И вот в этих условиях Абел Аганбегян предлагает Егору Гайдару с чистого листа создать Институт экономической политики Академии народного хозяйства при Совете министров (и одновременно АН СССР, о чем состоялась договоренность со Станиславом Шаталиным). Жанр экономических программ был – по крайней мере, на некоторое время – дискредитирован. Гайдару был интересен анализ текущей ситуации силами молодых незашоренных экономистов – под эту задачу и собирались кадры. Обзоры социально-экономического развития страны стали фирменным продуктом Института, хотя очень скоро анализ экономического положения в стране пришлось перевести в практическую плоскость – ученые стали правительственными чиновниками, принимавшими решения.
Промежуточные итоги предреформенного периода молодой директор нового Института подвел как раз в экономическом обозрении событий и трендов 1990 года. Во втором номере «Коммуниста» (все еще «Коммуниста») за 1991 год Гайдар опубликовал статью под названием «В начале новой фазы». «История будто решила поставить эксперимент: приживется ли демократия в условиях экономического кризиса», – констатирует человек, который окажется скоро в эпицентре этого эксперимента. И продолжает: «Экономическая логика подсказывала: надо пойти на любые меры, чтобы устранить источники инфляционного давления: дефицит государственного бюджета, экспансию денежной массы. Такая политика могла иметь шансы на успех в руках популярной, сильной власти, обладающей волей и авторитетом. Беда в том, что правительство растратило эти ресурсы в попытке форсировать темпы роста. Когда твердая антиинфляционная политика жизненно необходима экономически и невозможна политически, приходит пора сменяющих одна другую без видимого влияния на хозяйственное развитие стабилизационных программ».
Разочарование – вот основной мотив, хотя автор статьи разбирает подробно смысл и содержание каждого из программных документов. С середины лета стартует война республик с центром, начинается разрыв хозяйственных связей, падают все показатели, которые могут упасть и растут те, чей рост нежелателен, – цены, дефицит бюджета. Валютные резервы СССР, пишет Гайдар, за 1990 год, «по данным западной финансовой статистики», сократились почти втрое – с 14,4 до 5,1 миллиарда долларов. Советский Союз стал срывать сроки платежей по кредитам, которых было получено немало, а сами они «лишь стимулируют дальнейший рост потребительских ожиданий, беспочвенные иллюзии, что кто-то за нас решит наши собственные проблемы».
В августе 1990-го программа «500 дней», утверждает Гайдар, еще имела шансы на успех, «но надо было немедленно сломать инфляционные ожидания, сформированные майской программой правительства (Рыжкова. – А. К.), остановить перераспределительный азарт, накачку бюджета новыми социальными программами. Ничего подобного ни на республиканском, ни на союзном уровне не сделали».
В «500 днях» приватизация и стабилизационные мероприятия ставились впереди либерализации цен. Однако затягивание с реализацией программы лишило будущих реформаторов образца осени 1991 года такой сравнительно комфортной возможности: в результате в практической политике либерализация предшествовала массовой приватизации.
Хотя Гайдар и участвовал в подготовке октябрьской сводной программы под патронажем Аганбегяна, она для него уже потеряла смысл: «Последняя возможность затормозить инфляцию, пока она не вырвалась на волю, не допустить лавинообразного роста цен была упущена. Кризис вступил в новую фазу».
Гайдар пугает читателя опытом Чили, Бразилии, Аргентины, показывая, что Россия (точнее, СССР) не уникальна в своем опыте прохождения через кризис, но не стоит уповать на твердую руку в лице «умных» военных, осуществляющих переворот после полной деградации экономики: «Специфика отечественной „партии порядка“ в том, что ее лидеры, не получившие образование в Уэст-Пойнте, неважно осведомлены о стандартной макроэкономике».
Тем не менее за несколько месяцев до того, как команда Гайдара начнет разрабатывать конкретные реформаторские меры, Егор предсказывает, что в стране не может не появиться коалиция сил, стоящих за наведение порядка в финансах. И действия такой коалиции – то есть, по сути, нового правительства – в общих чертах, если не в деталях, понятны.
Вот такая новая фаза.
Гайдар – приверженец Союза, он, по свидетельствам многих, кто его окружал, несколько настороженно относился к Ельцину. Но Егор видел, что в рамках СССР то, что еще можно было реализовать в 1990-м, гораздо сложнее будет осуществить в 1991-м и уж точно реформатором не станет Горбачев. Это ощущение появилось еще до августовского путча, резко ускорившего течение дальнейших событий, но уже на фоне укрепления власти президента СССР, которую он использовал – или вынужден был использовать – отнюдь не для экономических реформ. Гайдар всегда был реалистом и смысл новой фазы видел не только в дилемме «демократия и рынок или тоталитарная автаркия», но и в том, что республикам, возможно, придется идти по пути реформы экономики отдельно. Контуры центробежного процесса тогда еще были непонятны, но ощущение его неизбежности крепло.
Потом он напишет в «Днях поражений и побед»: «После долгих колебаний, под мощным давлением силовых структур, консервативной части аппарата, Горбачев отказался от соглашения с Ельциным и поддержки программы „500 дней“. С этого момента вплоть до осени 1991 года о какой бы то ни было экономически осмысленной политике можно было забыть. Между рушащимся Союзом и Россией началась ожесточенная борьба за власть».
Для Гайдара, как и для многих тогда, рубежными стали события в Вильнюсе – прямые столкновения Советской армии и сторонников независимости, приведшие к человеческим жертвам: «Пожалуй, только крутой политический поворот осени 1990 года, отказ Горбачева от сотрудничества с российскими органами власти, явная ставка его на консервативную часть партийной элиты и силовые структуры, кровавые события в Вильнюсе подвели для меня черту под историей Горбачева-реформатора».
Опрос ВЦИОМа декабря 1990 года: 5 % населения считают экономическое положение критическим, 37 % – неблагополучным, 54 % ждали экономической катастрофы, 42 % – голода. Люди лучше властей понимали риски отсутствия внятной экономической политики и развала единой союзной политики.
Назначенному в 1989 году ректором Академии народного хозяйства при правительстве СССР Абелу Аганбегяну нужен был совершенно новый человек, который абсолютно по-новому в новых же условиях, в том числе со знанием современной экономической теории, мог бы построить не похожую ни на что структуру. Он не хотел ослаблять новосибирский Институт экономики и организации промышленного производства и вообще стремился искать новые кадры. Болезненный для него самого опыт скрещивания правительственных документов и программы «500 дней», знакомство с тем, как работают западные исследовательские структуры, например Гарвардский университет, позволили Аганбегяну взглянуть на ситуацию совсем не глазами классического академика отделения экономики АН СССР.
Большинство академиков верило в возможность совершенствования социализма, равно как и в то, что умнее их нет никого на свете. Абел Гезевич так не считал, даже будучи близким другом и соратником одного из выдающихся сторонников создания системы оптимального функционирования экономики, лауреата Нобелевской премии Леонида Канторовича. Надо отдать должное широте понимания ситуации Аганбегяном: его выбор не просто пал на Гайдара, он предложил ему полную свободу действий и свою абсолютную поддержку, в том числе административно-хозяйственную, без вмешательства в подбор кадров и содержательную работу. Даже название новой структуры Гайдар придумывал сам.
Поначалу Гайдар раздумывал над тем, чтобы назвать свою структуру Институтом хозяйственного механизма – именно это понятие было псевдонимом реформаторских усилий 1980-х. Но на дворе уже были 1990-е, для реформаторов-теоретиков хозяйственного механизма приходило время практической политики, скрывать ее под вывеской «механизма» уже не было смысла. 11 декабря 1990-го Гайдар был назначен директором Института хозяйственного механизма, но уже 27 декабря новое учреждение было переименовано в Институт экономической политики.
Институт экономической политики (ИЭП) при Академии народного хозяйства Совета министров СССР и АН СССР создавался, как это ни пафосно звучит, по образу и подобию самого Егора Гайдара. Не сугубо академическое учреждение, потому что в чистый академизм Гайдар не верил, а верил в прагматическое понимание реальности. Не собрание друзей, а группа, причем довольно обширная, специалистов из разных отраслей, из разных институтов, которые могли бы описать и понять «большую картину» экономики страны. Даже заместителей Егор подобрал себе не из друзей, если не считать Николая Головнина из экономического отдела «Коммуниста»: замом по научной работе стал Андрей Нечаев, любимый сотрудник Юрия Яременко, директора Института экономики и прогнозирования научно-технического прогресса (ИЭПНТП, где, напомним, работал после ВНИИСИ и до «Коммуниста» сам Егор), и Владимир Машиц из ЦЭМИ. Увлеченные возможностью начать не самое унылое дело с нуля, в молодой команде, на новых принципах, без каких-либо интеллектуальных и административных ограничений, в гайдаровский Институт легко соглашались переходить ученые из всех ключевых экономических исследовательских структур – от НИЭИ Госплана (Сергей Синельников-Мурылев) до Института экономики АН СССР и Горного института (Александр Радыгин). Уже без иллюзий, связанных с математическими утопиями оптимального функционирования экономики. Без ставших бесплодными попыток имитировать рынок в пересчете миллиарда факторов в моделях «затраты – выпуск», а со стремлением с этим рынком работать и понимать его закономерности. С учетом прямой связи политических событий и состояния экономики. Анализ реальных процессов и прогнозирование их последствий с самого начала превращали гайдаровский Институт в структуру, работающую на стыке науки и того, то потом назовут консалтингом.