Утром 4-го, как раз в день заседания Госсовета, выяснилось, что Явлинский отказался от назначения.
Разговор с Григорием Алексеевичем у Ельцина состоялся, судя по всему, позже, чем с Гайдаром, но раньше, чем была произнесена речь на Съезде народных депутатов РСФСР. Явлинский изложил свое видение возможной реформы с акцентом на приватизацию, с сохранением экономического союза республик. Либерализация цен, с его точки зрения, не была срочной мерой, тем более в сильно монополизированной экономике СССР. Сначала нужна была демонополизация. Гайдар об этой встрече не знал, но опасался как раз этого принципиального момента – Явлинский «будет под разными предлогами уходить от неизбежного решения по либерализации цен».
Очевидно, в первых числах ноября Григория Алексеевича пригласил к себе Бурбулис. В интервью журналисту Владимиру Федорину Явлинский так описывал этот разговор: «Бурбулис мне сказал следующее: у Ельцина на столе лежат два указа – на вас и на Гайдара. Гайдара он не знает, вас он знает. Он склонен подписать указ на вас, принимайте решение. Я сказал, что у меня есть два вопроса. Первый – какая будет схема действий с первых чисел января, второй – что будет с экономическим союзом, экономическими связями. Бурбулис ответил:
– Россия пойдет одна.
– Правильно ли я понимаю, что либерализация будет проведена в один день?
– Да, – ответил он.
– И никакого экономического союза?
– Россия пойдет одна, – повторил он.
– Тогда я считаю это авантюрой».
Нет экономическому союзу, да – либерализации и самостоятельная роль России в реализации экономических реформ. По всем этим трем пунктам Явлинский не был согласен с Ельциным и Бурбулисом, а работать в качестве вице-премьера, реализуя чужую, гайдаровскую программу, он, естественно, не был готов.
У Гайдара была другая логика: согласование каждого шага на пути реформ со всеми республиками нового образования, шедшего на смену СССР, – едва ли реализуемый процесс. «Согласования могли растягиваться на месяцы», – говорил Егор в интервью журналисту Олегу Морозу. А такой роскошью, как время, реформаторы не располагали. Значит, реформы можно реализовать только в границах России, причем для этого необходима была реальная российская государственность. «Как ее оформлять, – говорил Гайдар в том же интервью, – это другой вопрос. Но если у нас не будет механизмов контроля над собственной территорией, собственными границами, собственными деньгами, собственными налоговыми поступлениями и т. д., – мы ситуацию не удержим».
Кроме того, принципиальным было расхождение в последовательности реформ. По этому поводу в разговоре с Петром Филипповым в 2009 году Гайдар заметил: «Очень хотелось бы узнать, как и чем они кормили бы Москву, Петербург, Нижний Новгород и другие крупные города, пока проводили бы демонополизацию и приватизацию? Хотя бы до июля (1992 года. – А. К.). И в какие сроки собирались провести приватизацию и демонополизацию – между январем и июлем?»
Непонятно, почему так уверенно 4 ноября говорилось о назначении Явлинского, если, по его рассказу, согласия он не давал. Это одна из нескольких загадок номенклатурно-политической жизни России в конце октября – начале ноября 1991 года.
Спустя несколько месяцев соратник Гайдара Сергей Васильев в интервью «Московским новостям» скажет про Явлинского: «При всем своем высочайшем интеллекте он (Явлинский. – А. К.) не смог переступить через этот барьер – „загубили Союз“. Это лейтмотив поведения Явлинского исключительно эмоционального плана… Советоваться с Кравчуком о стабилизации рубля? Координироваться со Средней Азией – полуфеодальной, полукоммунистической структурой? Более странные предложения трудно и вообразить».
И по поводу того, почему «заказчик реформ» – Ельцин – выбрал команду Гайдара: «Мы выступили как пожарные – для спасения экономики и для спасения власти Ельцина. Почему не Горбачева? Потому что Горбачев имел шанс сохраниться как политик, если бы вовремя понял, что Союза больше нет… И тот факт, что экономические советники Горбачева, прежде всего Явлинский, пытались создать программу для СССР, стал залогом их поражения».
5 ноября Гайдару сообщили, что его назначают вице-премьером, министром экономики и финансов. 6 ноября должны были выйти официальные указы о назначении правительства и о том, что «на период экономической реформы правительство РСФСР возглавляет президент РСФСР» – без указания срока. По данным ВЦИОМа, 40 % населения приветствовали сосредоточение реформаторской власти в руках президента России: в этом виделся инструмент выхода из кризиса.
«То, что это должно было случиться, я чувствовал, и все же сообщение грянуло, как гром, разом отделив все, что было в жизни до того, от неведомого будущего, – вспоминал Егор. – Из советника я превратился в человека, принимающего решения. И теперь тяжесть ответственности за страну, за спасение ее гибнущей экономики, а значит, и за жизнь и судьбы миллионов людей легла на мои плечи».
Первое, что пришлось Гайдару сделать в новой должности, – это поставить банки заболевшему маленькому сыну Паше, который в это время был на «Юго-Западной» у Стругацких.
На семью оставалось мало времени в прежнем статусе Егора Тимуровича. Отныне в течение 13 месяцев у него не будет времени вообще ни на что – сыновья увидят его несколько раз. Единственной льготой, которой воспользуется Гайдар, станет положенная ему госдача в том же самом «Архангельском». А слоганом этого периода можно считать фразу, произнесенную Марией Аркадьевной (по воспоминаниям Ирины Евсеевой): «Егор страну спасает, а нам тут есть нечего». Она была произнесена, когда где-то были «выброшены» то ли торты, то ли кости…
Первые несколько дней правительство проработало в резиденции кабинета Силаева – в Белом доме на Краснопресненской набережной и лишь потом переехало на Старую площадь, где Гайдар занял на пятом, бывшем «секретариатском» этаже здания ЦК, кабинет номер три, у лифта часовой, далее налево (позже, когда Егор станет уже официальным и. о. премьер-министра, он займет – от часового на том же этаже направо – кабинет номер один, место обитания генеральных секретарей ЦК КПСС).
Въезжали как бедные родственники. Об этом вспоминал Виктор Ярошенко: «Рано утром 7 ноября, красный день календаря. Прямо с дачи поехали брать власть. Вся власть России тогда была в Белом доме. Приехали к подъезду, у которого стояли два месяца назад (имеется в виду августовский путч. – А. К.). Гайдар показал бумажку за подписью Ельцина о назначении на должность вице-премьера, милиционер с автоматом пропустил внутрь. Поднялись на лифте, прошли пустыми коридорами, еще одному с автоматом показали мандат, кто-то принес ключи, открыли этаж, потом приемную; у входа висела табличка: „Председатель Совета Министров РСФСР И. С. Силаев“ (через несколько часов ее сняли). Так случилось, что я был с ними в те часы. Гайдар зашел в огромный силаевский кабинет, постоял у стола, рядом с которым на полках высились ряды белых гербастых телефонов. Отдельно стояли два аппарата с красными пластмассовыми наклейками: „ГОРБАЧЕВ“, „ЕЛЬЦИН“. Открыл еще одну дверь, зашел, осмотрелся. Комната отдыха. Аскетизм власти. Стол. Жесткий диван. Сейф. Опять телефоны. Зачем-то велотренажер. Гайдар поставил кейс на стол, открыл, вынул толстую кипу документов, подготовленных в Архангельском. Приемную в эти минуты осваивал Николай Головнин: ему, вчерашнему экономическому журналисту, предстояло в считаные часы создать работающий секретариат вице-премьера. Приехал другой, назначенный вице-премьером, – друг Гайдара Александр Шохин. Начали подъезжать смущенные и раскрасневшиеся от свалившейся на них задачи свежеиспеченные министры. К вечеру из Вены прилетел Петр Авен».
В каком-то смысле это было правительство замов и советников. Ключевые реформаторы – замы председателя правительства. Важнейшую роль играли замы министров, которых после новости о назначении Гайдара срочно мобилизовывали из разных мест, кого из Вены, кого из Питера. Важнейший момент – организация работы аппарата, точнее, аппаратов, не только правительства, но и министерств, где никто не понимал, как новое начальство будет действовать. А начальство не знало, как себя поставить и будут ли приниматься к исполнению приказы и бумаги, и не станут ли аппаратчики старой закалки – а других и не было – саботировать реформы.
Не менее важную роль играли органы при правительстве – своего рода вынесенные «за скобки» штабные структуры вроде Рабочего центра экономических реформ и Центра экономической конъюнктуры. Ну и советники, которые постепенно набирались в аппарат. Многие даже не расставались с основным местом работы, никто этого и не требовал, не до того было, не говоря уже о том, что работа в правительстве могла оказаться очень недолгой. Владимир Мау, став советником зампреда правительства, оставил трудовую книжку в Институте, поскольку считал, что его постоянная позиция – «личный друг Гайдара», а правительство, скорее всего, дело временное. Это уже потом все более или менее упорядочится – группу помощников возглавит Николай Головнин, канцелярию Гайдара – Виктор Ногайцев, группу советников – Алексей Улюкаев. А поначалу должностные полномочия формировались чрезвычайно вольно – формировалась команда, так сказать, в расширенном понимании. Владимир Мау мог выбирать, кем стать – помощником или советником вице-премьера по экономике. Надо быть помощником, объясняли ему: помощник бумаги заносит, а не просто советы дает. Номенклатура так устроена: здесь всегда нужны буфетчицы и шоферы, а остальным приходится доказывать, что от них есть польза. В красных папочках советникам и помощникам приносили донесения спецслужб о положении в стране. «Это была полная ахинея. Я воспринимал происходящее как включенное наблюдение для будущих книг», – говорил Мау.
Оставил трудовую книжку в МГУ и Леонид Гозман. Ему, профессиональному психологу, позвонили от Гайдара, предложили работу советника. Характерное свойство тогдашнего хаоса: в один день вышло два распоряжения – о назначении Гозмана советником Бурбулиса и советником Гайдара. От первой позиции он отказался в пользу второй. При знакомстве Егор спросил: «А вы посоветовались с женой, когда соглашались на мое предложение?» Столь серьезной была оценка Гайдаром рисков работы в правительстве.