В архиве Гайдара есть много такого рода бумаг. Вот, например, письмо Юрию Лужкову как зампреду Комитета по организации оперативного управления народным хозяйством СССР от главы Мосгорторга В. В. Коваля «О катастрофическом положении по обеспечению товарами народного потребления населения Москвы». Это не о голоде, скорее о холоде: «…положение с обеспечением населения Москвы товарами будет критическим. В Москве невозможно будет организовать даже нормированное снабжение жителей одеждой и обувью. Особую тревогу вызывает обеспечение детскими товарами, производство которых в условиях вакханалии оптовых и розничных цен перепрофилируется на ассортимент для взрослых. Причина: цены на сырье свободные, на изделия – фиксированные».
3 декабря 1991-го, письмо премьера правительства Москвы Юрия Лужкова госсекретарю РСФСР Геннадию Бурбулису: «Запасы товаров в розничной и оптовой торговле практически отсутствуют. Запасы мяса позволят обеспечить только 8 дней торговли, масла растительного – 10 дней, масла животного – 3 дня, сахара – 2 дня, рыботоваров – 9 дней, сухого молока на восстановление – 4 дня… Серьезное беспокойство вызывает неопределенность по формированию ресурсов продовольствия на 1992 год. До настоящего времени отсутствуют реальные источники поступления товаров, не заключены договора на их поставку и не заказаны вагоны на доставку продовольствия».
А вот записка Ельцину «архитектора перестройки» Александра Яковлева, который в связи с распадом Союза уже пребывал в неформальном статусе, но оставался каналом связи с США, поскольку тамошняя государственная бюрократия не знала, с кем, собственно, общаться по разным поводам: «1. В США подготовлены к отправке еще несколько сот тонн продовольствия и медикаментов. Они могут быть отправлены в Москву еще до конца нынешней недели при условии присылки 4–5 советских самолетов АН-124 (имеют грузоподъемность вдвое выше, чем американский военно-транспортный С-5). Присылка таких самолетов желательна в любом случае. 2. Оформление военно-транспортного самолета ВВС США занимает в Пентагоне около двух недель. Ускорение этой процедуры возможно в случае личного вмешательства Дж. Буша. Для этого необходим с ним разговор… Требуется Ваше срочное указание авиаторам».
Ну и так далее…
Незадолго до своей смерти Гайдар рассказывал: «А дальше был страшно опасный эксперимент с либерализацией цен в условиях, когда ты твердо знаешь, что не контролируешь денежную массу. И мы начали работу в этом направлении. Примерно с конца января я стал получать материалы о том, сколько и кто нам сбросил денег, не имея, естественно, возможности задним числом это контролировать. Это был очень опасный эксперимент, но, в общем, он сработал: мы решили фундаментальную задачу, которую перед собой ставили, – не допустили голода. Один из самых счастливых дней в моей жизни был где-то в мае, когда я понял, что как бы ни было дальше тяжело, но голода в России, по образцу 1918 года, не будет».
Наверное, Гайдар знал, о чем говорил, – и уж точно не лгал и не кокетничал, если до такой степени был сосредоточен на угрозе голода. И считал ее едва ли не главной опасностью для страны.
В разговоре Андрея Нечаева с Альфредом Кохом и Петром Авеном «на стол» были выложены все аргументы по этому поводу, причем спор шел в кругу членов команды. Этот фрагмент «о голоде» полезно привести полностью:
«Кох: Что еще было интересного? Аграрный сектор тебя не удивил? Или, в общем, ты и так знал, что там задница?
Нечаев: Я бы сказал так. Меня удивила его повышенная уязвимость, связанная с тем, что у нас производство товарного мяса (в основном это были птица и свинофермы, крупные комплексы) сидело на импортном зерне. Полностью. А импорт остановился. Однажды в конце ноября или самом начале декабря 1991 года все твои друзья из Питера, кроме Собчака, все вице-мэры, приходят в правительство и говорят: „У нас запасов зерна осталось на 3 дня. Через 3 дня начнут дохнуть куры, потом люди“. Настанет голод, потому что все сидело на американских поставках зерна, а кредиты заморожены. Я вместо Гайдара тогда проводил совещание. И дальше я заворачивал корабли, шедшие на Мурманск, открывал госрезервы, чтобы спасти Питер, понимая, что блокадному городу второй раз голод лучше не переживать.
Кох: А вот Андрюша Илларионов утверждает, что все это фуфло и никакой угрозы голода не было. Были достаточные запасы продовольствия. Все было прекрасно.
Авен: Я тоже считаю, что реальной угрозы голода не было. Был коллапс государственной системы распределения. Но у людей были запасы продовольствия в домах, в стране лошадей не резали, как в гражданскую войну. Работали рестораны, колхозные рынки. Все, в общем, как-то спасались. Абсолютного массового голода в то время ждать было неоткуда.
Кох: Абсолютные объемы производства падали, импорт закрылся потому, что нам нечем было за него платить. Почему бы не быть голоду, я никак не пойму?
Нечаев: Ресторанов я сейчас не помню.
Авен: А я голодных смертей не помню.
Нечаев: Я хорошо помню, что в день моего назначения я жил в сахаровском доме (в доме на улице Чкалова в Москве. – А. К.) тогда, напротив там был магазин „Людмила“ и гигантский гастроном вдоль дома, он такой узкий, но длинный… Я уже туда вечером зашел что-нибудь купить подхарчиться. Была сюрреалистическая картина. Сюрреалистическая. Там не было вообще ничего, и, видимо, кто-то дал команду, что нехорошо держать пустые полки, и они все полки заставили баночками с аджикой. Все. Огромный гастроном. 7 или 8 часов вечера 7 ноября 1991 года. Это еще не 1992-й. Это еще 7 ноября 1991 года. Вот он весь был заставлен баночками с аджикой. Это центр Москвы.
Петя, я даже спорить не хочу. В конце концов, неважно, отчего возникнет голод. Оттого, что у тебя система снабжения не работает или что еды просто нет.
Кох: Петя, понимаешь, в чем дело, ты субъективные впечатления выдаешь за объективную картину. Сокращение производства продовольствия было? Было! А то, что был коллапс импорта, это не мне тебе объяснять. Соответственно, объективные факты говорят, что в стране не хватало продовольствия. Иначе она не занималась бы завозом гуманитарной помощи. А то, что было некоторое количество ресторанов, – это же не аргумент. Ведь у большинства людей не было возможности в эти рестораны ходить…
Нечаев: Голодная смерть – это когда уже голодомор. Это когда нет ничего…
Авен: Голодомора не было точно!
Нечаев: А когда я говорю голод, я имею в виду резкое снижение потребления. Если ты будешь есть по батону хлеба в день, наверное, ты не помрешь, но и здоровым человеком ты, наверное, тоже не будешь, если делать это долго».
О том, существовала или нет угроза голода, свидетельствует статистика (приводится по работам Евгения Ясина «Российская экономика. Истоки и панорама рыночных реформ» (М., 2002) и Алексея Улюкаева «В ожидании кризиса. Ход и противоречия экономических реформ в России» (М., 1999)). Причем в динамике.
Продажи колбасы снизились в 1991 году на 24 %, молокопродуктов – на 41 %, консервы, которые никто толком не покупал, наоборот, были раскуплены. Товарные запасы на конец года в днях товарооборота в 1985 году составляли 93 дня, в 1991-м – 39 дней. Наступил момент, когда товарные запасы сократились уже до 32 дней. По мясу и рыбе они составили 10 дней, яйцам – 3, маслу животному – 21, одежде – 35. Товарного обеспечения рубля не было: величина соотношения между товарными запасами и денежными сбережениями снизилась в 5 раз по сравнению с 1970 годом и более чем в 2 раза по сравнению с 1985-м.
Нормы отпуска продуктов по карточкам в большинстве регионов к концу 1991 года составляли: сахар – 1 килограмм на человека в месяц, мясопродукты (с костями) – 0,5 килограмма, масло животное – 0,2 килограмма. Снабжение по талонам даже в этих масштабах не гарантировалось, иногда они не отоваривались месяцами.
Особая ситуация – с зерном. Еще в марте 1991 года премьеру СССР Павлову докладывали о том, что «в стране в ближайшее время может сложиться чрезвычайная ситуация со снабжением населения хлебопродуктами, а животноводства – концентрированными кормами… запасы продовольственного зерна… будут исчерпаны в конце марта… Не решают хлебную проблему поступления зерна по импорту».
27 ноября 1991-го председатель Комитета по хлебопродуктам Леонид Чешинский, очень важный человек, оставшийся потом в правительстве, потому что отвечал за главное, если не сакральное для страны – хлеб, сообщал Гайдару: «Вынуждены обратиться к Вам также в связи с критической ситуацией, сложившейся в результате задержки оплаты фрахта иностранным и советским судовладельцам. В течение 1991 года платежи за доставку зерна в страну осуществлялись с большими задержками, что приводило к отказам судовладельцев от дальнейшего сотрудничества, арестам судов и, соответственно, к дополнительным расходам советской стороны, связанным с судебными издержками, и повышению ставок фрахта».
В январе 1992 года ресурсы продовольственного зерна (без импорта) составили около 3 миллионов тонн, месячные же потребности страны оценивались в 5 миллионов тонн. Более 60 из 89 регионов России не имели запасов зерна. По данным Росхлебопродукта, всего для России в первом полугодии 1992 года должно было быть импортировано 8,65 миллиона тонн зерна при потребности в 26 миллионов. Дефицит составлял 17,35 миллиона тонн.
Ровно поэтому – по причине угрозы голода, а также в силу того, что институционально нельзя было «учредить» рыночную экономику при административных ценах, – «разморозку» невозможно было откладывать. Именно освобождение цен вкупе с либерализацией импорта и коммерциализацией торговли решило проблему, которую можно назвать по старинке продовольственной. При этом в 1991 году переход к свободным ценам, по данным тогдашнего ВЦИОМа, поддерживали всего 26 % респондентов, а в январе – феврале 1992 года и того меньше – 18,3 %. Люди хотели и ждали перемен (более 50 % осенью 1991 года) при понимании того, что «тяжелые времена еще впереди» (69 %).