знает(-ют), что делать, имел шанс на понимание. Потому что давал надежду. Кому на сохранение власти, кому – на спасение страны. В том виде, в каком страна в принципе могла существовать.
При всем обилии программ, как подчеркивал Сергей Васильев, «ни одна другая группа экономистов не смогла предложить никакой конструктивной непротиворечивой программы». И эта группа была сыгранной минимум за 10 лет командой. Вот что еще важно – ни в одной другой науке не было сообщества, системно занимавшегося восполнением пробелов в знаниях, изучением реальной, а не воображаемой или описанной в XIX веке экономики и системно строившего программу преобразований. Философы, даже лучшие из них, так и не вышли за пределы марксизма. Юристы не сделали ни одного шага на пути проектирования возможных преобразований. Когда этот сюжет обсуждают с Анатолием Чубайсом, он начинает заметно нервничать и злиться и просит назвать не то что группу, а фигуру из числа интеллектуалов, которые бы понимали, как должны развиваться государство и общество, с какими вызовами они могли бы столкнуться. Аргумент, что во времена СССР этим заняться никому и в голову не приходило, не принимается: «Но мы же это сделали!»
В этом есть своя правда. Не говоря уже о том, что, если бы было серьезное оппонирование на уровне команды Гайдара, можно было избежать каких-то ошибок или ненужных компромиссов. Но оппонирования на том уровне аргументации, с которым работала группа 15-й дачи, не было.
Васильев приводит и еще один, несколько неожиданный, но серьезный аргумент: «Более того, на короткий период команда Гайдара даже получила то превосходство над своими политическими противниками, что никто из них не мог понять язык, на котором была сформулирована предложенная политика, и, соответственно, саму ее суть».
Никита Масленников так рассуждает о причинах выбора Ельциным именно Гайдара: во-первых, ставка только на Россию, а не на Союз отсекала многих претендентов, во-вторых, когда Борис Николаевич понял, до какой степени тяжелое время и непопулярные меры предстоят, он предпочел назначить на ответственные посты тех, кого… не жалко. Не своих. Но и тех, кто сделает дело, а не будет бегать к нему и без конца ныть.
Возможно, эта мотивация и присутствовала. Команда камикадзе для Ельцина была чем-то вроде воздушного шара, с которого, чтобы он летел, время от времени придется сбрасывать какой-то груз. Именно груз, а не балласт. Но что делать – политические компромиссы были неизбежны.
24 сентября Бурбулис полетел к Ельцину в Сочи с разъяснениями, что, собственно, придумала команда Гайдара и почему нужно согласиться с той логикой реформ, которые предлагал Егор и его люди. Считается, что именно тогда он передал Борису Николаевичу документ под названием «Стратегия России в переходный период» («Меморандум Бурбулиса»).
Российскому президенту не очень нравился радикализм предлагаемой дорожной карты, но «Меморандум» среди прочего разъяснял президенту, на что ему имеет смысл потратить свою харизму, – провести реальные реформы в рамках России или дожидаться того, что его авторитет будет распылен сам по себе, а на смену демократическому президенту придут консервативные силы. Обладавшему мощной политической интуицией Ельцину этот способ отношений с действительностью в условиях чрезвычайной ситуации, что, возможно, не слишком хорошо было видно из Сочи, где российский президент взял паузу в действиях, был понятен.
«Меморандум Бурбулиса» не случайно был секретным документом. Несмотря на то что все постояльцы 15-й дачи считали, что августовский путч покончил с СССР, союзного центра – дееспособного и управляющего – больше нет и их позиция была известна, в то время столь открыто в публичном пространстве говорить о самостоятельном движении России в будущее не было принято. Шли попытки спасти конструкцию Союзного договора хотя бы между основной частью республик, и формально Ельцин поддерживал эти шаги. Скорее всего, и неформально. Едва ли в то время он сам для себя решил окончательно, что и как будет делать в ближайшее время – и в политическом, и в экономическом смысле. «Меморандум» заставил Бориса Николаевича сделать то, чего ему, судя по всему, не очень хотелось, – двинуться уже в какую-нибудь сторону. А он все ждал, думал, откладывал момент, когда нужно было на что-то решиться – после августа в Юрмале и сентября в Сочи.
«Стратегия», по сути дела, стала развитием идей Альпбахской декларации. Заостренность аргументации и бескомпромиссность формулировок наотмашь отличали этот документ от любых других. Среди прочего там содержался и политологический анализ, причем очень нестандартный. Республики, писали авторы, больше не воюют с федеральным центром, а используют его по ходу развала СССР. Сам же центр в экономическом смысле перераспределяет между республиками не что иное, как ресурсы России: «Установив контроль над собственностью на своей территории, они стремятся через союзные органы перераспределять в свою пользу собственность и ресурсы России». Единственный возможный путь – свой собственный, с полноценными государственными структурами независимой страны.
В документе, фрагменты которого приводил в своей книге «Крах большевистской империи» Олег Мороз, видна рука Егора: демонстрировались исторические примеры провалов экономической политики популярных лидеров по причине игнорирования ими советов профессионалов-экономистов. И примеры успеха, обусловленного союзом харизматиков и специалистов. Ельцина должен был бы в этом смысле увлечь образец поведения Маргарет Тэтчер. Нередко, продолжает одну из своих любимых мыслей Гайдар, экономические провалы приводят к власти жестких правителей-автократов, которые проводят реформы с помощью аппарата принуждения. Ну, еще бывают оккупационные войска… Значит, популярному лидеру стоит начать экономические и политические преобразования. Здесь и сейчас: «Для харизматического лидера лучше быть непопулярным в начале трудного пути реформ… Время, отведенное для энергичных и профессионально подготовленных действий, сжимается, подобно „шагреневой коже“».
Еще одно из принципиальных положений, в котором узнается Гайдар: Россия, идущая самостоятельным путем радикальных реформ, тем самым «займет место неформального лидера». Что потом и подтвердилось. Предполагалось и доминирование России в будущем Союзе при отсутствии деклараций на этот счет – ну, это уж политтехнологии. Если называть вещи своими именами, это был даже не план перехода власти от союзного центра к российскому руководству, а констатация того, что такой переход уже происходит. Но его, хотя бы для того, чтобы не допустить обрушения экономики России, надо взять под контроль и максимально приблизить момент начала преобразований. Не этого ли открыто или тайно желал сам Ельцин?
Речи о том, что Гайдар будет назначен на ответственный пост в исполнительной власти, судя по всему, не было. Однако трудно было представить, кто еще будет реализовывать прописанные в дорожной карте реформ меры. Не Юрий Скоков же. Консерваторы на такие меры не пойдут.
Как минимум, стало очевидно, что Ельцин должен встретиться с Гайдаром.
«Я считаю, что окончательно для Ельцина стимулом, мотивом для принятия решения явилась личная встреча с Гайдаром», – говорил Геннадий Бурбулис в беседе с Альфредом Кохом и Петром Авеном для книги «Революция Гайдара».
Егор, ощущая, что в содержательном смысле базовые сюжеты программы реформ практически готовы, а решения по ней и по его команде еще нет и неизвестно, сколько времени еще не будет, решил взять паузу и вынырнуть из «Архангельского» – согласился прочитать несколько лекций в Голландии. И ведь в самом деле было ощущение короткой паузы, смены картинки, даже в некотором смысле отдыха перед огромной тяжелой эпохой, когда этого самого отдыха не будет вообще, даже жизни в нормальном смысле слова – только работа.
Наверное, Гайдар уже свыкся с мыслью, что это неизбежно. Сам он вспоминал то время так: «Было желание набрать воздуха, как перед дальним заплывом, оглядеться вокруг, собраться с мыслями. Поколебавшись, решил выполнить старое обещание: слетать ненадолго в Роттердам, прочесть несколько лекций по проблемам постсоциалистической экономики в Университете Эразма Роттердамского. На третий день – звонок из Москвы. Надо вылетать обратно – вызывает Ельцин».
Звонил Алексей Головков. В «Днях поражений и побед» Гайдар пишет, что это был конец октября. Но Ельцин вернулся из Сочи 10 октября. По воспоминаниям Марии Аркадьевны Стругацкой, именно в это время Гайдара вызвали в Москву. Срочно стали искать рейс, естественно за свой счет. Вернулись, Егор отвез жену на квартиру ее родителей. Горький и печальный, но точный индикатор времени – в это время умирал Аркадий Стругацкий. Скончался он 12 октября.
Ельцина, по его собственным воспоминаниям, в Гайдаре поразила уверенность. Но это была уверенность, с которой, наверное, Борис Николаевич еще не сталкивался, несмотря на свой колоссальный управленческий опыт. Это был человек из совершенно незнакомой для президента гиперинтеллигентской среды, но при этом не похожий на нерешительного мямлю. Совершенно наоборот. Не было в нем и чванства и нахрапистости. Зато была абсолютная, спокойная уверенность в том, что надо делать так, а не иначе.
В «Записках президента» Бориса Ельцина об этом сказано так: «Это просто очень независимый человек с огромным внутренним, непоказным чувством собственного достоинства. То есть интеллигент, который, в отличие от административного дурака, не будет прятать своих сомнений, своих размышлений, своей слабости, но будет при этом идти до конца в отстаивании принципов – потому что это не „партия сказала „надо“ – комсомол ответил „есть“, это его собственные принципы, его мысли, выношенные и выстраданные».
Гайдар был с Ельциным откровенен: по всей видимости, сказал он ему, президенту придется самому отправить в отставку первое правительство, которое начнет реформы.
Такая холодная функциональность в сочетании с пониманием политических последствий того, что предстоит сделать, тоже понравилась Ельцину. Этого он не мог увидеть ни в старом партийном товарище Юрии Скокове, ни в амбициозном Григории Явлинском, к тому же все еще верившем в силу межреспубликанского договора.