Гайдару пришлось принимать множество управленческих решений в течение суток, между которыми был короткий перерыв на сон. В «Днях поражений и побед» он потом напишет: «Главную угрозу для себя видел в текучке, в бездне входящих и исходящих документов, в обязательном протоколе, от которого невозможно уклониться. Если дать себя увлечь всем этим, то очень легко стать каучуковым штемпелем… Регулярно провожу совещания экономической части команды. Собираемся у меня в кабинете, обычно где-нибудь после двенадцати ночи… За весь 1992 год, наверное, всего раза три успел выбраться к родителям, и каждый раз уже под утро и смертельно уставший».
Егор не любил академические математические модели – спасти Советский Союз, за сохранение которого он сам голосовал на референдуме 1991 года, потому что это была его страна, они не помогли. Как не помогали и при приятии быстрых решений и не всегда – при формулировании реформаторских шагов. По его словам, в таких ситуациях «руководитель правительства вынужден оперировать временем в секундах, в лучшем случае – минутах». Спустя годы, незадолго до смерти, он рассуждал об изъянах математизированной экономики как науки: «Если, скажем, автора красивой статьи в American Economic Review вызвать на совещание к премьеру, где решаются конкретные вопросы, он вряд ли найдет что сказать. Как говорил известный экономист Харбергер, если в медицине, во многом схожей с экономикой, научные исследования подчинены задачам лечения больных, то в экономике пути науки и практики разошлись полвека назад». Академик РАН Револьд Энтов, в свою очередь, отмечал: «Да, Гайдара не считали экономическим теоретиком, хотя, мне кажется, довольно того, что он был настоящим практиком».
Гайдар сам по себе был сложным компьютером, производившим десятки тысяч аналитических операций в секунду, вовлекавшим в анализ – очень быстрый – разнообразные данные, в том числе и прежде всего из экономической истории. Он видел сегодняшний день не в дистанции «неделя, месяц, год», а в горизонте столетий и тысячелетий. Каждому решению власти, точнее, альтернативам, «пучкам» решений он мог найти аналог в долгой истории человечества. Уже тогда, перед самым назначением в правительство, он предметно готовился к работе над своим opus magnum, книгой «Долгое время». И предполагал, что работу придется отложить, но совсем ненадолго: на те несколько месяцев, которые он отмеривал себе в правительстве. Сделав историю, войдя в историю через подъезд бывшего ЦК, можно потом заняться ее внимательным изучением.
К этому замыслу ему суждено было вернуться спустя как минимум 10 лет – все время была или суматошная работа, или срочные книги и статьи на злобу дня. Но со всегдашним историческим контекстом и подтекстом.
Пока же, до трех часов ночи каждые сутки, он был занят деланием, а не изучением истории. И до трех часов работал, не выключаясь, его компьютер в голове. Другие копались в шелухе деталей, он терпеливо выжидал, когда закончатся дискуссии, потому что уже продрался через аргументы, отбросил ненужные болты, гайки, пружинки, оценил издержки и пробился к сути, к выводу, а значит, решению.
Вывод выдавался в простой, внятной, короткой форме с прагматической «резолютивной частью». Почти всякий раз – решением не оптимальным, компромиссным, потому что в условия задачи всегда входили политические ограничения. И нужно было эти ограничения или отбросить, или все-таки учесть. Его предшественники выбирали третий путь – не принимать никаких решений.
Значит, он был не просто «интеллигент», а управленец. И не просто «технократ», а политик. Потому что ЛЮБОЕ решение 1991–1992 годов было политическим. Гайдар должен был принимать во внимание интересы, в том числе личные политические, Ельцина – тот хотел и должен был, чтобы и дальше проводить реформы, оставаться популярным политиком. Борьба с лоббистами и быстро созревшими политическими противниками, обеспечившими фактически двоевластие в стране (парламент против правительства), тоже отнимала много сил и времени. И не только – она сказывалась на качестве решений, на решительности или, наоборот, половинчатости того, что делалось, на том, что экономическая политика постепенно все меньше и меньше походила на либеральную шоковую терапию.
«Мы не только корабли с хлебом разворачивали», – скажет потом Андрей Нечаев, имея в виду, что все-таки реформаторы занимались тем, чем и должны были, – реформами. И не только отменяли все квоты на экспорт нефти до отдельного рассмотрения, чем сломали схемы многим стремительно богатевшим людям, способным оставить страну без бензина (Нечаеву и министру топлива Лопухину после этого решения выдали пистолеты – месть за разрушенное богатство могла быть страшной), но и строили собственно государственные институты совсем нового государства, и разрешали чудовищные конфликты на грани военного столкновения.
Из лекции Егора за три недели до кончины: «Вот реалии 22–23 августа 1991 года: руководство Минобороны, правительство, вице-президент арестованы, республики одна за другой провозглашают свою независимость. Совершенно ясно, что ни одного полка, который готов выполнить приказ Горбачева, в его распоряжении нет. Дальше выясняется, что у Ельцина – тоже. Это прекрасно показали чеченские события ноября 1991 года. То есть армии не существует, как ее не существовало после 28 февраля 1917 года. Просто не было… При этом у вас исчезает пограничная служба, потому что пограничная служба, скажем, на Украине теперь подчинена украинским властям – это один из первых декретов украинских властей. А никакой границы между Россией и Украиной за день выстроить, разумеется, невозможно. То же самое относится к Прибалтике. Это наши основные, важнейшие порты, значит, теперь нет ни таможни, ни границ. Естественно, что республики давно „забыли“ присылать какие бы то ни было налоговые доходы в распоряжение советских властей».
Пока формировался реформаторский кабинет, едва не началась война с Чечней. Еще в июле 1991 года Общенациональный конгресс чеченского народа объявил, что Чечня не входит в состав ни РСФСР, ни СССР. В сентябре был низложен Верховный Совет Чечено-Ингушской Республики. 27 октября президентом самопровозглашенной Чеченской Республики был избран генерал-майор авиации Джохар Дудаев, человек, чем-то внешне напоминавший Сальвадора Дали. 2 ноября все еще продолжавшийся Съезд народных депутатов не признал результаты выборов легитимными. 7 ноября Ельцин своим указом ввел чрезвычайное положение в Чечено-Ингушской Республике, которая уже де-факто не существовала. 9 ноября прошла инаугурация Дудаева, Чечня фактически перестала управляться из центра. Генерал ответил на попытку Ельцина ввести чрезвычайное положение в республике призывом «превратить столицу России в зону бедствия».
Произошло ровно то, о чем говорил Гайдар в своей лекции, которая была процитирована выше, – исчезновение инструментов легитимного насилия. Горбачев дергал за веревочки, которые были оборваны. Но ровно в таком же положении по отношению к Чечне оказался и Ельцин. Верховный Совет РСФСР в результате поставил под сомнение целесообразность введения чрезвычайного положения, и Ельцин согласился с этой позицией: в то время ему только не хватало еще совместить начало радикальных экономических реформ с кровопролитием в Чечне. Характерно, что чеченцы считали основным ястребом, которому не давали спать «кровавые лавры генерала Ермолова», вице-президента Александра Руцкого…
Симптоматичны два шапочных материала в газете «Известия» за 11 ноября 1991 года: «Российский парламент исправляет ошибку президента. В Чечено-Ингушетии отменяется введение чрезвычайного положения» и «В российском правительстве – команда профессионалов».
Что-нибудь одно – или реформы, или война. Тогда Ельцин это еще понимал.
Драматично развивались и события в Татарстане, который 24 октября 1991-го принял акт о государственной независимости (провозглашение суверенитета состоялось еще в 1990 году). 30 декабря президент Татарской Республики Минтимер Шаймиев, искавший пути компромисса между Москвой и собственными радикалами, заявил о готовности Татарстана войти в СНГ на правах отдельного субъекта – «самостоятельно и непосредственно». А дальше – параллельно с реформами – шли долгие многомесячные переговоры о «разграничении предметов ведения» между Россией и Татарстаном, в которых пришлось участвовать и министрам-реформаторам, например Андрею Нечаеву. Потом был подписан договор – это был тот путь, по которому можно было бы пойти и с Чечней.
Все это происходило на фоне обострения азербайджано-армянского конфликта вокруг Нагорного Карабаха: Союза де-факто нет, но есть его президент, который обсуждал с руководителями республик, в том числе с Ельциным, возможность вмешательства Советской армии. Еще одно фоновое противостояние – грузино-южноосетинское, которым правительству России пришлось вскоре заниматься всерьез. А впереди, осенью 1992-го, Ельцина и Гайдара еще ожидало урегулирование осетино-ингушского конфликта. Развал СССР имел свои последствия и для внутрироссийской повестки – просто так сосредоточиться исключительно на экономических реформах было невозможно.
Не говоря уже о том, что правительство строило институты новой государственности с нуля. И, несмотря на то что ситуация была чрезвычайной, эти институты, безусловно, оказались демократическими. Возможно, у кого-то из членов команды и обнаруживались иллюзии по поводу возможности появления русского Пиночета, который железной рукой осуществлял бы авторитарную модернизацию. Но такой Пиночет должен был бы быть просвещенным, взять его было неоткуда, а Гайдар вполне довольствовался Ельциным.
Егор не просто не верил в авторитарную модернизацию, он по природе своей и политическим взглядам был демократом. Статью об авторитарных соблазнах он опубликует в «Известиях» 10 февраля 1994 года, вскоре после второй отставки. Вспомнив Пушкина с его Петром, который «уздой железной / Россию поднял на дыбы», Гайдар заметил, что «за рывком неизбежны стагнация и (или) обвал. Страна не может долго стоять „на дыбах“». А затем сформулировал то, что сам назвал идеологией своих реформ: «Поднять страну не за счет напряжения всей мускулатуры государства, а как раз наоборот – благодаря расслаблению государственной узды, свертыванию государственных структур. Отход государства должен освободить пространство для органического развития экономики. Государство не высасывает силы из общества, а отдает ему часть своих сил».