домой цветы и ее спрашивали, откуда они. Я понимаю, что Олька просто не может ответить, поэтому отвечаю за нее:
— Мальчик с цветами!
— Заткнись! — гневно зыркает на меня Олька.
Можно подумать, я соврал… Мне даже обидно становится.
— А… — светлеет мамино лицо. — Простите, я не поняла. Дочь о вас ничего не рассказывала. Она у нас такая скрытная…
— Да уж… — оживает бабушка. — Вы ж замерзли совсем, промокли… Давайте-ка, проходите, сейчас мы вас согреем…
Мальчик с цветами, то есть Паша, нерешительно мнется на пороге. Руки у него — за спиной, как у заключенного. Я вижу, что в них что-то блестит. Мама берет его за локоть и почти что заталкивает в комнату. Паше волей-неволей приходится вытащить из-за спины руки, и теперь все видят, что в них — обернутые прозрачной пленкой тигровые лилии.
— Это тебе, — бубнит он в сторону Ольки. Щеки у нее такие же пунцовые, как и у него.
Подробности этой романтической истории мы узнаем, когда Пашка, уже переодетый в дедовы шмотки, болтающиеся на нем мешком, и вытертый маминым полотенцем, садится за стол. Они с Олькой поссорились за день перед ее отъездом из-за какой-то ерунды — теперь-то я понял, почему сестренка всю дорогу куксилась и раздражалась, — и Пашка тщетно пытался вымолить у моей сестрички прощение. Поскольку это ему не удалось, Пашка позвонил Катюхе, Олькиной подруге, в надежде услышать, что его благоверная все-таки не приняла окончательное решение о разрыве. От болтливой Катюхи Пашка узнал, что предмет его обожания уезжает не в Крым, а в деревню, адрес которой Катюха, гостившая у нас прошлым летом, ему немедленно продиктовала. Опоздав на последний рейсовый автобус, Пашка готов был впасть в отчаяние, но все же не сдался и решил добраться до любимой на попутках, что блестяще ему удалось. А еще Пашка покаялся во всех своих грехах и был прощен. Честно говоря, если бы моя сестричка не простила этого несчастного умалишенного, я решил бы, что у нее совсем нет сердца…
— Давай-давай, — подбадривает все еще смущенного Пашку дед. — Налегай на картошечку. И самогоночку не забывай….
— Что ж вы мне спаиваете будущего зятя? — делано возмущается бабушка.
— Ба! — искренне возмущается Олька, для которой слово «зять» почти что ругательное. Рядом с Пашкой она не растеряла своей рассудительности, но все мы относимся к ней уже по-другому, с большим теплом и с меньшей серьезностью.
Дедушка общается с Пашкой как с равным, и это помогает парню расслабиться. А вот бабушка так и норовит поздравить Ольку с удачным выбором и подчеркнуть ее новое положение:
— Ишь ты, наша тихоня… Какого парня отхватила! Ты теперь, смотри, держись за него. И Катюху свою близко не подпускай. А то знаю я этих подруг — враз отобьют…
— Полина Ивановна, опять вы за свое…
— И правда, мам, перестань глупости болтать. Видишь, Паша уже совсем засмущался. И Ольке твои разговоры ни к чему.
— Ох, не слушаете вы меня… А я, между прочим, непростую жизнь прожила…
Я вижу, как Олька молитвенно закатывает глаза: лишь бы бабушка снова не начала петь свою песню о неудавшемся браке. И Олькины молитвы услышаны — дед демонстративно хлопает себя по лбу и восклицает:
— Вот ведь, старый дурень, дверь-то я не закрыл. Сейчас натечет — завтра весь день вытирать будем!
— Ну что ж вы, Семен Арсеньевич… А что как молния в дом залетит? — трепещет бабуля, прислушиваясь к очередному громовому раскату. — Ланочка, помнишь Сергея Ильича? — Мама кивает. — Так вот к нему на дачу залетела такая штука. А он только проснулся — явь ото сна отличить не может. Хорошо, работник, тот, что баню Сергею Ильичу отстраивал, разбудил беднягу. Из-за молнии этой проклятой начался пожар. Загорелись занавески, ну а с них и весь дом. Дом, слава богу, спасли, а вот мебель почти вся погорела. А жалко, такая хорошая была… Благо Сергей Ильич — человек с юмором. «Ну ее, — говорит, — эту мебель. Если б я сгорел, она бы мне все равно не пригодилась. Разве что гроб из нее сколотили». Как же эта молния-то называлась?..
— Шаровая, — подсказывает дед. — Ладно, сидите, сейчас закрою.
То ли правду дед рассказывал про Ворожейкин дом, то ли просто в эту ночь у нас такое везенье, но с терраски дед возвращается не один. Рядом с ним я вижу… Вику, свою недавнюю знакомую, вымокшую, взъерошенную, с заплаканными глазами и лягушкой в руках.
История повторяется с небольшими изменениями. Бабушка истошно крестится, мама недоуменно приглядывается к незнакомой девочке, бледной, как привидение, а дед только пожимает плечами. На этот раз восклицаю я:
— Вика!
— Я ее знаю, — объясняет за меня дед. — Это дочка Аллы Рогожиной. Они в Ворожейке иногда отдыхают. Ты что, с мамой поссорилась?
Вика растерянно кивает. Я, уже не в силах больше сидеть и молчать, выскакиваю из-за стола и подбегаю к Вике. Конечно, нет во мне сестричкиной скрытности, но что ж с этим поделаешь…
— Из-за лягушки? — спрашиваю я дрожащую от холода Вику. Она молча кивает, стараясь не показывать мне свое заплаканное лицо. — Я же говорил, влетит…
— Надо бы ее домой отвести, — вмешивается растерянная мама. Она, кажется, совсем потерялась в этой веренице странных ночных гостей.
— Да уж, а то мать ее небось обыскалась.
— Не обыскалась… — шепчет посиневшими губами Вика. — Думаете, я ей нужна?..
— Ври красиво, чтобы повторить просили, — улыбается дед. — Ну как это — не нужна? Она же мама твоя… Только сейчас мы тебя не поведем. Отсидишься, обсохнешь… Куда по такой грозе шлепать?
— Того и гляди, молнией шарахнет, — крестясь, соглашается бабушка. — Верно вы говорите, Семен Арсеньевич. Пусть девочка грозу переждет, а потом и отведем до дома…
— Садись, Вика, за стол, — по-взрослому предлагаю я, но совсем не из-за того, чтобы все видели, какой я уже большой мальчик, а потому, что мне и впрямь больно смотреть на продрогшую Вику. — И плащ снимай.
— А лягушка? — шепчет Вика, и я понимаю, что без своей царевны она и шагу не ступит.
— Лягушку — в банку, — предлагает дед и ловко вытаскивает из тонких Викиных пальцев маленькую желтоглазую гостью. — А на дно — петрушки набросаем.
Вика улыбается счастливой улыбкой, а я горжусь своим дедом. Его выдержке и смекалке можно только позавидовать. Что бы я делал, если бы у меня не было деда?
— Вот я и говорю, дом-то Ворожейкин, — озвучивает дед мои мысли и кивает на Вику и Пашку. — Видишь, сколько нежданных гостей? — поворачивается он к Ольке, которая только плечами пожимает в знак своего несогласия.
— И незваных, — виновато добавляет Пашка. Наконец-то я вижу, как этот парень улыбается: улыбка у него очень приятная. И глаза добрые, как у собаки. И чего он нашел в правильной Ольке? — думаю я, разглядывая новоиспеченного жениха сестры. Красивая, конечно, но вредная — просто ужас…
— Да ладно тебе, — улыбается ему дед. — Мы любым гостям рады. Правда, Полина Ивановна?
— Конечно, Семен Арсеньевич, — с удивительной покорностью соглашается бабушка, которая в этот момент старательно разглядывает Вику, занявшую за столом почетное место рядом со мной. — И впрямь мистика какая-то… — бормочет она не то про Вику, не то про весь этот странный вечер, а точнее, ночь. Еще пару часов назад я думал, что меня положат спать, но теперь можно не бояться. Я, как-никак, отвечаю за свою гостью, а мама и дед в таких вопросах — понимающие люди. — Гроза эта страшная одна чего стоит, — не унимается бабушка. — Вы, Семен Арсеньевич, хоть на этот раз дверь закрыли?
— Закрыл, Полина Ивановна, не бойтесь. Да и потом, что с нее, с двери-то? Призраки, если надо, и через нее пройдут…
Я бы посмеялся вместе с дедом над вытянувшимся лицом бабушки, но тут всем стало не до смеха, потому что в доме погас свет. Взял и погас ни с того ни с сего. Хоть я и не последний трус, но, вглядываясь в кромешную тьму, сразу вспоминаю и дедовы россказни про Ворожейку с ее страшной бабкой, и бабулиных маньяков…
Страшно не только мне — это я понимаю по гробовому молчанию, воцарившемуся за столом. И вдруг вспоминаю, что рядом со мной Вика, которая тоже не подает никаких признаков жизни — даже сопения. В страхе, но уже не за себя, я начинаю шарить под столом рукой и успокаиваюсь: среди тяжелых складок скатерти лежит сжатая в кулачок Викина рука.
— Ай! — взвизгивает Вика.
— Кто это?!
— С нами крестная сила!
— Да что случилось-то?!
— Вика, это я… Не бойся… — шепчу я на ухо девочке и чувствую, что моя пугливая подруга потихоньку начинает дышать.