В результате совокупный дефицит бюджета РСФСР и СССР в той его части, что приходилась на Россию, по данным Института экономического анализа (его возглавлял в 1990-х годах Андрей Илларионов), составил 31,9 % ВВП, по данным Всемирного банка – 31 %. Инфляция к концу года составила на территории РСФСР 168 %. Внешний долг нарастал, экономика находилась в свободном обвальном падении, производство товаров народного потребления устойчиво снижалось. Для покрытия импорта союзное правительство продало часть золотого запаса, на 1 января он составил ошеломляюще низкие 289,6 тонны.
Весной 1991-го по стране прокатились шахтерские забастовки. 12 июня президентом России с результатом 57,3 % был избран Борис Ельцин. Его ближайший преследователь Николай Рыжков набрал 16,9 % голосов. Жизнь в союзных республиках уже текла по суверенным сценариям.
Типичная черта Гайдара – чувствовать ответственность за все, включая чужие ошибки. И пытаться их исправить. Как говорилось в одной рекламе – Think global, «Мысли глобально»: это про него. Казалось бы, что может сделать директор экономического института со сделкой, которую он считает разрушительной и вредной, как считал разрушительными и вредными шаги многочисленных отраслевых лоббистов в конце 1980-х, когда работал редактором отдела «Коммуниста»? Однако на этот раз Гайдар вошел в клинч с международным игроком – корпорацией «Шеврон». И, говоря языком его политических противников, занялся «распродажей Родины» – в том смысле, что предотвратил ее.
Весной 1991-го Гайдара попросили осуществить – пожалуй, сугубо формально – экспертизу соглашения по разработке крупнейшего нефтяного месторождения Тенгиз, находившегося на территории Казахстана. Сделка имела большое политическое значение для укрепления советско-американских отношений и была одобрена ни много ни мало Михаилом Горбачевым и Джорджем Бушем-старшим. Но Гайдар и его коллеги обнаружили в самом соглашении пункты, дающие исключительные преимущества американской стороне в лице корпорации «Шеврон», – в договоре в принципе отсутствовали положения, описывающие какие-либо, в том числе инвестиционные, обязательства «Шеврона».
Через помощника президента СССР по экономике Олега Ожерельева (бывшего декана экономфака Ленинградского университета) Егор передал письмо о недостатках договора Горбачеву, добился положительной резолюции первого лица о необходимости дополнительной экспертизы. С согласия первого зампреда Совмина Владимира Щербакова отправился в США для переговоров с «Шевроном». В результате «Шеврон» согласился на радикальный пересмотр ключевых положений сделки.
Этот кейс интересен с точки зрения того, как в критических ситуациях действовал Гайдар, какие каналы подключал, какой энергией заряжался, когда видел чей-то лоббистский интерес в той или иной инициативе. И как не ленился идти до конца. А еще не боялся: Мария Аркадьевна Стругацкая говорила, что Егору кто-то угрожал и он в буквальном смысле в «дни Тенгиза» ложился спать с топором под подушкой. Эти свойства – последовательность и бесстрашие – потом проявятся в его дальнейшей карьере, и не только на государственных постах.
В апреле 1991 года по приглашению частного чилийского фонда Libertad y Desarollo («Свобода и развитие») большая группа молодых российских экономистов (среди них были Михаил Дмитриев, Алексей Головков, Сергей Игнатьев, Сергей Глазьев, Виталий Найшуль, Симон Кордонский) посетили Чили – слушали лекции о том, как было достигнуто тамошнее экономическое чудо. Несколько человек даже протокольно встретились с Пиночетом.
Далеко не все представители российской команды были поклонниками пиночетовской модели достижения экономического успеха, но миф о возможности российского Пиночета был весьма живуч, и не только в тот дореформенный период. Лекции читали бывшие министры разных пиночетовских правительств, и этот опыт, как вспоминал Михаил Дмитриев, «произвел шокирующее впечатление» – разумеется, с его сугубо экономической стороны. Оказывается, одновременная либерализация и финансовая стабилизация были возможны. Равно как и приватизация пенсионной системы и здравоохранения. Сергей Васильев, активно работавший в Ленсовете, отправиться в Чили не смог, но отмечал, что «именно тогда началось наше очень полезное общение, впрочем, не вполне регулярное, с чилийскими экономистами из числа „чикагских мальчиков“. Их отличали незашоренность и оригинальное мышление – как следствие хорошего образования и реформаторского опыта».
Гайдара в этой группе не было. Как утверждает Дмитриев, Егор никогда не был «монетаристом чикагской школы» (а среди чилийских министров таких было немало, да и правительство Гайдара потом обзовут «чикагскими мальчиками»). Не говоря уже о его негативном отношении к военным хунтам. Притом что Гайдар считал Чили при Пиночете исключением из правила, а само правило он описывал в своей фундаментальной работе «Долгое время» так: «Характерная черта экономической политики авторитарных режимов – ее ориентация на расходные статьи бюджета, в которых наиболее велика возможность хищения средств». Интересовал Гайдара и опыт чилийской пенсионной накопительной системы. Но и к нему он относился с осторожностью и оговорками.
В статье начала 1990 года «Трудный выбор», которую мы уже упоминали ранее, Гайдар сочувственно цитировал президента Чили (1964–1970) Эдуардо Фрея: «С технической точки зрения процедуры сдерживания инфляции хорошо известны. Но то, что происходит здесь, напоминает положение, когда зовут доктора, а затем не хотят принимать лекарство. Проблемы в первую очередь политические. Все хотят, чтобы жертвы нес другой. Каждый год я представлял законы, которые позволяли бы контролировать инфляцию, и каждый год они не утверждались. И затем те же люди, которые отказывались принимать эти законы, обвиняли правительство в инфляции».
А в январе 1991 года в «Начале новой фазы» Егор приводил пример безответственной экономической политики – и тоже чилийский: «Чили, 1970 г. Правительство левых сил начинает быстро увеличивать заработную плату, дотации, расходы на социальные нужды. Административное регулирование цен поначалу позволяет снизить темпы их роста… Но денежная масса быстро увеличивается, в экономике выявляются узкие места, обостряется товарный дефицит, формируются черные рынки. Попытки удержать цены на продукцию государственных предприятий приводят лишь к полному финансовому развалу. Со второй половины 1972 года объем производства падает, инфляция выходит из-под контроля. В сентябре 1973 г. на фоне тяжелейшего общеэкономического кризиса правая военная диктатура приходит к власти.
Хотелось бы надеяться, что знакомство с приведенными… данными хоть чему-нибудь научит поклонников даровой раздачи денег».
Нет, не научит.
Летом 1991 года Григорий Явлинский активно занимался продвижением новой экономической программы «Согласие на шанс», подготовленной группой, в которую входили его команда и западные специалисты во главе с профессором Гарварда Грэмом Аллисоном (среди разработчиков были Джеффри Сакс и Стэнли Фишер, которые потом будут активно сотрудничать с правительством реформ, причем последний – в качестве заместителя директора-распорядителя МВФ). Программа предполагала «стратегическое взаимодействие» с ключевыми западными странами в духе плана Маршалла и была действительно поддержана западными элитами, которые делали ставку на молодого реформатора Явлинского.
Однако проблема была не в западных лидерах: программа уже не имела адресата в союзном центре, потому что союзного центра практически не было. Горбачев был уверен в обратном: он планировал съезд КПСС на ноябрь – декабрь 1991-го, шло обсуждение новой программы партии, шел ново-огаревский процесс, предполагавший подписание нового Союзного договора. Михаил Сергеевич добился того, что его пригласили на июльское заседание «семерки» в Лондон, он дал команду для интенсивной подготовки материалов к ней. Координировал эту работу Вадим Медведев, к ней были подключены все возможные экономические чиновники и консультанты от Аганбегяна до Ясина. Как сдержанно отмечал сам Горбачев, «для отдельных консультаций приглашались Федоров, Гайдар». Были учтены замечания многочисленных западных организаций и мозговых трестов, а также программа Аллисона – Явлинского «Согласие на шанс». В Лондоне договорились о желательности представления СССР особого ассоциированного статуса в МВФ и Всемирном банке.
30 июля в Ново-Огарево Михаил Горбачев встретился с главными игроками Союзного договора – Борисом Ельциным и Нурсултаном Назарбаевым. Обсудили, в частности, кадровые назначения после заключения договора. Говорили о том, что нужно заменить премьер-министра («Павлов оказался неудачным»). «Нужно менять Крючкова и министра обороны, – вспоминал Горбачев, – они в возрасте и могут пойти на „заслуженный отдых“. Возник разговор о Назарбаеве, чтобы его сделать премьером. Назарбаев сказал: я пойду только в том случае, если это будет реальная работа».
Ельцин во время разговора нервничал – боялся прослушки. И оказался прав: как утверждал Горбачев, беседа была записана по указанию главы КГБ Владимира Крючкова и предъявлена будущим членам ГКЧП.
Это была большая – открытая и теневая – политика, в которую в качестве эксперта был вовлечен Гайдар. Однако экономика словно не замечала всех этих политических маневров.
В архиве Егора Гайдара есть весьма симптоматичный и во многом типичный документ того времени. Это основательная записка Владимира Щербакова, в то время первого вице-премьера правительства СССР и союзного министра экономики. Датирована она 16 августа (три дня до путча!) и называется «О неотложных мерах по нормализации финансов и денежного обращения в стране». Ее в свое время передал Гайдару Отто Лацис, а ему, в свою очередь, Георгий Сатаров, которому документ стал доступен во время работы в Кремле в 1990-х годах. Это чрезвычайно важный документ – хотя бы потому, что он оправдывает те радикальные меры, которые реализовало потом правительство Гайдара.
Констатируя развал всего, авторы записки трезво анализировали возможные выходы из сложившейся ситуации краха финансов и денежного обращения. И, разумеется, речь прежде всего шла об антиинфляционных мерах. Первый вариант – жестко тоталитарный, предполагал подавление «инфляции с 10–12 процентов в месяц до 2–3 процентов. Анализ и расчет показывают, что реализация этого сценария невозможна без практически полного возврата к командной экономике образца примерно 1978 года. Возврат к этой модели возможен только с широкомасштабным применением мер, использованных в 1929 году при сворачивании НЭП и „раскулачивании“ крестьянства, затем восстановления методов планирования, примененных в период 1940–1944 годов, для перевода народного хозяйства на военный режим работы. Только после мер такого характера, проведенных в течение 3–4 месяцев, возможно „смягчение“ механизма управления до модели конца 70-х годов. Понятно, что в политической области не обойтись без применения репрессий». Проработка этого сценария, докладывает первый зампред правительства, прекращена.