В сентябре никто ничего не обещал Гайдару. Высоко котировались ставки его коллеги Александра Шохина. Во всяком случае, даже тогда, когда несколько позже сформировалась модель реформаторского кабинета министров – Ельцин, используя свою харизму, берет на себя роль главы правительства, Бурбулис как главный распорядитель и администратор – первый вице-премьер, плюс два равных вице-премьера, Гайдар по экономике и финансам, Шохин по социальной сфере, – трудно было сказать, кто главнее. Но лидер у реформ всегда один. И имя у реформ в итоге одно – гайдаровские.
В то же самое время группа министра экономики РСФСР Евгения Сабурова продолжала свою работу над еще одной экономической программой. Вскоре, когда Россия уже пойдет по пути реализации реформ без Союза, будет считаться, что Сабуров – еще один кандидат на пост премьер-министра, хотя Ельцин едва ли рассматривал всерьез его кандидатуру. Осенью 1991-го планировалось скрещивание программных документов – Евгения Сабурова (от имени «Гражданского союза», объединившего лоббистов-производственников – о них и их роли еще пойдет речь) и Юрия Яременко (от имени Института народно-хозяйственного прогнозирования). Акцент в программе делался на отраслях-локомотивах, что в условиях развала хозяйства, конечно, было технократической утопией. Вряд ли Ельцину все это было интересно.
В обстоятельствах развала разговор об осмысленной «промышленной» политике в принципе был невозможен. Кроме того, страна прочно, как наркоман, села на иглу иностранных кредитов, которые лягут долговым бременем на Россию. «В 1990–1991 годах потребительский рынок пытались сбалансировать за счет многомиллиардных иностранных кредитов, дававшихся западными правительствами под политические реформы Горбачева, – вспоминал Андрей Нечаев. – После августовского путча 1991 года, когда власть фактически развалилась, иссяк и кредитный источник, оставив стране внешний долг более 120 миллиардов долларов (Гайдар в «Днях поражений и побед» оценивал задолженность Союза в свободно конвертируемой валюте к моменту формирования правительства реформ в 83 миллиарда рублей, притом что «платежи страны в конвертируемой валюте только на 1992 год оценивались в 29,4 миллиарда долларов, что было за пределами ее возможностей». – А. К.). А ведь именно на поставках зерна и продовольствия в счет кредитов в последние три года существования СССР базировалось практически все снабжение городского населения многими продуктами питания и другими потребительскими товарами. Сохранилась лишь гуманитарная помощь. Люди старшего поколения наверняка помнят посылки с гуманитарной помощью. Достаточно сказать, что даже армия частично снабжалась продовольствием за счет гуманитарной помощи, включая консервы из запасов бундесвера. Трагедия, внешне походившая на фарс».
Словом, работа группы Сабурова, человека весьма привлекательного и артистичного, который быстро передвигался по казенным коридорам правительственных дач, роняя пепел из трубки, превращалась в нечто абсолютно сюрреалистическое. Егор к нему хорошо относился, тем более что часть его команды – прошлой, настоящей и будущей – работала с Евгением Федоровичем: замами у министра экономики РСФСР были Владимир Лопухин, будущий министр топлива и энергетики в команде Гайдара, и Иван Матеров, оставшийся и в новые времена замминистра экономики. Сабуров настаивал на казавшейся многим логичной схеме реформ – сначала приватизация, потом либерализация цен. Та самая схема, более правильная, для которой время уже было упущено. Что и сам Сабуров, казалось бы, понимал, настаивая на стадиальности процесса реформ. Впоследствии, критикуя реформы Гайдара, он, тем не менее, признавал: «В 1989 году было еще вполне реально говорить о стадийности в процессе либерализации цен, который бы осуществлялся параллельно с процессом приватизации».
В 1989-м, не в 1991-м! Но ведь и приватизация, кроме малой, стояла на месте, чтобы запустить ее мотор, нужен был твердый и бескомпромиссный рыночник и администратор. О Сабурове Гайдар писал одновременно с разочарованием и симпатией: он «еще верит в возможность заключения работающего экономического договора между республиками… и, вместе с тем, явно сам видит, что фундаментальные проблемы, без решения которых никакой союз работать не будет, обходятся во всех проектах документов… Общее ощущение – очень многое знает, чувствует трагизм и критичность ситуации и в то же время не хочет брать на себя ответственность за тяжелые и непопулярные меры».
Не все могли правильно понять диспозицию. Молодой шведский экономист Андерс Ослунд, прекрасно говоривший по-польски и по-русски и романтически настроенный в отношении реформ в бывших коммунистических странах, впоследствии один из основных иностранных консультантов правительства реформ, появлялся в Москве в августе и сентябре, сначала вместе с Джеффри Саксом, затем с Дэвидом Липтоном: «Проведя несколько дней с группой Сабурова, я пал духом и собирался уехать из Москвы. Но в аэропорту встретил своего друга Александра Шохина, с которым безуспешно пытался связаться в течение недели. Шохин сказал мне, что на этой неделе он, Егор Гайдар и некоторые другие встречались с Геннадием Бурбулисом, доверенным лицом Ельцина, с намерением сформировать правительство. Было решено отказаться от идеи проведения реформы на союзном уровне и сделать ставку на Россию». Шохин дал понять Ослунду, что реформа будет по-настоящему либеральной – по польской модели и уже более или менее понятно распределение вице-премьерских ролей между ним и Гайдаром. Ослунд был чрезвычайно вдохновлен рассказом Шохина, но и предупрежден: до того как правительство не начнет работать, иностранцам лучше держаться подальше от группы Гайдара, иначе сам план радикальных преобразований окажется под огнем критики как навязанный Западом (хотя, например, в случае «Согласия на шанс» речь шла о программе, готовившейся совместно с западными учеными – таким образом она вызывала дополнительное доверие у лидеров западных государств). На долгие годы модернизация России станет личной одержимостью Андерса Ослунда, основателя стокгольмского Института транзитных экономик, а затем провал демократизации России – его болью. Андерс настолько близко к сердцу примет российский транзит, что его женой станет Анна Тягуненко, пресс-секретарь Егора Гайдара…
Получается, что мандат, выданный Гайдару на подготовку реформ, уже тогда предполагал формирование правительства. Именно после этого Егор стал вызывать на 15-ю дачу в «Архангельском» основных членов своей команды, потенциальных советников, замминистров, министров. Но и даже в это время, будучи опытным «номенклатурщиком», понимая механику принятия решений, соблюдал правила игры – никому не говорил о планах, пока они не стали реальностью.
В это же время, в сентябре, произошло совершенно неожиданное событие, в котором у Гайдара даже не было времени всерьез поучаствовать. Оно прошло по периферии сознания, хотя речь шла о его Институте. Гавриилу Попову, ставшему в июне 1991 года первым мэром Москвы, понадобилось здание под создававшийся Международный (советско-американский) университет. Политический вес Попова позволял ему претендовать на многое, а действовал он жестко: сотрудников Академии народного хозяйства и Института перестала пускать в их же здание московская милиция. Началась настоящая борьба – с митингами работников, звонками Аганбегяна первым лицам России и Союза, апелляциями к западной прессе. В общем, случился страшный скандал.
Николай Головнин запомнил, как ему пришлось держать стол, ножки которого разъезжались, а на столе, забравшись на него, грузный Абел Аганбегян произносил речь и ее непременно нужно было закончить, не сверзившись с «постамента» на глазах у всех… В итоге захват провалился, поповский университет получил здание бывшей Высшей партшколы на Ленинградском проспекте. Надо отдать должное стойкости Аганбегяна и его сотрудников – в то время власть была распределена по многочисленным центрам, да и вообще Горбачеву, Ельцину и прочим большим боссам было не до академий и новых университетов, так что полагаться можно было исключительно на самих себя.
Сразу несколько источников рассказывают: когда Ельцин уже с назначенным вице-премьером Гайдаром обсуждал кандидатуры членов правительства, на позицию министра внешних экономических связей он продвигал Попова. Спор был не слишком долгим: Егор, естественно, признавал право Бориса Николаевича настаивать на своем, но сказал: «Тогда без меня». Ельцин, столкнувшись со столь принципиальным упорством, отступил, министром стал Петр Авен, который Ельцину не нравился. Когда Гайдар выходил из кабинета президента и премьера России, в приемной сидел… Гавриил Попов. Московский мэр не простил Гайдару как минимум этого эпизода и всегда оставался вместе с Юрием Лужковым его жестким критиком – даже после смерти Егора Тимуровича.
Почему Ельцин выбрал Гайдара? Россия уже не могла себе позволить роскошь изображать картину «Витязь на распутье» – надо было двигаться уже куда-нибудь, но по плану и с пониманием дорожной карты и последствий. Последствия Ельцину не нравились. Бурбулис настаивал на том, что малознакомый Борису Николаевичу Егор Гайдар – не просто хороший советник (эту позицию при президенте России Алексей Головков предлагал ему еще до путча) и составитель планов, но и человек, способный действовать, а не перебрасывать реформы из рук в руки, избегая ответственности. Не только автор, но и исполнитель. Гайдар ответственности не боялся, и вовсе не потому, что был безответственным, – понимая последствия, он считал, что другого выхода, кроме реформ по методу «Большого взрыва», у страны уже нет.
Это нравилось Ельцину, который в какой-то момент, очевидно, понял, что правительство Скокова или Лобова окажется стереотипным изданием кабинетов Рыжкова, Павлова, Силаева. К тому же Егор был его, Бориса Николаевича, полной противоположностью. И это странным образом тоже могло нравиться главе государства.
Бурбулис понимал, что в период полного развала государственных институтов и на республиканском, и на союзном уровне нужно не терять время, а что-то предлагать. Общество находилось в полном раздрае, сосредоточившись на практиках выживания и ожиданиях худшего. Тот, кто мог быть властью и сказать, что он (они)