В «Днях поражений и побед» Гайдар писал: «Практически всех сотрудников подбирал лично… Между собой договорились: никаких грандиозных программ не пишем, экономической политикой не занимаемся, только изучаем ее… главное для нас – изучение механизмов функционирования российской экономики, протекающих в ней процессов, их краткосрочное прогнозирование. Это тем более важно, что реальные возможности влиять на развитие событий в экономике становятся все более призрачными».
«Формируя Институт, – писал Владимир Мау, которого Гайдар пригласил из Института экономики, – его директор предложил своим коллегам и единомышленникам сосредоточиться на анализе реальных трендов и закономерностей развития советской/российской экономики… Жанр экономического обзора был хорошо развит в России до конца 1920-х годов и был возрожден к середине 1990-х, то есть с возрождением рыночной экономики. В советской же системе этого жанра не было и быть не могло: игра рыночных сил была подавлена… Е. Т. Гайдар тогда сказал: „На рынке программ у нас переполнение предложением. Но никто не анализирует реальное положение дел“. Поэтому в основу работы Института была положена подготовка обзоров социально-экономического развития».
При этом атмосфера в ИЭП была вполне вольной. Замдиректора Владимир Машиц, один из авторов «500 дней», в недалеком будущем один из участников подготовки гайдаровской реформы и министр по делам стран СНГ, без всяких проблем продолжал сотрудничать в 1991 году с Григорием Явлинским, и ни у кого это не вызывало возражений.
В январе 1991-го, на первом большом семинаре в Институте Гайдар сделал доклад «Об экономике нестабильности», фактически изложив тезисы своего обзора в «Коммунисте». С осени 1990 года, описывал он ключевые тезисы своего выступления, «экономика вошла в режим подавленно-открытой инфляции. Быстро растут цены, и сохраняется дефицит на всех видах товарных рынков. Прогнозирую три этапа: период подавленно-открытой инфляции, период открытой инфляции и стабилизационные процессы».
Многие молодые экономисты охотно шли в Институт. Новые горизонты, возможность заниматься содержательными исследованиями, пытаться влиять на политику, статус, огромные пространства кампуса Академии народного хозяйства на московском Юго-Западе, солидное советское учреждение – бродишь по нему и ощущаешь себя частью не слишком понятного, но единого целого.
Впрочем, некоторых друзей и знакомых Егора все это не слишком увлекало. Например, Олег Ананьин отказался переходить в новую структуру из Института экономики – ему неинтересно было писать обзоры текущего состояния экономической системы. К тому же многим, кто обдумывал возможность перейти на новую работу, казалось, что все это – по разным причинам – ненадолго. Иные считали Гайдара чрезмерно перспективным директором – казалось, что вот-вот его позовут в правительство. Такое уже было – с Институтом экономики АН, когда его директора Абалкина забрали в правительство Союза.
Именно это обстоятельство в сентябре 1990-го обсуждал с Гайдаром историк экономики Владимир Мау, занимавшийся проблемами революций и экономическими дискуссиями 1920–1960-х годов. Он входил в круг молодых экономистов, среди которых был, например, будущий основатель и ректор ВШЭ Ярослав Кузьминов: их работу поощрял Абалкин в Институте экономики АН, призывая «избегать профессиональной привилегии – это то, за что студентам ставят два, а у профессуры считается точкой зрения». Гайдар предположил, что час его команды придет года через два-три, а пока с властью будет работать скорее Явлинский. Представители команды Явлинского думали совершенно иначе, то есть с точностью до наоборот, но об этом позже.
Мау согласился на рабочее предложение Гайдара, почти не раздумывая: в 30 лет дают не просто лабораторию, а возможность заниматься весьма перспективными и интересными исследованиями – не политэкономией в советском значении, а political economy, то есть изучением связи политики и экономики в западном понимании. А еще и неизвестной тогда Владимиру Мау областью – экономикой развития, economics of development. Егор Тимурович знал западные исследования в этой области, что Владимира Александровича совершенно не удивило: с середины 1980-х Гайдар уже слыл «самым умным человеком в поколении».
Познакомились два будущих соратника в «Коммунисте». Обоим было близко понимание перестройки как революции. Правда, статья Владимира Мау и его супруги Ирины Стародубровской об этом – «Перестройка как революция: опыт прошлого и попытка прогноза» – увидела свет в журнале только в 1990 году, а пока молодой экономист подрабатывал в редакции ответами на письма и статьи, которые приходили «самотеком» по почте в «Коммунист». В то время на каждое такое письмо или творческую инициативу нужно было мотивированно отвечать.
Задачей Гайдара было собрать в Институте все талантливое и живое, и даже те, кто не попал в расставленную им широкую сеть, все равно были так или иначе связаны с ним – даже едва появившаяся Высшая школа экономики в первое время своего существования располагалась в институтском здании в Газетном переулке (туда Институт экономической политики переехал с проспекта Вернадского). Представитель «корневой» команды – Сергей Васильев, несмотря на то что уже был во власти – в Ленсовете, возглавил Ленинградское отделение Института.
В январе 1991-го Гайдар сделал доклад на одном из регулярных либертарианских семинаров французского политика Алена Мадлена, впоследствии, в 1995 году, министра экономики и финансов Франции (семинары организовывались Фондом Жискара д’Эстена). Текст доклада был опубликован в журнале «Континент». Егор развернул весьма реалистичную картину развития событий в последний год существования Союза ССР и далее.
О том типе экономического устройства, который возникнет на месте административно-командной системы, он говорил как о чем-то, что будет сильно отличаться и от советской, и от западной экономик. Например: «Это будет экономика, становлению которой предшествуют радикальные перераспределения собственности и власти и где новая структура этого перераспределения не имеет исторической легитимации». По-новому будут распределены доходы между социальными группами, государственный сектор останется достаточно большим. А значит, «мы будем иметь экономику, которой имманентно присущ сильный конфликт вокруг распределения собственности, власти и доходов (курсив мой. – А. К.)». Социальные конфликты будут сопровождаться вспышками инфляции, при этом «доминирующий государственный сектор всегда будет ограничивать возможности антиинфляционной политики». Период нестабильной экономики «между казарменным социализмом и устойчивым капитализмом» может оказаться достаточно продолжительным, в это время дефицит товаров будет «разменян» на резкую дифференциацию доходов различных групп населения.
Предсказал Гайдар и модель поведения правительства Павлова в период «открыто-подавленной инфляции», который характеризуется одновременно и дефицитом товаров, и ростом цен. Да, правительство будет повышать цены, но это не означает, что они станут свободными рыночными. А затем Гайдар прогнозирует ровно то, что придется делать его команде после утраты союзным центром возможностей чем-либо управлять: «…мы оказались в ситуации, когда придется рано или поздно размораживать цены, или они сами разморозятся на фоне деградации рычагов централизованного контроля. И тогда подавленно-открытая инфляция перейдет в высокую открытую или гиперинфляцию». И наконец: «Процесс стабилизации очень болезненный, и любое правительство, которое будет его проводить, обречено на крайнюю непопулярность и останется в памяти как злодейское и „антинародное“».
Весной 1991 года Владимир Мау подготовил свой первый обзор. Название казалось провокативным – «Экономика и политика в эпоху, предшествующую диктатуре». Советский Союз трещал по швам, его конструкция покачивалась на ветру перемен и поскрипывала, но какая «диктатура»? За этот обзор, шутил потом Андрей Нечаев, можно было бы и премию дать. Но Мау не предсказал точную дату путча ГКЧП, и потому премии не будет. Правда, ГКЧП, отвечали ему – это не диктатура, это скорее Корниловский мятеж, диктатура будет потом. Точно так же потом, уже в 1992 году, Мау предскажет поляризацию политических сил в стиле «кто кого» и разгон парламента.
Новое правительство – кабинет Валентина Павлова – ориентировалось не на реформы, а на консервацию всех трендов негативного свойства и антиреформаторскую экономическую политику. «Курс, взятый В. С. Павловым, – писал в обзоре Владимир Мау, – подтверждал сильное влияние ВПК, склонного к силовым методам решения хозяйственных и политических проблем, более других секторов заинтересованного в укреплении госсобственности в противовес альтернативной экономике… премьер-министр обвинил ряд частных банков Швейцарии, Австрии и Канады в стремлении дестабилизировать политическую ситуацию в СССР, еще более снизить курс рубля и затем скупить по низким ценам часть отечественных средств производства… Президент М. С. Горбачев своим указом санкционировал прямое вмешательство органов МВД и КГБ в хозяйственную деятельность предприятий (включая совместные) на территории СССР».
Попытки стабилизации финансов сводились к тому самому административному повышению цен. В январе 1991-го на 50 % были повышены оптовые цены промышленности, при этом розничные цены остались прежними. Разумеется, пришлось увеличить и их – в апреле они были повышены в среднем на 55 %, что спровоцировало митинги и забастовки в Белоруссии. Эти меры дали лишь очень кратковременный эффект по снятию денежного инфляционного навеса. Не говоря уже о том, что внезапная денежная «реформа» по обмену за три дня и только до определенного лимита купюр достоинством 50 и 100 рублей сильно подорвала доверие к правительству и власти в целом.
Проблема состояла еще и в постепенном размежевании союзной и российской властей. Аграрные регионы сократили поставки продовольствия в крупные города. Предприятия на территории РСФСР активно переходили под юрисдикцию российского правительства, самостоятельную политику начал вести Центральный банк России, весной российские предприятия перестали перечислять налоги в союзный бюджет.