В любимых учениках Юрия Яременко и Александра Анчишкина ходил Андрей Нечаев, тоже трудившийся над межотраслевыми балансами. Через ЦЭМИ, как и было замечено выше, прошли многие из тех, кто потом работал над планом либеральных реформ. Самые известные – Константин Кагаловский, Владимир Машиц, Андрей Вавилов, Сергей Глазьев, Александр Шохин, Алексей Головков.
В принципе в этом экономическом комьюнити все друг друга знали и иной раз перетекали из института в институт. Скорее, большее значение имела принадлежность к кругу того или иного ученого: например, Валерий Гребенников в ЦЭМИ работал с Шаталиным, оттуда ушел вместе с ним во ВНИИСИ, затем в Институт экономики и прогнозирования НТП. Гайдар был шаталинским учеником и тоже двигался в его фарватере. Известный экономист Олег Пчелинцев, занимавшийся проблемой размещения производительных сил, тоже работал во ВНИИСИ, а затем в Институте Анчишкина. К этому кругу примыкали и ученые из иных профессий: выдающийся демограф Анатолий Вишневский находил больше понимания у Шаталина, чем в своей профессиональной среде, и докторскую защищал в Институте системных исследований. Почти полтора десятилетия в ЦЭМИ проработал выдающийся социолог Юрий Левада, для которого после разгрома Института конкретных социальных исследований экономическая структура, как ни странно, стала местом сравнительно комфортной ссылки.
Расширение пространства дискуссий происходило не только в строго экономической сфере. В 1987 году на базе ЦЭМИ в Москве был создан клуб «Перестройка». «Это был наш проект, чтобы вторым шагом, опираясь на московское разрешение, сделать такой же клуб у нас в Питере», – рассказывал Анатолий Чубайс. Разрешение дал Севастопольский райком партии, весьма либерально относившийся к дискуссионной активности интеллигентов из академических институтов, которых было очень много на территории этого района столицы. Сергей Васильев вспоминал: «После семинара в ЦЭМИ в январе 1987-го я, Гайдар и Петя Филиппов шли к метро. Филиппов сказал, что у него есть идея создать „Комитет защиты перестройки“. Гайдар согласился с тем, что это очень хороший замысел. Петя быстро сформировал в Москве на базе ЦЭМИ клуб „Перестройка“, где Глазков стал ответственным секретарем. Затем весной 1987-го шесть коммунистов, включая меня, Чубайса, Филиппова, написали письмо в Ленинградский обком КПСС. И 1 июля клуб „Перестройка“ открылся и в Ленинграде. На открытии я выступал с докладом „План и рынок. Вместе или отдельно?“»
Поиски оптимальности, планомерности, программно-целевого подхода, оптимальных пропорций к этому времени закончились – они имели мало отношения к действительности. Осталась только шутка из фольклора ЦЭМИ: «Программный подход – хитроумный метод правдоподобного обоснования бессмысленной деятельности по достижению нереальных целей и по решению неразрешимых проблем».
Именно Гайдар – из всей московской команды – целенаправленно и осмысленно поддерживал связи с ленинградцами, обнаружив в Питере обширный, профессиональный и работоспособный резервуар единомышленников-экономистов.
Егор продолжал активно заниматься изучением опыта стран восточного блока. В 1983-м в сборнике ВНИИСИ вышла его статья «Экономические предпосылки усиления роли трудовых коллективов в управлении», которая во многом была основана на изучении венгерского и югославского опыта самоуправления предприятий, в том числе в распределении доходов. В 1984-м в «Сборнике трудов ВНИИСИ» Гайдар и Ананьин опубликовали методологическую статью, в сущности, обосновав важность того, чем лаборатория занималась, – изучение чужого, но сравнимого с советским опыта в управлении экономикой («Сравнительный метод и его использование в исследовании хозяйственных механизмов»). Это была важная попытка междисциплинарного анализа, а не узкоэкономического исследования. Вместе с Виктором Походуном Гайдар опубликовал в том же году и статью, где анализировался опыт управления сельским хозяйством в Венгрии и Югославии. Впрочем, важно понимать, что вплоть до примерно 1986 года эти экономические штудии не выходили за рамки улучшения социалистических методов хозяйствования. Именно Гайдар, как вспоминает Олег Ананьин, раскопал для очередной коллективной статьи цитату из «Общей теории занятости, процента и денег» Джона Мейнарда Кейнса, подтверждавшую мысль о том, что скорее государство, а не рынок способно принимать ключевые инвестиционные решения: «Когда расширение производственного капитала в стране становится побочным продуктом игорного дома, трудно ожидать хороших результатов».
Сотрудники лаборатории № 12 мирно трудились, как правило, дома (в ожидании возможного звонка от начальства) или в библиотеке, устраивали дежурства в своей комнате, причем меньше всех был готов посещать Институт в присутственные дни Петр Авен. Как и положено в советском НИИ, регулярно играли в шахматы, в том числе с коллегами из соседних подразделений. А в принципе лаборатория превратилась в постоянно действующий неформальный семинар, где, по выражению Вячеслава Широнина, «единственным сдерживающим фактором было отсутствие фантазии».
Случались и свои классические для советских учреждений истории, когда жена завлаба Владимира Герасимовича звонила в профком и жаловалась на загулы мужа, а в качестве профкома при этом вполне официально выступал Олег Ананьин. Де-факто основными перьями и потому фактическими лидерами лаборатории были Гайдар и Ананьин. Соавторы их коллективных статей выступали скорее в роли дискуссантов, но почти никогда не вносили в статьи «письменный» вклад.
Каждый искал свой путь в исследованиях: летом 1983-го Илья Мучник познакомил Авена и Широнина с Татьяной Заславской – тогда-то и случились их две сибирские экспедиции в поисках понимания реальной экономической жизни.
В 1984-м Шаталин позвал своих парней и сообщил, что пора писать программу реформ. Кто-то в верхах понимал, что системе, чтобы выжить, нужно найти выход из вполне очевидного для всех тупика. И искать его придется в том числе и прежде всего в опыте стран восточного блока – отвергнутом или действующем. Между Авеном и Гайдаром состоялся важный разговор: чей именно реформаторский опыт брать за основу – венгерский или югославский. Авен предположил, что можно было бы опереться на практику шведского социализма. Но Егор был реалистом, понимавшим все номенклатурные ограничения, – и всегда им был, как подчеркивают все его коллеги и друзья. Ровно это он и сказал коллеге по лаборатории: «Давай будем реалистами». Егор, отмечал Авен, был внутренне лоялен к начальству, хорошо понимал иерархии. В результате за основу был взят венгерский опыт (реформы в Венгрии проводились с 1968 года).
В том же 1984-м кружками ленинградцев заинтересовался КГБ. На разговор был приглашен Михаил Дмитриев. Органы просили рассказывать, что обсуждается на семинарах. Чубайс решил сделать из Дмитриева «двойного агента»: то, о чем стоило рассказывать в Комитете, заранее обсуждалось, чекистов уводили по ложному следу. Для убедительности Михаил ссылался на собственные неразборчивые стенографические записи.
Впрочем, вскоре ленинградцы получили железную, непробиваемую политическую крышу. Гайдар привлек часть команды к подготовке программных реформаторских бумаг. Этой крышей – правда, через существенное число рукопожатий – оказалось уже не андроповское, а черненковское Политбюро.
Декабрьский, 1983 года, еще при умиравшем Андропове, пленум ЦК КПСС принял решение о разработке «программы комплексного совершенствования всего механизма управления». В январе 1984-го Госплан и еще несколько ведомств, включая ГКНТ (что важно в контексте нашей истории), получили поручение подготовить предложения по организации работы над программой, что и было сделано уже в феврале. Была создана Комиссия Политбюро по совершенствованию управления, включавшая и Горбачева, и Рыжкова. Руководил Комиссией по должности Николай Тихонов, предсовмина, а, по словам Гайдара, «реальным мотором» был Николай Рыжков.
Дальше нужно «следить за руками». При Комиссии была создана рабочая группа, в которую входили замы руководителей нескольких ведомств, и научная секция, которую возглавил председатель ГКНТ и директор ВНИИСИ академик Джермен Гвишиани. Соответственно, Гвишиани транслировал задание Станиславу Шаталину, а тот подключил к работе над предложениями по «совершенствованию» своих учеников. Любимый же ученик Гайдар официально привлек к подготовке реформаторских текстов для верхов своих ленинградских коллег.
Сын Михаила Гвишиани, генерала МГБ, одного из руководителей депортации чеченцев, лишенного звания после смерти Сталина, Джермен Гвишиани учился в МГИМО, где познакомился с дочерью Алексея Косыгина Людмилой. Поженились они еще студентами. Гвишиани-младший занимался проблемами управления в США, даже давал читать своему тестю книги теоретика менеджмента Питера Друкера. Чета Гвишиани играла для Косыгина роль Семьи в широком смысле – они, по сути дела, были неформальными советниками премьера.
Академик-философ Теодор Ойзерман иногда приглашался на дачу Косыгина в «Архангельское», чтобы поучаствовать в работе над текстами советского премьер-министра – председатель правительства доверял видному толкователю марксизма. Весной 1971 года Ойзерман вместе с Людмилой Косыгиной и Джерменом Гвишиани перерабатывали черновик выступления главы правительства на XXIV съезде КПСС. Они предложили Косыгину выбросить из речи абсурдный пассаж: утверждалось, что реальные доходы рабочих с 1903 по 1970 год увеличились в 8 раз, а крестьян – в 12. Председатель правительства, как выяснилось, тоже обратил внимание на эти данные и даже звонил руководителю ЦСУ Владимиру Старовскому, просидевшему к тому времени в своем кресле три десятка лет и способному объяснить происхождение любой цифры. Данные считались официальными и утвержденными на самом «верху». На таком «верху», что был выше председателя Совета министров, чья реформа уже тогда фактически остановилась. Этот загадочный невидимый «верх», казалось, не имел лица. Не у немощного же Брежнева утверждались доклады – действовала какая-то слабовидимая коллективная тормозящая сила…