Библиотеки, прежде всего они, способствовали быстрому взрослению. Диссертацию Гайдар написал слишком быстро. (Та же история – поразительное совпадение – произошла с Васильевым, который сначала написал диссертацию о региональной экономике, а потом – книгу о югославской экономической системе, которую хорошо знал, и все это в течение нескольких месяцев; что характерно, и Егор, и Сергей владели сербскохорватским и изучали опыт югославских реформ.) Защитился в 1980-м, окончив аспирантуру ровно за два года. Звание кандидата наук формально было присвоено в 1981 году, когда Гайдар уже работал младшим научным сотрудником в НИИ системных исследований.
Студенческое желание быть «умным евреем при губернаторе» сменилось чем-то большим. Это нечто большее не было еще оформлено в осознание 24-летним человеком обязательности участия в практической реализации реформ, тем более что условий для этого не было. Но интерес Гайдара переключился с «игры в бисер» на изучение опыта преобразований в странах восточного блока.
Гайдар до распределения после аспирантуры на работу оставался один, без единомышленников. И пробивался в изучении устройства советской экономики и путей ее коррекции в одиночку. Схожую эволюцию переживали ленинградцы. Им, правда, было сложнее по причине большей идеологической зажатости Северной столицы по сравнению с Москвой и дефицита источников самообразования. Зато они действовали не в одиночку.
Началось все осенью 1979 года. Двадцатичетырехлетний аспирант Инженерно-экономического института и член партии Анатолий Чубайс руководил погрузкой и разгрузкой картофеля в совхозе «Бор». Собственно, он всегда и всем руководил внутри института, был вечно занят, метался между библиотекой и выполнением различных работ. 7 октября, в жуткую погоду, в день брежневской Конституции, принятой двумя годами ранее, три молодых человека отвлеклись от сельскохозяйственных занятий и занялись привычным делом – стали обсуждать советскую экономику.
Юрий Ярмагаев, выпускник матмеха ЛГУ, горячий молодой человек в очках, отличавшийся радикальными антикоммунистическими взглядами, отказывался принимать на веру постулаты советской политэкономии и требовал не «гуманитарных», а логически-математических доказательств правоты единственно верного учения. Глазков, выпускник экономфака ЛГУ, был человеком, который все вокруг пытался анализировать и подвергать сомнению и потому как минимум скептически относился к экономическим начинаниям советской власти. В то время он уже всерьез заинтересовался психологией и подумывал о смене профессии, что и произойдет, но намного позже, чем он сам рассчитывал. Чубайс затеял спор о плюсах и минусах постановления ЦК и Совмина Союза № 695 «Об улучшении планирования и усиления воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы». Постановление не столько развивало, сколько корректировало некоторые из начинаний захлебнувшейся косыгинской реформы 1965 года и представляло собой опись весьма осторожных мер, следствием которых должна была стать чуть большая самостоятельность предприятий. «Центральная идея и определенное нововведение, пожалуй, состояли в том, чтобы завязать экономические стимулы не вообще на выполнение плана по валовым показателям, а на „конечные результаты“. Можно сказать, что под „конечными результатами“ понималось удовлетворение спроса», – писал Евгений Ясин об этом постановлении в книге «Российская экономика».
В этом документе, который, кстати говоря, Гайдар анализировал в своей первой совместной книге с Кошкиным и в диссертации, в качестве основных показателей эффективности производства были указаны индикаторы производительности труда и продукция высшей категории качества.
Словосочетание «хозяйственный механизм», использованное в постановлении, не было случайным. Советский идеологический вокабуляр был сложной системой псевдонимов и скрытых смыслов. Например, «финансовая несбалансированность» – это ведь инфляция, как рассказывал сам Гайдар. Не то чтобы «хозяйственный механизм» предполагал какие-то рыночные начала, но, как выяснялось через «второй клик», по определению Гайдара и Кошкина, – это «система связей между обществом в лице государства и звеньями социалистического производства… по поводу выбора конкретных целей производства и реализации принятых решений». Ах, этот язык позднего марксизма-ленинизма: речь здесь шла о возможности внедрения государством рыночных, точнее, квазирыночных стимулов. Но именно потому, что стимулы эти были псевдорыночными, они и не работали. И не могли заработать.
Коллеги убеждали Чубайса, что предложенные властью механизмы работать не будут. «Докажи!» – запальчиво спорил будущий реформатор. Рациональных доказательств у Глазкова и Ярмагаева не было, хотя Григорий Юрьевич чувствовал, что Чубайс и сам понимал правоту новых друзей. Единственный аргумент, который мог привести Глазков, носил скорее метафорический характер: «Пружины в нем нет». И это было чистой правдой, потому что в логике плановых показателей, доводимых до предприятий по производству, труду и социальному развитию, материально-техническому снабжению, никакая реформа невозможна в принципе. Для реальных преобразований нужна была совершенно иная система координат.
Молодые экономисты, конечно, знали о том, что c 1972 года лучшие экономические, математические (преимущественно из Центрального экономико-математического института, ЦЭМИ) и технические умы страны участвовали в подготовке первой Комплексной программы научно-технического прогресса (КП НТП). Глава ЦЭМИ академик Николай Федоренко, экономисты Александр Анчишкин, Юрий Яременко, Николай Петраков, Станислав Шаталин, Борис Ракитский, Евгений Ясин и еще 270 специалистов работали над решением народно-хозяйственных проблем и пытались построить научно-технические прогнозы. Работу возглавлял вице-президент АН СССР Владимир Котельников, за подготовкой присматривал лично президент Академии Мстислав Келдыш. Тогдашний сотрудник ЦЭМИ Леонид Лопатников вспоминал: «Решающим доводом против включения того или иного радикального предложения в текст зачастую было пресловутое „наверху не поймут!“. Так и писали, сами себя держа за руку».
Семнадцать томов программы, не считая сводного, были готовы к весне 1973 года, прошли обсуждение на совещании у Косыгина. В 1974-м Госплан принял постановление об учете материалов программы в подготовке плана десятой пятилетки. И все… На этом игра в модернизацию экономики была закончена. Пар ушел в свисток.
Аналогичные тома программы готовились тогда к каждой пятилетке, что не влияло на реальное положение дел. В 1983 году появился новый вариант КП НТП на 1986–2005 годы – несмотря на резко критический, а иногда алармистский тон текста, мало кто думал, что экономика и страна развалятся уже через несколько лет.
В авторах значилась бесконечно тавтологичная трехэтажная конструкция: Проблемная комиссия «Основные проблемы развития народного хозяйства СССР» Научного совета по проблемам научно-технического и социально-экономического прогнозирования при Президиуме АН СССР и ГКНТ (председатели – Вадим Кириченко, директор НИЭИ (Научно-исследовательский экономический институт) Госплана, Юрий Яременко и Эдуард Баранов, в то время заместители директора ЦЭМИ). Среди разработчиков «Проблемного раздела» числились три представителя будущего правительства реформ – Андрей Нечаев, Владимир Лопухин, Александр Шохин.
В текстах, сгружавшихся в гигантский свод Комплексной программы, уже использовались выражения «реально осуществимый вариант» (по сравнению с «нормативным», а это означало признание нереализуемости планов), «несбалансированность между платежеспособным спросом и ресурсами товарного предложения», «неблагоприятные тенденции, обусловленные ограниченными возможностями экстенсивного роста», «малоэффективные затраты и потери», «замедление инвестиционной деятельности», «энергетическая расточительность», «материально-финансовая несбалансированность», «дефицитность всех видов народно-хозяйственных ресурсов». Констатировалась среди прочего (не зря КП НТП шла под грифом «для служебного пользования») и проблема денежного навеса – денег, не обеспеченных товарами: «Излишняя величина обращающихся платежных средств на конец 1980 г. составляет, по нашей оценке, не менее 120 млрд рублей. В то же время перенасыщение народного хозяйства платежными средствами сопровождалось созданием (на ту же дату) излишних запасов товарно-материальных ценностей не менее чем на 40–45 млрд рублей и неоправданных заделов незавершенного строительства в размере не менее 30–40 млрд рублей».
Кто бы знал тогда, что устранять этот денежный навес придется именно Гайдару.
«Бронепоезд» советской экономики, имитируя движение и страшно скрежеща, так и продолжал стоять «на запасном пути». Тогда еще далеко не все авторы программы догадывались, что они перепутали причины и следствия. Справедливо думали, что источник роста – НТП. Но ошибались в том, что научно-технический прогресс можно спланировать. И совершенно не учли, что НТП – прямое следствие развития открытой рыночной экономики, основанной на частной собственности.
Предпоследним заметным приступом реформаторства в доперестроечные годы как раз и стало то самое постановление 1979-го «Об улучшении планирования…». Как вспоминал Евгений Ясин, сначала хотели проводить пленум в духе 1965 года. Важную роль в подготовке этой попытки «рывка» играл зампред Совмина СССР, председатель Госплана РСФСР, а затем и СССР Владимир Новиков, который на волне реформ 1965 года стал заместителем главы правительства и проработал с Алексеем Косыгиным до его отставки. У него в аппарате работал Моисей Уринсон, отец будущего министра экономики Якова Уринсона.
Вот что говорил Яков Уринсон: «Готовился тогда знаменитый пленум ЦК КПСС по производительности труда и научно-техническому прогрессу, поскольку всем было ясно, что в науке и технике мы уж точно отстаем. Мы умеем сделать лучшую в мире ракету, или лучший в мире танк, или подводную лодку, но массовую продукц