День оказался не по-летнему холодным, как и вообще вся вторая половина августа первого и единственного года правительства Гайдара. Егор был одет в плащ. Фотография запечатлела его – радостного, в кои-то веки выглядевшего не смертельно усталым, а бодрым и счастливым. Народный политик, окруженный восторженными сторонниками, которых тогда было очень и очень много. Без всякой зачистки площадей службой охраны, всего-то с одним охранником по имени Олег.
В сентябре – ноябре Гайдар стал наверстывать упущенное, пошел на жесткие ограничительные меры, что, естественно, сделало его положение еще более неустойчивым. Зато федеральный бюджет, несмотря на противостояние с ЦБ и Верховным Советом, был в эти месяцы сведен с профицитом. Егору, вообще говоря, было чем гордиться: введена конвертируемая по текущим операциям валюта (с июля 1992-го курс ЦБ определялся на основе результатов торгов на валютной бирже), высоким темпом идет приватизация (к декабрю число приватизированных предприятий составило 46,8 тысячи), восстанавливаются валютные резервы, разделены экономические системы России и бывших союзных республик. К этому можно добавить заработавшую налоговую систему, в основе которой – налог на добавленную стоимость (в IV квартале доля налоговых поступлений в ВВП составила 49,6 % по сравнению 26,1 % в I квартале). Словом, появилась рыночная экономика.
Но парадоксальным образом успех политики – это поражение политика. К концу ноября, незадолго до очередного Съезда народных депутатов, стало очевидно: двоевластие достигает пика, депутаты готовы дать бой Ельцину и твердо намерены снести Гайдара.
Егора пытались склонить к компромиссам: в условиях торга были гарантии (ничем не подкрепленные, разумеется) сохранения за ним позиции премьера в обмен на почти полное размывание команды – замену Шохина, Авена и Нечаева кадрами краснодиректорского лобби.
В это время всерьез обсуждался вопрос о досрочной отставке и. о. премьер-министра. Григорий Глазков вспоминал: «Поздней осенью мы сидели в Волынском с Гайдаром, Чубайсом и нашими польскими коллегами Мареком Домбровским и Яцеком Ростовским (они представляли варшавский Центр социального и экономического анализа; Ростовский, родившийся в семье польских эмигрантов в Британии и сделавший там карьеру ученого-экономиста, был советником Бальцеровича, а в дальнейшем стал министром финансов Польши. – А. К.) и обсуждали возможность ухода Егора с поста премьера. Поляки уговаривали Гайдара уйти. Он доказывал необходимость оставаться в правительстве до последнего момента, пока еще что-то можно сделать. Я был на стороне польских коллег».
Егор оставался верен своей логике: каждый день и каждый час работы в правительстве может продвинуть реформы вперед. Пусть и не до точки невозврата. А может быть, – и до нее.
Осенью 1992 года Егор гасил конфликты. Осетино-ингушский. И в Таджикистане, что важно, потому что это граница России и она не должна была полыхать. По своей инициативе он отправился в воюющий Таджикистан, чтобы на месте оценить обстановку и понять, на кого ставить.
Виктор Ярошенко описывал события так: «В октябре 1992 года Егор пригласил меня полететь с ним в Бишкек на саммит СНГ. Был там и президент Ельцин, который после заседаний отправил Гайдара неожиданно в Душанбе, где шла гражданская война. Чтобы борт мог сесть в Душанбе, президент отдал свой самолет. Никогда не забуду, как бежали из ельцинского самолета чиновники. (А их, по уже устному свидетельству Ярошенко, суммарно было под сотню человек. – А. К.)
Нас в президентском самолете оказалось семь человек: Гайдар, начальник гайдаровского секретариата Николай Головнин, руководитель Росхлебопродукта Чешинский, министр по делам СНГ Владимир Машиц, два офицера службы охраны президента и я.
Город был в руках разных сил, которые нас встречали, каждая делегация со своими пулеметами. Отвезли нас на правительственную дачу, которую я знал еще по советским временам. Под всеми окнами поставили автоматчиков. Наутро начались переговоры с участием враждующих сторон и России. А потом мы с Гайдаром летали на военном вертолете над горящим Кулябом, над истекающей кровью прекрасной страной. Я знал ее мирной, я изъездил ее вдоль и поперек. Приземлились в Московском погранотряде. Наши пограничники там держались в осаде, со всех сторон у них были враги. Коммуникации были прерваны. Я об этом несколько лет назад написал, что так и не понял, зачем Ельцин послал Гайдара в воюющий Душанбе, зачем было рисковать премьером.
Егор через какое-то время сказал, что прочитал мой текст.
Ты не мог знать, сказал он, что это я просил Ельцина послать меня туда, разобраться на месте. Я тогда принял довольно трудное решение. Мы тогда выбрали сторону. Возможно, это было неправильно, но гражданская война там быстро закончилась».
Гайдар и здесь действовал как военный человек. Выбрав Эмомали Рахмонова, лидера кулябцев (одной из трех этнико-территориальных групп, враждовавших в Таджикистане), он тем самым «принял сторону» ради окончания гражданской войны. Принять сторону означало дать четкие указания, кого поддерживать 201-й российской дивизии, воевавшей еще в Афганистане.
В ноябре вошел в пиковую стадию осетино-ингушский конфликт – отдаленное, тлевшее десятилетиями последствие сталинской политики. Ингуши были депортированы в Казахстан в 1944 году. Пригородный район, когда-то часть Ингушетии, стал территорией Северной Осетии, куда в том же году были переселены, и тоже не добровольно, проживавшие на территории Грузии осетины. В 1957 году была восстановлена Чечено-Ингушская Республика, ингуши возвращались в том числе и в Пригородный район, который не был частью их республики. Мина, заложенная Сталиным, не была обезврежена в течение последующих десятилетий.
Ситуацию пояснял в одном из интервью Сергей Шахрай, сам по происхождению терский казак: «…за первые сорок лет советской власти границы между национальными образованиями на Северном Кавказе менялись 36 раз… В 1992 году после развала Чечено-Ингушской АССР была восстановлена Ингушская автономия, но при этом не были определены ни ее западная граница (с Северной Осетией), ни восточная (с мятежной Чечней). Кстати, полноценного территориального размежевания между Ингушетией и Чеченской Республикой нет до сих пор, а споры между ингушами и осетинами за Пригородный район 31 октября 1992 года переросли в кровавый вооруженный конфликт… Гайдар тогда в правительстве занимался другими проблемами, и для него случившееся стало ударом в спину. Он послал в зону конфликта вице-премьера Георгия Хижу и председателя Госкомитета по чрезвычайным ситуациям Сергея Шойгу. Но ситуация развивалась лавинообразно: во Владикавказе начались массовые беспорядки, люди требовали выдать им оружие. Возникла вполне реальная угроза второго Карабаха на территории России, что могло по-настоящему взорвать весь Кавказ. Хижа и Шойгу не смогли решить проблему, поэтому после них в Ингушетию и Осетию полетел сам Гайдар… Пожар обычно не тушат бензином, но в той обстановке другого выхода (выдача оружия осетинским ополченцам. – А. К.) просто не было. Если бы Гайдар не отдал такой приказ, жители Владикавказа взяли бы армейские арсеналы штурмом, что стало бы полной катастрофой, а так удалось придать ситуации хоть какие-то рамки законности – оружие выдавали через военкоматы, под военный билет. Потом, правда, его еще долго выкупали у местного населения».
Гайдар тогда тоже выбрал сторону, исходя из вынужденной привычки принимать решения в критической ситуации, когда, собственно, хороших вариантов не оставалось, а медлительность компетентных органов оказалась, как всегда, главным качеством их действий. Речь же шла о самой настоящей бойне. Рассказывая о тех днях, добрым словом Гайдар поминал только Руслана Аушева, назначенного вскоре после пика конфликта и. о. главы временной администрации Ингушской Республики, и Сергея Шойгу, тогда – руководителя нового Госкомитета по чрезвычайным ситуациям.
Дальше ответственность на себя взял Сергей Шахрай, назначенный Ельциным вице-премьером.
От V съезда народных депутатов – к VI: весь путь Гайдара с конца октября 1991-го до начала декабря 1992-го. Эпопея с отставкой главы команды реформ длилась две недели – с 1 (понедельник) по 14 декабря (понедельник).
Вечером в день отставки Егор приехал к родителям. «Теперь ты свободен», – радостно сказала ему Ариадна Павловна. А Гайдара душили слезы от обиды. Обидно, что не успел многого доделать. Обидно, что так и оказался не понят. Хотя тогда было еще не до конца ясно, до какой степени не понят. «Это еще цветочки», – скажет потом Ариадна Павловна.
Свою речь 9 декабря, когда Ельцин внес его кандидатуру на утверждение премьер-министром и когда за проголосовало 467 депутатов, а против – 486, Гайдар закончил просьбой о понимании: «Единственное, чего я прошу, – это понимания сложности и кризисности ситуации в России, самоубийственности конфронтационной политики…»
Отставки ждали, а она все равно стала колоссальным шоком. Казалось, жизнь рухнула.
Маленький, совершенно боковой эпизод. Бывший коллега по «Коммунисту», один из тех, кто оказался потом в аппарате Гайдара, советник премьера Сергей Колесников приехал на квартиру к родителям совершенно убитый. Но не с пустыми руками: материалы, накопленные за год, наброски документов и речей, он привез из «Волынского» и из своего кабинета на Старой площади. И сгрузил их на балконе.
Как будто за ним кто-то гнался…
Кстати, о речах. Три выступления Егора в Верховном Совете в эти дни – 2, 3 и 9-го – поразительны по драматизму и содержанию. В них, как ни пафосно это звучит, весь Гайдар. Очень убедительный. Даже тогда, когда его валили при рейтинговом голосовании 14-го, он получил 400 голосов. От этого, почти полностью враждебного, мстительного, озлобленного Верховного Совета, его оппонента почти с первых дней правительства реформ. В ситуации, когда «Гражданский союз» открыто предлагал свои услуги Ельцину и только недавно был распущен указом президента фашистский Фронт национального спасения, который все равно продолжал действовать и был готов к бою – в буквальном смысле.