. Однако признание в агностицизме органично для Егора: не сомневаясь в том, что он все понимает и делает правильно и другого выхода нет и не может быть, тем не менее сомневался в абсолютной познаваемости мира. Как сомневается любой нормальный ученый. А если не сомневается, то он не ученый.
И в этом смысле – да, Гайдар агностик. Он не покривил душой перед якутской аудиторией.
Кстати, дело было в родном селе тогдашнего главы Якутии Михаила Николаева. Там Егор забыл в машине свою простенькую спортивную шапочку. Якутский начальник отправил ее в Москву фельдсвязью. Этот скромный предмет принесли в секретариат глубокой ночью. Николай Головнин рискнул предъявить его вице-премьеру во втором часу ночи, когда в кабинете на Старой площади шла жаркая деловая дискуссия, переходившая едва ли не в конфликт. Головнин решил разрядить обстановку. Он зашел в кабинет со словами: «Егор Тимурович, вам Николаев фельдсвязью вашу шапочку прислал». «Я думал, – вспоминал Николай Дмитриевич, – что умру под взглядом Егора». Но зато обстановка разрядилась – горячие спорщики расхохотались и успокоились.
Иногда в поездках в северные регионы Егор Тимурович и Николай Дмитриевич менялись зимними шапками. Головной убор Гайдара был ему мал, зато вполне подходил головнинский. Работники аппарата подшучивали над Головниным: походил в шапке Гайдара – набрался ума…
На VI съезде народных депутатов, проходившем с 6 по 21 апреля 1992 года, парламентарии пошли в атаку на правительство, в котором за несколько дней до этого произошли перестановки: Геннадий Бурбулис, как одна из раздражавших оппонентов Ельцина фигур, оставшись госсекретарем, перестал быть первым вице-премьером. Его пост занял Гайдар, оставивший еще в феврале позицию министра экономики Андрею Нечаеву, а министра финансов в апреле – «старому технократу» Василию Барчуку.
Однако это совершенно не улучшало положения его команды, которая к тому времени начала ощущать, что находится в политической изоляции: силовой блок кабинета министров существовал отдельно; отраслевые ведомства, за исключением Министерства топлива и энергетики, контролировали отнюдь не реформаторы, что облегчало жизнь директорскому лобби, начинавшему чувствовать себя отдельной не только административно-хозяйственной, но и политической силой, которая оформится к июню в блок «Гражданский союз»; окружение президента – как аппаратная его часть, так и близкие под духу Ельцину его старые друзья плохо воспринимали министров-реформаторов. Сам Борис Николаевич практически перестал участвовать в заседаниях правительства, а связующим звеном между ним и Гайдаром оставался Бурбулис.
Еще до Съезда через Бурбулиса Гайдару было передано недовольство Ельцина двумя членами его команды – Петром Авеном и Владимиром Лопухиным, которые, вероятно, в глазах оппонентов Егора выглядели самыми большими «ботаниками». Не просто, по выражению Александра Руцкого, мальчиками в розовых штанишках, а буквально антропологически чуждыми промышленному лобби и старому аппарату людьми. Хотя Лопухин, чей отец был высоким чином в госбезопасности, полагал, что умеет разговаривать с большим начальством. «Мне, – говорил он, – Андропов по жизни советы давал». Ну, так то Андропов, а тут люди несколько иного уровня…
7 апреля Гайдар делал содоклад к докладу Ельцина. Он пытался разговаривать с депутатами как с союзниками: «Сейчас можно сказать, что, хотя и со скрипом, рыночные механизмы заработали… Ситуация в торговле, разумеется, не стала благостной, но она радикально переменилась. Практически постоянно растет число городов, в которых есть в продаже мясо». Всякий, кто жил при социализме, мог бы оценить этот пассаж. Мясо и мясопродукты в постоянной продаже…
А вот такой пассаж нелегко было пережить лоббистам ВПК, защитникам всего того экономического уклада, против которого пошел Гайдар: «Демилитаризация экономики, начало ее глубокой структурной перестройки открывают дорогу реализации нашей стратегической линии в области финансовой политики – линии на разгрузку государственного бюджета от неэффективных расходов».
И вот – попытка объясниться: «Да, мы прошли очень тяжелые пять месяцев. Да, в этих пяти месяцах была сконцентрирована расплата за целый период нерешительности и безответственности».
Все впустую.
Атмосфера накаляется: «Может быть, наше правительство сделало ошибку, создав для себя этакий образ технократов, для которых самое важное – это рынок и бездефицитный бюджет. Я хочу вас заверить, уважаемые народные депутаты, в правительстве собрались люди, которые болеют за Россию, болеют, наверное, вместе с вами».
Демарш, предпринятый на Съезде как ответ на травлю – заявление об отставке правительства и красивый уход команды из зала заседаний, – был ответом не только Верховному Совету, который, вообще говоря, пока не готовился к тому, чтобы разделить ответственность за экономику, но и посланием Ельцину: сигналом о том, что реформы нуждаются в более активной поддержке с его стороны. При этом до сих пор нет единого мнения по поводу того, был ли предупрежден Борис Николаевич об этом шаге заранее или нет. В любом случае он такой акт едва ли приветствовал.
Отставка не состоялась, работа правительства была признана неудовлетворительной.
Работать стало еще труднее. Самый страшный удар – и по содержанию, и, главное, по форме – ожидал Гайдара в конце мая.
Отставка – вполне показательная – министра топлива и энергетики Владимира Лопухина. Сам Владимир Михайлович прекрасным образом ее объяснил: «Когда мы зиму пережили, вот эту самую трагичную, с 1991 на 1992 год, и товарищам стало ясно, что народ все это скушал, они сказали: „Надо обратно забирать“… и на этих придурков еще можно свалить. Пора возвращаться на место».
Концепция реформирования энергетического комплекса на заседании правительства 21 мая была признана плохо подготовленной самим Ельциным. Притом, что впоследствии реформа отрасли пошла именно по пути, «предначертанному» Лопухиным и одобренному Гайдаром, – произошла либерализация цен на топливо (то, что реформаторы не решились сделать в январе), были созданы вертикально-интегрированные компании полного цикла – от добычи нефти до ее реализации. 30 мая Лопухин – без уведомления Гайдара – был снят с должности и заменен Виктором Черномырдиным.
Одновременно с лобби ТЭКа были удовлетворены все промышленные лоббисты – вице-премьером стал Георгий Хижа, рекомендованный Анатолием Собчаком, но занимавший прямо противоположную гайдаровской позицию по реструктуризации отраслей экономики.
«После моего снятия, – говорил Владимир Лопухин, – Егор меня позвал и сказал: „Ты хочешь, чтобы я подал в отставку?“ Один на один разговор. Я сказал: „Нет“». Понятно, что Гайдар хотел продолжить начатое дело – все еще было в стадии запуска при преодолении сопротивления: от «суверенного» российского рубля до приватизации. В то время Егор объяснял Леониду Гозману: если мы продержимся столько-то времени – успеем сделать то-то и то-то, если месяц – вот это, если неделю – это, если я досижу в кресле премьера до конца текущего дня – успею принять такие-то решения. Это не было рисовкой и кокетством, тем более что и этот разговор с советником происходил один на один.
Правительство осталось. Но Егор явным образом дал слабину: ничего не сказал Ельцину, не выразил возмущения увольнением через его голову. Это породило сильное напряжение в команде. Моральный климат ухудшился. Кадровый компромисс повлек за собой и политические компромиссы. Точнее, противоположная сторона – и лоббисты, и парламент, – почувствовав склонность самого Ельцина к компромиссам, осмелела и начала наносить удар за ударом. Это продолжалось и до кровавых событий 1993 года, и после них, когда президент – не один раз – отдавал инициативу в руки своим противникам.
В книге «Смуты и институты» Гайдар писал: «Верховный совет мог принять решения, которые в любой момент радикально поменяют условия проведения экономической политики. Когда выяснилось, что голода не будет, Верховный совет сделал именно это: принял в июле 1992 года решение о дотациях на продовольствие, реализуемое по государственным регулируемым ценам, в размере 127,4 млрд рублей. После этого ослабление бюджетной и денежной политики, ускорение инфляции стало неизбежным».
Андерс Ослунд, наблюдавший за событиями изнутри и в то же время отчасти со стороны – как внешний советник, впоследствии констатировал, возможно чрезмерно жестко: «К июню 1992 года правительство реформ практически прекратило свое существование. Оно превратилось в коалиционное правительство с директорами государственных промышленных предприятий».
В мае Гайдару пришлось закрыть одну весьма пикантную историю – именно потому, что не хватало сил и недоставало партнерских отношений, в данном случае с силовиками.
Советский Союз был банкротом. Золотовалютные резервы к моменту его распада оказались ничтожными. Только за 1990 год золотой запас был сокращен на 400 тонн, а суммарно с 1986 года по 1991-й исчезло 1000 тонн. Валютные ресурсы, составлявшие в 1985 году 15 миллиардов долларов, снизились до совсем уж ничего не значащих величин. Но, как пишет Гайдар, «просмотрев статистику оттока валюты и вывоза золота в 1990–1991 годах, мы задумались: а все ли здесь чисто?». Цены на поставляемую Советским Союзом продукцию «необъяснимо занижались, а цены закупаемых комплектующих необъяснимо завышались». Это явно была форма спонсирования братских партий и нелегальных партнеров СССР.
Два сотрудника разведки, свидетельствовал Гайдар, обратились к Ельцину в конце 1991 года с предложением расследовать эти истории, выбрав партнером фирму «Кролл», прославившуюся, среди прочего, обнаружением тайных активов Саддама Хусейна. Решили попробовать. Но, не будучи уверенными в успехе, заключили лишь краткосрочный контракт на 900 тысяч долларов. Сейчас эта сумма кажется небольшой, в те времена, да еще при плачевном финансовом состоянии страны, она была весьма существенной. От «Кролла» требовался результат, в соответствии с которым можно было бы начать уголовное преследование виновных и спасти уведенные финансовые ресурсы. Годами вести расследование, ввиду недостатка у России финансовых ресурсов на такие операции, было невозможно.