«„Коммунист“ 1987–1989 годов – очень интересное явление, – писал Егор Гайдар. – Там работали и те, кто оказался среди национал-социалистов или в коммунистической фракции Государственной думы, и те, кому было суждено проводить либеральные реформы. Были здесь и заслуженные, проверенные партийные аппаратчики, и бывшие полудиссиденты, и молодежь, мобилизованная из академической науки».
От высокой теории Гайдару-редактору отдела пришлось обратиться к самой что ни на есть приземленной практике, чтобы сделать из нее теоретические выводы – о том, как старая система сопротивляется новым формам хозяйствования, фактически рыночным во внерыночной системе. Сюжет был, как заметил Лацис, не то что не теоретический, даже не журнальный, скорее – газетный. И конфликтный.
Речь шла о легендарном главе артели золотодобытчиков «Печора» Вадиме Туманове, который когда-то еще совсем молодым человеком сел по 58-й статье, а потом набирал сроки побегами из зоны. Ему Владимир Высоцкий посвятил свои песни «Был побег на рывок» («Пнули труп: „Сдох, скотина! / Нету проку с него: / За поимку полтина, / А за смерть – ничего“») и «В младенчестве нас матери пугали» («Мы Север свой отыщем без компаса – / Угрозы матерей мы зазубрили как завет, / И ветер дул, с костей сдувая мясо / И радуя прохладою скелет»).
Артель преследовали, собирались закрыть совместными усилиями обкома партии Коми АССР и Министерства цветной металлургии СССР. К делу подключились правоохранительные органы и партийная печать: «Печору» громили в «Социалистической индустрии». Это, конечно, не «Правда», но все-таки орган ЦК. Причины объяснил сам Туманов в книге воспоминаний «Все потерять – и вновь начать с мечты…»: «Министерство в отчаянных усилиях на скромные проценты едва-едва повышает экономическую эффективность. И тут мы отличаемся разительно. Производительность труда в „Печоре“ более чем втрое выше средней по отрасли. Министерские экономисты упрекают нас в саморекламе и доказывают, что не втрое, а только в два раза наша производительность выше среднеминистерской. Но это – причина, чтобы артель ликвидировать?
Дело было в другом.
Только дискредитируя те пока еще немногочисленные предприятия, где полный, последовательный хозрасчет, зависимость доходов каждого от конечного результата, демократизм внутрипроизводственной жизни становятся нормой, чиновники могли доказать необходимость жесткого административного управления. Для иных методов требовались бы люди совершенно другого мировосприятия и интеллекта».
Эту экономическую подоплеку легко расшифровали Лацис и Гайдар. И решили заступиться за «Печору». «Коммунист» опубликовал письмо в защиту артели. Но на этом не остановил свои усилия. «В событиях 1986–1987 годов, связанных с нашей артелью, – писал Туманов, – обнаружилось противостояние двух принципиально разных пониманий перестройки и ее целей… Вдруг оказалось, что популярный журнал, считавшийся знаменем демократии и перестройки, в этой ситуации побоялся печатать очерк о нашей артели, а теоретический журнал ЦК КПСС, ортодоксальнее которого, казалось, быть не может, открыто выступает в защиту „Печоры“… Мы стали понимать, что размежевание в обществе не на поверхности, не в формальной принадлежности к той или другой политической группировке. Граница проходит через все гражданские институты, в каждом из них раскалывая людей на жаждущих перемен и обеспокоенных ими…»
Туманов подал в суд на «Социндустрию»: газета, обвинявшая главу артели в том, что он записной уголовник, процесс проиграла – помог в том числе и запрос «Коммуниста» в прокуратуру, подписанный Лацисом. И это несмотря на то, что «Социндустрии» удалось организовать письмо аж шести отделов ЦК против артели.
«Коммунист» очень серьезно занимался проблемой: Егор завел специальную папку, посвященную этой теме. Журнал подготовил материал о новой артели Туманова в Карелии, где она начала строить дороги – произошло это опять-таки благодаря позиции Лациса и Гайдара, который вывел главу упраздненной «Печоры» на зампреда правительства по строительству. Вот как об этом вспоминал Отто Лацис: «Артель выполнила втрое больше работ, чем государственный трест, имея столько же рабочих и вдесятеро меньше управленцев, чем в тресте. Гайдар послал в командировку в Карелию двоих внештатных авторов своего отдела – одним из них был, помнится, Константин Кагаловский (он вошел в команду Гайдара, затем стал представителем России в МВФ. – А. К.). Статья об успехах артельной организации производства стояла в номере, когда в кабинете Биккенина раздался звонок телефона кремлевской АТС».
Звонил Горбачев. Он выразился в том смысле, что журнал правильно поддерживает новую форму организации производства, но – «защищаете не того человека, которого надо защищать». Судя по всему, в битву против Туманова включился Егор Кузьмич Лигачев.
Статью об артели пришлось снять из номера. Лацис отдал ее в «Известия», где она и была опубликована. А сама история стала иллюстрацией к тому, какая яростная борьба шла в советском истеблишменте и на какие компромиссы шел, маневрируя между элитными кланами, Горбачев.
Из мемуаров Туманова: «Со временем, когда Гайдар возглавит правительство России и начнет осуществлять реформы, как он их понимал, у меня будет решительное неприятие его экономической и социальной политики. Но это не мешает мне быть благодарным Отто Лацису и Егору Гайдару за их мужественное поведение в самые трудные для меня и артели времена.
Не могу умолчать и о поступке отца Егора Гайдара – контр-адмирала Тимура Аркадьевича Гайдара, человека, мною глубоко уважаемого. Когда „Социалистическая индустрия“ не постеснялась упрекнуть меня в том, что я выдавал себя за участника войны, якобы не будучи им, Тимур Аркадьевич пришел к министру обороны Язову с судовой ролью, взятой из архива Дальневосточного пароходства, где значилось мое имя как члена экипажа, который в 1945 году принимал участие в войне с Японией».
Здесь следует сделать небольшое отступление. Если не лирическое, то очень человеческое. Потому что, по сути дела, речь идет об еще одной эмоциональной и психологической драме. Многие из достойных людей, которым Гайдар помогал, с которыми работал, кого считал своими учителями, не приняли его реформы – будучи реформаторски настроенными, но в духе поздней перестройки и социалистического рынка. Союз можно было сохранить, социализм можно было сохранить, реформа могла пойти по более мягкому пути, она была примитивной по исполнению, говорили они и говорят те из них сегодня, кто еще жив.
Туманов – абсолютный рыночник – считал гайдаровскую реформу неправильной. Шаталин, оценивавший Гайдара как своего лучшего сотрудника, – тоже. Коллеги по работе и по семинарам в академических институтах 1980-х. И многие-многие другие. Думали, что можно было исправить советскую экономику и вообще все устройство поскрипывавшего на ветру перемен Советского Союза менее радикальными методами. Откуда-то удивительным образом возвращались даже представления о том, что социалистическую систему можно было оптимизировать в соответствии с экономико-математическими методами. Следовало двигаться медленнее и поэтапно.
Гайдар, может быть, и сам бы так считал: его статьи в «Коммунисте» и «Правде» не отличались радикализмом, он использовал тот язык, которым говорила экономическая публицистика тех лет. И, уж наверное, оказавшись идеологом реформ, если бы он видел возможности постепенных, градуалистских изменений, выбрал бы этот путь: сначала стабилизация, приватизация, создание рыночных институтов и «собственников-инвесторов» (термин экономиста Евгения Сабурова, занимавшего до Егора пост зампреда правительства РСФСР и тоже готовившего программу реформ) и лишь затем либерализация цен. Но такой возможности у Егора Тимуровича в 1991 году уже не было. Там, где можно было пойти на компромисс в силу политических ограничений, Гайдар-реформатор шел на него, и это ставится ему в вину уже с другого фланга. До сих пор. И даже с большим, чем раньше, рвением.
Разумеется, Гайдара больно ранила ожесточенная критика в той ситуации, когда он, возможно, ждал от старших товарищей поддержки. В феврале 1992 года он скажет в интервью Олегу Морозу для «Литературной газеты»: «Со всеми этими людьми мы долгие годы бок о бок работали, многие из них – наши учителя. У нас с ними есть профессиональное взаимопонимание. Но, видимо, такова специфика власти: когда ты к ней приходишь, все почему-то начинают считать тебя полным идиотом… Например, Николай Яковлевич Петраков объясняет нам, что нельзя было размораживать (цены. – А. К.), не накопив запас. Мне хочется спросить его: как можно было в реальной ситуации декабря, во-первых, не размораживать цены (они разморозились бы сами собой), а во-вторых, накопить какие бы то ни было запасы? Как это можно было сделать реально? Кого повесить, кого расстрелять? Кого простимулировать?»
Фрустрация в связи с крахом перестройки, развалом страны, трудностями переходного периода естественным образом заканчивалась поисками виноватого, того самого «человеческого фактора». Ну не может же быть такого, чтобы система, стоявшая несдвигаемым монолитом несколько десятилетий, вдруг развалилась сама. И виноватым оказался тот человек, который дал свое имя реформам. Соответственно, и личное отношение к нему бывших друзей, сослуживцев, коллег, учителей ухудшилось.
Реформы, с досадой напишет потом в мемуарах руководитель Гайдара-редактора Наиль Биккенин, начались с «нелегкой руки» сотрудников «Коммуниста», и особенно его экономического отдела. Дневник Игоря Дедкова начала 1990-х полон горьких и очень лично окрашенных замечаний в адрес Гайдара и людей, работавших в «Коммунисте», с которыми он проводил долгие часы в редакции и «Волынском», на рабочей даче спичрайтеров, и теперь оказавшихся в правительстве, например Улюкаева и Колесникова, ставших советниками Егора. Вина за сложности транзита перекладывалась на их плечи, персонифицировалась. Доставалось даже Лацису, стол и кабинет которого в «Коммунисте», переименованном в «Свободную мысль», унаследовал Дедков. Это отношение было характерно для всех, кто остался в журнале в 1990-х, а Гайдар совершенно об этом не подозревал.