«Если у вас нет колбасы на рынке, то можно предложить какие-нибудь другие товары, на которые люди смогут потратить деньги, – говорил Явлинский. – Выкиньте на рынок грузовики, автобусы, магазины, парикмахерские, и люди потратят на это деньги. Во-первых, вы так получаете средний класс, во-вторых, – частную собственность, в-третьих, – вы получаете первые признаки конкуренции, и реализация продовольствия через эти магазины – это уже несколько другое дело».
То есть, в соответствии с логикой Григория Явлинского, в 1992 году при инфляции, вышедшей из-под контроля и набравшей за год 2600 %, в отсутствие нормативно урегулированных прав частной собственности, в условиях обесценения денег у людей были средства на покупку грузовиков? А кто бы «выкидывал» эти грузовики на рынок? Кто бы это все администрировал – от Белоруссии до Туркмении?
В 1992 году правительство просто не решило эту проблему – это горькая правда, государственным долгом вклады были признаны только в 1995 году. Но на обесцененные деньги едва ли можно было приобрести магазины и парикмахерские. Пачку пельменей – да, вдруг появившуюся колбасу – да. Но не грузовик.
Здесь имеет смысл на некоторое время остановиться. Гайдар действительно не считал возможным в ситуации хаоса развала империи и экономики заниматься вкладами. Он понимал, что они пропали (в том числе у родителей и его тестя Аркадия Стругацкого). Но как объяснить людям, что честно заработанные ими деньги уже были потрачены и их физически не существовало, а оставались лишь записи на счетах? Сбережения немцев, рассуждал впоследствии Егор, после Второй мировой войны были полностью обесценены. Кто это сделал – Гитлер или Людвиг Эрхард? Конечно, Гитлер. «Не я растрачивал ваши сбережения, – отвечал Гайдар в 1995 году на вопросы избирателей. – Существует секретная записка советского правительства и Политбюро ЦК КПСС за 1979 год; уже в ней докладывается, что 53 % сбережений фиктивные, за ними ничего не стоит. А с тех пор прошли афганская война, водочная кампания и много-много других авантюр, которые тоже потребовали денег». Эрхард, говорил Гайдар, вернул деньги, но лишь тогда, когда заработала экономика, укрепилась марка: «Чтобы вернуть деньги людям, надо их заработать».
Во время кампании выборов в парламент в 1999 году Гайдар уточнял: «С 1967 года советские правительства стали регулярно забирать деньги в Сбербанке на свои многочисленные расходы. Вначале изымалось понемногу – по 2–3 миллиарда рублей в год. Потом все больше и больше. С середины 1980-х объемы изъятий из системы сберкасс на финансирование дефицита бюджета перевалили за 10 миллиардов рублей в год. К концу 1980-х – до 20 миллиардов. В конце правления правительства Рыжкова все, что было в Сбербанке, было изъято на военные расходы, войну в Афганистане, на помощь братским режимам… Для того чтобы всерьез ставить вопрос о компенсации вкладов, необходимо было еще несколько лет твердого реформаторского курса, восстановления устойчивого роста экономики на рыночных основах».
Впрочем, возможно, все это нужно было объяснить еще в ноябре 1991-го. Но был бы Гайдар услышан? Вернемся в тот ноябрь и к битве аргументаций и констатаций.
Сам Явлинский на совещании экономистов 11 ноября 1991-го у президента СССР, где поддерживалась иллюзия контроля над ситуацией, проявил себя единственным реалистом: республики безнадежно отстанут от России, «там никто, по сути, ничего не разрабатывает».
Вообще говоря, именно потому, что у большинства будущих собственников не было финансовых ресурсов на приватизацию, правительство в результате и вернулось к старой идее ваучеров. И ваучеры стали заменителями отсутствовавших денег. Но к модели массовой чековой (ваучерной) приватизации реформаторы обратились уже в 1992 году. В конце 1991-го шли другие баталии – нужно было в принципе провести программу приватизации через Верховный Совет. Это были бессонные дни и ночи на Новом Арбате, где в то время располагалось Госкомимущество (ГКИ), для Дмитрия Васильева, основного разработчика приватизационной программы, и Петра Мостового, работавшего в парламенте, но фактически являвшегося членом команды реформаторов (очень скоро он стал еще одним замом Чубайса в ГКИ). И «Основные положения программы приватизации государственных и муниципальных предприятий на 1992 год», по сути временный документ, принимались в страшной горячке в последние дни декабря 1991-го – важно было синхронизировать запуск нормативной базы разгосударствления и либерализацию цен. Реформаторы торопились еще и потому, что в стране развернулась стихийная, никому не подконтрольная «директорская» приватизация, когда директора объявляли себя собственниками того, чем управляли. Процесс должен был войти в более или менее нормативное русло.
По выражению Петра Мостового, основной задачей было «обогнать время» – «опередить разложение социалистического хозяйства». Иногда работали над приватизационными документами в кабинете Сергея Васильева на Старой площади, точнее, в том подъезде, который выходил на Новую площадь. Мостовой вспоминал: «У Васильева стоял компьютер, в который нельзя было просто так войти, так как он был связан с какой-то внутренней сетью ЦК, а все пароли были безвозвратно утеряны. Поэтому приходилось проникать в него со взломом и работать с частично вынутыми блоками. Работая над программой приватизации, мы периодически натыкались в этом компьютере на какие-то документы еще из „той жизни“. А для черновиков использовалась оборотная сторона бланков ЦК КПСС».
Что же до парикмахерских и магазинов, то малая приватизация, начавшись еще весной – летом 1991-го, шла, и очень активно – в тех масштабах, в каких это было возможно. Несмотря на дефицит финансов, в результате к 1993 году было приватизировано 40 % всех магазинов страны.
Что касается торговли, то указ о ее «коммерциализации» был подписан 25 ноября 1991-го (о «коммерциализации» предприятий бытового обслуживания – 28 ноября). 29 января 1992-го был выпущен указ о свободе торговли (написан под «приглядом» Сергея Васильева питерским экономистом и депутатом Михаилом Киселевым; имел к нему отношение и Петр Филиппов). Говорят, что Гайдар недооценивал важность этого нормативного документа. Но известно, что для него самым важным первым критерием эффекта первых реформаторских шагов стало появление товаров в магазинах и торгующих бабушек на улицах – свободные цены и свободная торговля заработали. Едва ли он не понимал, что освобождение цен и свобода торговли – связанные сюжеты.
Сам же Явлинский в статье в газете «Труд» 27 ноября 1991 года вполне алармистски описывал текущую ситуацию: «Происходит лавинообразное нарастание денежной массы… Мощнейшими генераторами этого процесса являются огромный дефицит как союзного, так и национальных бюджетов, усиливающаяся кредитная экспансия и „либерализация“ доходов. Все это привело уже к полной утрате рублем своих функций… Потребление материальных благ и услуг населением за девять месяцев (то есть еще накануне запуска настоящей инфляции) сократилось на 17 процентов».
И откуда же было время у экономики на дальнейшее существование без либерализации цен? Если бы их не освободили сверху, они сами себя освободили бы снизу.
Команда Гайдара знала, на что шла. Понимала, что, как и в какой последовательности делать. Компромиссы, уступки, зигзаги, ошибки в практической политике были. Их не могло не быть. Но все происходило так, как должно было произойти. В соответствии с тем, как это уже было написано в статьях и книгах «раннего» Гайдара. Или, например, в докладе Сергея Васильева и Анатолия Чубайса, сделанном в сентябре 1989 года в Падуе: «Инфляционные тенденции и политическая нестабильность сохранятся в СССР (тогда думали о возможном распаде, но не предполагали, что он состоится так быстро. – А. К.) в течение достаточно длительного периода реструктуризации и перехода от авторитаризма к демократии. В этих условиях даже предприниматели, выходящие из научно-технической среды, будут очень осторожны при вложении своих средств в инновационные проекты с долгими сроками окупаемости, характерными для периода технологической реконструкции. Что же касается поведения бывших деятелей теневой экономики, то, как показывает опыт развивающихся стран, их капиталы будут инвестированы в развитие быстро окупающихся отраслей инфраструктуры (туризм, торговля, общественное питание) с ярко выраженной ориентацией на твердую валюту.
Частные капиталы широко польются в сферу разработки и внедрения новых технологий лишь в случае возникновения значительного перенакопления капитала и создания серьезных политических гарантий для частных инвесторов. Эти условия, разумеется, будут вызревать довольно долго…
Страну может ожидать длительный период кризисного развития, сопровождаемый стагнацией или падением жизненного уровня, значительной инфляцией и попытками поиска компромисса между традиционными структурами и требованиями технологической реконструкции».
Сам Гайдар однажды рассказал, что была идея отложить либерализацию цен до 1 июля 1992 года и совместить ее с введением национальной валюты. Но времени не было в ситуации, когда всем финансово-экономическим блоком правительства приходилось следить за тем, как отчаливают корабли с зерном из Канады, разворачивать сухогруз, идущий в Мурманск, на Ленинград – туда, куда важнее было направить хлеб.
Угроза голода – не метафора, не пиар, не вранье – ну не до этого в то время было. Когда Егора познакомили с идеей предновогодней телепередачи – на каком-то импровизированном кораблике должны были плыть члены гайдаровского кабинета и в шутливой форме обсуждать происходящее в стране, он впал в ярость – совсем не время было шутить.
Еще Гайдара в правительстве не было, а переписка ведомств становилась алармистской. Удивительно, оказывается, Советский Союз до последнего отгружал пшеницу Афганистану. И только 12 сентября Министерство заготовок попросило российский Совмин отменить наконец задания по отгрузке, потому что нет уже никаких зерновых ресурсов.