Радость была преждевременна. Но я думаю, долго нам не придется ждать. Он нас не разочарует. Мы все верим в него. Мы пожелаем ему закончить труды, которые он еще не закончил, и поскорее обрадовать нас. (Аплодисменты.)»
Парторганы и компетентные службы увидели в рассказе намек на Брежнева, автора мемуарной трилогии, одряхлевшего настолько, что все ждали его кончины. Главреду и ответственному секретарю «Авроры» устроили порку в обкоме партии, заставили уволиться (причем в разносе участвовала будущая глава Совета Федерации РФ, а тогда «комсомольская богиня» Валентина Матвиенко). Номер журнала был изъят из распространения. Однако многие рассказ прочитали. Может, Голявкин ничего не имел в виду, но «Юбилейная речь» стала символом возможного конца длинной истории правления Леонида Ильича.
10 ноября 1982 года Анатолий Чубайс позвонил своему старому другу Владимиру Корабельникову: «Ты помнишь журнал? Это произошло». Чубайс был оживлен и радостен. Как многие испытывали радость, но не могли ее показывать в день смерти Сталина.
Семинары – открытые и закрытые, по-прежнему в режиме «квартирников» на троих или полуофициальных семинаров – продолжались. На одной из дискуссий в Финэке в марте 1982-го должна была обсуждаться югославская экономика. Ярмагаев, уже работавший в то время там, попросил сделать основой доклад Сергея Васильева. Так произошло его знакомство с неформальным лидером семинара Анатолием Чубайсом. Незадолго до смерти Брежнева Чубайс, присматриваясь к новому товарищу, стал приглашать Васильева на свои семинары в Инженерно-экономическом. А дальше – словно бы кончина вождя стала своего рода стартовым пистолетом – команда начала расширять связи и сети.
Григорий Глазков в начале 1983-го в Москве на нуднейшем семинаре в Институте экономики познакомился с Олегом Ананьиным. И пригласил его на семинар в Питер, поскольку москвичей на ленинградских мероприятиях еще не бывало.
Тогда же Ананьину был задан вопрос, кого еще имело бы смысл пригласить на семинар в Ленинград, и тот, естественно, посоветовал связаться с Гайдаром.
В мае 1983-го все тот же «кадровик» тайной питерской команды Григорий Глазков сообщил Васильеву, что тройка подпольных экономистов долго присматривалась к нему и пришла к выводу, что он может стать четвертым членом кружка. «Возникла идея исследования опыта проведения реформ в соцстранах», – вспоминал Сергей Васильев.
То есть интуитивно питерская команда полуподпольно решила заниматься ровно тем же, что стало официальным предметом исследований лаборатории, в которой работал Гайдар. И ключевые источники знаний были у них примерно те же самые – включая вышеупомянутый венгерский журнал Acta oeconomica. Только в Питере это было не слишком легально, а в Москве в таком вольере, как ВНИИСИ, поощрялось. Все было как у любимых Стругацких: «Маги, Люди с большой буквы, и девизом их было – „Понедельник начинается в субботу“… Они были магами потому, что очень много знали, так много, что количество перешло у них, наконец, в качество, и они стали вступать с миром в другие отношения, нежели обычные люди. Они работали в институте, который занимался прежде всего проблемами человеческого счастья и смысла человеческой жизни, но даже среди них никто точно не знал, что такое счастье и в чем именно смысл жизни. И они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же».
Две параллельные прямые, преодолевая математические законы, рано или поздно должны были пересечься.
Наступило время Юрия Андропова. Вопреки мифологии, сложившейся вокруг его имени, он ничего не хотел менять в системе, полагая, что для того, чтобы встряхнуть и оживить социализм, достаточно усилить дисциплину, избавиться от разгильдяйства, объявить войну коррупции. То есть мыслил в парадигме «увеличения эффективности». То же и с экономикой: Андропов был готов на «расширение самостоятельности предприятий» – прямо-таки по теме диссертации Егора. На ноябрьском (1982 года) пленуме ЦК, сразу после смерти Брежнева, генсек задал экономическую повестку, которая была близка тематике лаборатории ВНИИСИ и семинарской практике молодых ленинградцев: «Надо расширить самостоятельность объединений и предприятий, колхозов и совхозов… Действовать тут надо осмотрительно, провести, если нужно, эксперименты, взвесить, учесть и опыт братских стран».
О том времени Борис и Галина Ракитские писали в конце 1980-х: «1983–1984 гг. показали, что сложившаяся система не шла на радикальные перемены, все время сползала на „совершенствование“, оставляющее нетронутой свою сталинистскую сердцевину. Яркое тому подтверждение – и „наведение порядка и дисциплины“ образца 1983 г., и крупномасштабный экономический эксперимент 1983–1985 гг.»
Эксперименты действительно начались. Тот же Анатолий Чубайс – член парткома Ленинградского инженерно-экономического института, консультант обкома – был одной из ключевых фигур в экономическом эксперименте «конструктор-технолог», связанном с новой системой оплаты труда. Полигонами для апробирования новых методов хозяйствования стали Минтяжмаш СССР, Минлегпром БССР, Минпищепром УССР, Минместпром Литовской ССР. Шел эксперимент и в хорошо знакомом Гайдару Минэлектротехпроме СССР. В ЦЭМИ в это же время, начиная с 1984-го, Евгений Ясин занимался изучением хода эксперимента в системе этого министерства. Опросы руководителей предприятий показали высокую степень скептицизма – в отрасли полагали, что экономический эксперимент скоро свернут. Что и произошло. Спустя три года, в 1987-м, тот же Минэлектротехпром выпустил незаказанной, то есть не имевшей никакого спроса продукции на 12 миллиардов рублей. Советская экономика работала на склад.
Но были и иллюзии. На упомянутом пленуме 1982 года было принято решение создать в ЦК экономический отдел. Его руководителем в ранге секретаря Центрального комитета стал видный (и молодой – по тогдашним меркам) производственник Николай Рыжков. Предполагалось, что в тандеме с другим «молодым» управленцем – секретарем ЦК по сельскому хозяйству Михаилом Горбачевым они смогут расшевелить экономику. Но и они, несмотря на свои обширные полномочия, натолкнулись на сопротивление системы: предсовмина СССР Тихонов видел в них конкурентов и, например, в августе 1983-го торпедировал рассмотрение на Политбюро вопроса, подготовленного секретариатом ЦК, «Об опережающем росте производительности труда по отношению к зарплате».
Диагностика была точной, и на нее тоже обращал внимание Гайдар в весьма заметной статье того же года в «Известиях АН СССР» под названием «Проблемы совершенствования системы образования фонда заработной платы»: производительность труда отставала от роста зарплат, что было одной из причин разбалансировки экономики, не говоря уже об отсутствии стимулов лучше работать.
В третьем номере журнала «Коммунист» за 1983 год была опубликована установочная статья «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства» за подписью Андропова, которая по тем временам казалась прорывной. Однако готовилась она, начиная с августа 1982 года, для Брежнева большой бригадой партийных спичрайтеров, мобилизованных на бывшую дачу Горького в Горках-10 (одно из самых «намоленных» спичрайтерских мест).
У каждой судьбоносной партийной фразы или всесоюзного слогана был свой автор. Формулу «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» придумал на такой же партийной даче ответственный работник аппарата ЦК Елизар Кусков, которому хватило самоиронии заметить: «Этот лозунг переживет века». «Экономика должна быть экономной» – это Александр Бовин. А фирменное андроповское про общество, которое мы не знаем, – это бывший помощник Михаила Суслова Борис Владимиров. Правда, редакция была иная: «Нам надо трезво представлять, где мы находимся». Немного напоминало симптоматичный анекдот тех же времен: пьяный кричит: «Идея! Идея!» – «Какая идея?» – спрашивают у него. «Иде я нахожуся?!»
Впрочем, вопрос был задан правильно. Чуть позже та же мысль появилась в июне 1983-го в докладе на очередном пленуме по идеологическим вопросам. Притом что доклад делал Константин Черненко. Как утверждает Леонид Млечин, фраза была вписана рукой замзава международного отдела, когда-то любимого спичрайтера Брежнева Вадима Загладина: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся».
Вот молодые экономисты в этом духе и действовали – в полном соответствии с требованиями родного Центрального комитета. И первая общего плана бумага о том, что надо сделать, писалась летом – осенью 1983-го в лаборатории Герасимовича во ВНИИСИ. Разумеется, это была не единственная структура, которая строчила бумаги на самый верх, – работали все экономические институты Советского Союза. Однако уже после смерти Андропова и воцарения Черненко, в эпоху «гонки на лафетах», именно лаборатории НИИ системных исследований была уготовлена совершенно особая роль.
Как мы уже знаем, в начале 1983-го Гайдара пригласили выступить на чубайсовском семинаре, но не закрытом, а официальном. А он, рассказывал Олег Ананьин, все никак не приезжал. И тогда во ВНИИСИ однажды объявился, по словам Егора, «худенький рыжеватый парень» из Ленинграда и решительным образом обаял всю лабораторию. В результате Гайдар впервые оказался в Питере. Чубайсу хотелось расширять пространство анализа и дискуссии, не ограничиваясь принципом, описанным Андреем Вознесенским: «Нас мало. Нас, может быть, четверо».
Ленинградская четверка образовывала топографический квадрат – Васильев, Глазков, Чубайс, Ярмагаев жили неподалеку друг от друга в центре. Они даже пробежки в Таврическом саду совершали по утрам, правда втроем, Ярмагаев не бегал. Но топографию надо было расширять.
В Питере только читали Acta oeconomica, а Гайдар уже открыто процитировал текст из венгерского журнала в одной из своих статей 1983 года. В Ленинграде пределом мечтаний было опубликоваться в каком-нибудь сером, как портянка, институтском сборнике, а в Москве Гайдар публиковался в «Известиях АН СССР» и главном научном экономическом журнале страны «Вопросы экономики», на хорошей офсетной бумаге, с большой аудиторией, цитируя болгарских, югославских, венгерских авторов. Да и регулярный большеформатный «Сборник трудов ВНИИ системных исследований» в синей обложке выглядел очень солидно.