Правительство Гайдара в результате четко придерживалось заявленных Егором принципов. До такой степени четко, что после отставки Гайдара кто-то остался работать в аппарате ровно для того, чтобы теперь, после ухода того, кто запрет ввел, улучшить наконец жилищные условия.
Об этой позиции Гайдара теперь не то что не вспоминает – не помнит никто. Но, по крайней мере, перед собой он остался честным. И это была правильная позиция для команды, которая реализовывала миссию, а не просто выполняла техническую работу. Обстоятельства были экстраординарными, и в первые месяцы перехода страны из одного «агрегатного» состояния в другое такой неистовый «большевизм» был оправдан. Так, во всяком случае, казалось Егору, тем более, как видно из стенограммы, он не стеснялся публично говорить о кратком сроке этой миссии.
Возможно, Гайдар навязывал свой подход всем остальным, а ведь многие представители команды совершенно не собирались класть голову на плаху, хотя и называли себя правительством камикадзе. Но Егор видел себя первым среди равных, в 35 лет он получил возможность реализовать ту программу, которую считал единственно правильной. И свою команду он видел не как группу бюрократов, но именно как миссионеров, идущих за ним, как за главным проповедником. По таким правилам и стала строиться круглосуточная работа.
У членов команды жизнь потом сложилась сильно по-разному, и период 1991–1992 годов тоже стал видеться «словно в бинокль перевернутый». Гайдар был признан верховной властью «вожаком» на время, названное в указах президента от 6 ноября 1991 года периодом «радикальной экономической реформы». Но и для команды Егор являлся безусловным лидером – этого неформального звания никто не оспаривал. Самый умный, самый решительный, да еще и выбран Ельциным.
Это был особый год, с конца 1991-го по конец 1992-го, и каждый его день – особый. Вся остальная жизнь стала послесловием к нему, как и предыдущая – предисловием. Во всяком случае, так случилось именно с Гайдаром. Многие, оценивая тот период, говорят даже не о годе с небольшим, а о нескольких месяцах. Первых месяцах работы правительства реформ.
19 ноября правительство одобрило список первоочередных нормативных актов, общий «рисунок» которых был подготовлен на 15-й даче. Началась реальная работа. Но пока ей мешала административная текучка: да и сам процесс занятия не слишком приспособленных для работы кабинетов, попытки настроить работу государственного аппарата сжирали время, необходимое для собственно реформаторских шагов.
Была и еще одна проблема, которая решалась в те же дни. В условиях разваленной налоговой системы нужен был налог для гарантированного пополнения бюджета. Гайдар и его команда обсуждали введение НДС – налога на добавленную стоимость, исчисление которого производится продавцом при реализации покупателю товаров, работ, услуг, имущественных прав. «По этому поводу у нас развернулась дискуссия с участием коллег из МВФ, которые были скорее против. Я провел несколько совещаний в правительстве и принял решение, что надо вводить НДС… Приводились контраргументы: мы административно не готовы… высоки риски, что НДС мы введем, но получим минимальные доходы. К тому же мы предлагали по нему высокую ставку (28 %) просто потому, что в стране бушевал финансовый кризис и казне требовались финансовые поступления. Тем не менее мы ввели именно 28-процентный НДС. И тем самым, я думаю, предотвратили в 1992 году паралич денежного обращения в стране. А это и было нашей главной задачей. Ставку мы потом снизили».
Но это было мероприятие из разряда первой медицинской помощи экономике. Дальше предстояло строить налоговую систему в стране, где ни у кого из граждан не было рефлексов налогоплательщика, а у государства отсутствовало представление о том, что оно тратит не так называемые «государственные» деньги, а средства, полученные от живых людей, и потому несет ответственность за рациональность трат. Для того чтобы построить налоговую систему и привить первоначала налоговой культуры, потребовались годы. Впрочем, «демократию налогоплательщика» – никаких налогов без представительства всех слоев общества – построить так и не удалось. Прежде всего потому, что первая составляющая этой модели – «демократия» – была изъята из обращения: государство видит в гражданах дойную корову, а в экономику вбрасывает деньги туда, куда хочет, и тому, кому хочет. В лучшем случае – для покупки лояльности избирателей.
Главное, что по-прежнему больше всего заботило вице-премьера по экономике и финансам, – как отреагируют экономика и люди на либерализацию цен. Яков Уринсон с коллегами в ГВЦ без конца обсчитывали разные варианты и комбинации. Еще и еще раз. 24 декабря на рабочей встрече глав правительств стран СНГ Гайдар пояснял обеспокоенным коллегам: «Самое трудное – это прогноз роста цен непосредственно за их размораживанием и реакция на проблему, связанную с ограниченностью товарных запасов». Темп роста цен «зависит от двух основных факторов. Это сложившаяся и накопленная денежная диспропорция, избыточная денежная масса относительно спроса… Второе. Это инфляционные ожидания, то есть то, что люди или лица, принимающие решения, – директора предприятий, министры, население закладывают в свои представления о том, как будут вести себя цены после того, как они разморозятся».
27 декабря Гайдар проводит очередной экономический ликбез Верховному Совету, который уже не слишком дружелюбно настроен, по поводу того, как будет формировать бюджет страны на I квартал 1992-го и в целом на 1992 год. И как это трудно сделать, потому что приходится опираться исключительно на «прогнозы динамики цен по основным направлениям, видам продукции, услугам, товарам, родам деятельности». «Мы по существу формируем бюджет только становящегося, формирующегося, нового государства… Мы оказались перед реальной альтернативой: мы можем и дальше пытаться держать цены, наращивая развал финансовой системы увеличением дефицита бюджета от 22 до 25, 27 %, или попытаться одновременно разморозить цены и ввести очень серьезные, очень радикальные корректировки в финансовую политику, с тем чтобы сжать дефицит бюджета, свести его к нулю». А это означало резкое сокращение оборонных расходов и вообще всех нерациональных (и даже рациональных) трат. В таких масштабах, о которых депутаты даже и помыслить не могли, так и не поняв, к чему он, этот низкий дефицит бюджета.
Это был последний относительно спокойный контакт ответственного за реформы вице-премьера и парламента. Экономическое образование парламент продолжит получать, а Гайдар терпеливо станет разъяснять основы экономической политики в переходный от социализма к капитализму период. Но «студенты» будут всю дорогу бунтовать и в итоге избавятся от своего преподавателя.
Мог ли Гайдар отложить либерализацию цен? Или, наоборот, он пошел на слишком очевидные компромиссы, не будучи способным противостоять политическому, аппаратному, лоббистскому давлению на правительство? Была ли угроза голода, бунтов и беспорядков? Или все это миф, который придумали сами реформаторы, пытаясь обелить самих себя? И никакой угрозы голода не существовало, все было не так плохо, как представляется сейчас. (Сегодня это говорят иной раз те, кто жил в то время – с пустыми прилавками, и даже те, кто состоял в правительстве, которое разворачивало корабли с зерном в те города, где его запасов уже практически не было.)
Мнения, разумеется, разные. Гайдар все сделал не так или не совсем так – эти претензии звучали и звучат. Умные, обоснованные, глупые, иногда просто безумные. Справа и слева. Со стороны тех, кто предполагал, что реформы проводить в принципе не следовало. Со стороны тех, кто считал, что они недостаточно радикальны.
Напомним: все то, что собирался делать Гайдар, предлагалось и в документах правительства Союза: в 1990 году – Маслюкова, в 1991-м – Щербакова. В ноябре 1991-го Леонид Абалкин писал: «У меня есть записка, подготовленная сотрудником института О. Роговой: из нее вытекает, что нам дается срока два месяца, после чего наступит развал экономики, коллапс… Набрали силу процессы и тенденции, которые определяют затяжной характер кризиса и делают дальнейшее его углубление неизбежным».
Все упомянутые чиновники и экономисты – жесткие критики Гайдара. Понятно, что в их представлении Егор сделал что-то (или все) не так. Но почему они не оказались на его «расстрельном» месте? Гайдар не рвался к власти, упорно позиционировал себя как советника, при этом был готов реализовывать реформы, чего тоже совершенно не скрывал, осознавая всю величайшую меру ответственности. И оказался в большей степени, чем кто-либо другой, убедительным для Ельцина, человека совершенно другой формации, для которого Егор был просто инопланетянином. Как бы повели себя они, его критики, когда в 1991 году коридор возможных решений схлопнулся до узкого лаза, да и то втиснуться в него можно было только благодаря либерализации цен и торговли?
Один из самых последовательных критиков Егора – Андрей Илларионов, работавший в Рабочем центре экономических реформ в гайдаровские времена, затем возглавлявший группу анализа и планирования в аппарате Черномырдина и, наконец, занимавший пост советника Путина по экономическим вопросам. Неистовый масштаб его борьбы с покойным оппонентом впечатляет. Но именно он в середине 1990-х прекрасно описал стартовые условия реформ: «…дефицит российского бюджета и части союзного бюджета, приходившегося на территорию России, в 1991 году… составил 31,9 % российского ВВП. Дефицит был профинансирован за счет кредитов Госбанка СССР и Центрального банка России… В мае – декабре 1991 года прирост денежной массы М2 (прежде всего – это объем наличных денег в обращении, депозиты в банках. – А. К.) составил 60,7 % от российского ВВП за соответствующий период. К осени 1991 года денежный навес таких масштабов практически полностью уничтожил государственную торговлю.
В ноябре – декабре началась спонтанная либерализация цен – темпы инфляции в регулируемой торговле поднялись до 11,3 % в месяц, а всего за 1991 год индекс потребительских цен увеличился на 168 %… К концу года уровень цен колхозного рынка превысил государственные розничные цены в 5,92 раза».